– А тебе какой интерес, если я женюсь на ней? – спросил Бенвенуто.
– Глупенький ты мой! Как это – какой интерес? Неужто не понимаешь? – Фаустина щелкнула его по носу. – Ну, положим, женишься ты на какой-то другой девице, приведешь ее в дом, – уживусь ли я с ней? Анжелика же моя родня, и когда она придет сюда, я возьму ее под свою опеку. Можешь не беспокоиться, я все устрою так, что пока я здесь живу, я буду главной. А ты, мой миленький, от этого только выиграешь: у тебя будут две женщины вместо одной. Двойная забота, двойная ласка, двойная любовь – вот, что тебе ожидает!.. И если у нас пошел разговор начистоту, скажу тебе всю правду, мой ягненочек, – помимо всего прочего, я рассчитываю получить с матери Анжелики, моей тетки, денежки за сватовство. Ты у нас мужчина видный, знаменитый, со средствами: она должна раскошелиться, получив такого зятя!
– Ну и голова у тебя! Если бы женщины обуздали свои чувства и подчинили их разуму, нам бы не было спасения от женского пола, – усмехнулся Бенвенуто.
– Кто бы сомневался… – ответила Фаустина. – Хочешь посмотреть на Анжелику? Я приглашу ее сюда, как будто к себе в гости, а ты зайдешь и поглядишь на нее. Согласен?
– Будь по-твоем, – кивнул Бенвенуто..
– Ах, мой сладенький! Как я люблю, когда ты со мной соглашаешься! – поцеловала его Фаустина. – Иди ко мне, мой жеребчик, я тебя оседлаю и так прокачусь, что мало не покажется!..
Собираясь на второе свидание с Анжеликой, Бенвенуто думал о том, что никогда еще не готовился так тщательно к встрече с девушкой. Прежде всего, он сменил нижнее белье и полил себя душистой водой, одна склянка которой стоила дороже, чем роскошный обед с друзьями в лучшем трактире. Затем он натянул на ноги тончайшие чулки, желтые в черную полоску, купленные у галантерейщика, поставляющего товар римской аристократии. Полосатые чулки были последним криком моды: до этого носили разных цветов правые и левые чулки, но галантерейщик сказал, что разноцветные чулки носят теперь только провинциалы, и Бенвенуто пришлось приобрести полосатые, заплатив за них цену серебряного подноса.
Закрепив чулки шелковыми подвязками, Бенвенуто надел короткие штаны из черного бархата с большим ярко-желтым гульфиком, украшенным по краям золочеными пуговицами, а по центру – парчовым бантиком. Яркий широкий гульфик на коротких штанах – это тоже было модное нововведение, и стоили подобные штаны недешево.
Далее были надеты: камзол из такого же черного бархата, что и штаны, но расшитый золотой нитью; плащ из парчи апельсинового цвета; сафьяновые красные туфли с позолоченными пряжками; алый бархатный берет со страусиным пером, прикрепленным золотой застежкой. Осталось надеть цепочку на шею и перстни на пальцы, и можно было отправляться на свидание.
…На свидании сопровождающим со стороны Бенвенуто был Франческо, вооруженный шпагой и кинжалом, а со стороны Анжелики – Ипполито, сожитель Беатриче, ее матери, грузный, рыхлый, ленивый и трусливый человек, вооружившийся кухонным тесаком.
Ипполито чертыхался про себя и проклинал навязанную ему обязанность охранника безопасности и чести чужой дочери; к тому же, к его полнейшей досаде, Бенвенуто повел гулять Анжелику на старые холмы за городской чертой. Там находились живописные руины древних дворцов, но Ипполито они абсолютно не интересовали. Ругая вполголоса Бенвенуто, Анжелику, Беатриче и даже Франческо, который был уж вовсе ни при чем, Ипполито уныло тащился следом за женихом и невестой.
Франческо, глядя на него, умирал от смеха и, чтобы окончательно добить Ипполито, рассказывал о разбойниках, имеющих обыкновение нападать на прохожих в этих местах, а также перечислял со скорбным лицом имена невинных жертв злодейских нападений. Ипполито бледнел, закатывал глаза, хватался за сердце, – и сбежал бы домой, если бы не боялся возвращаться в одиночестве.
Пока Франческо и Ипполито таким образом коротали время, Бенвенуто с воодушевлением просвещал Анжелику насчет красот искусства.
– Какие величественные развалины! – говорил он ей, показывая на остатки какого-то строения. – Представь себе, как выглядел этот дворец полторы тысячи лет назад: колонны стояли по его фасаду и по торцам, придавая зданию изящество и легкость; в его центральный купол были вписаны треугольные фронтоны, а на них наверняка располагались превосходные скульптуры. И все это выверено до мельчайших деталей, а как сочетается с окружающей природой! Кажется, что это здание не построено людскими руками, а выросло тут само по божьему велению, дабы свидетельствовать о гармонии и красоте мира, потому что именно здесь, именно такое великолепное сооружение и должно было стоять. Ты понимаешь меня, моя Анжелика?
– Да, – отвечала она, покраснев, ибо смотрела на него и слушала его голос, но не слышала, что он говорит.
– Удивительно, каких высот достигли древние мастера: не перестаю восхищаться их гением, – продолжал Бенвенуто. – Знаешь, тут находят много предметов древней эпохи, и есть люди, промышляющие этим поиском. Они продают свои находки совсем недорого; в конце зимы, например, мне продали за пять монет чудесную голову дельфина, величиною в боб, сделанную из чистейшей воды изумруда. Я оправил эту изумрудную голову в перстень и продал его за сто монет; а тот, кто у меня купил перстень, перепродал потом его еще дороже. Чуть позже я почти даром приобрел размера крупного грецкого ореха топаз с изображенной на нем Минервой, а в прошлом месяце мне досталась прекраснейшая камея, на которой был выгравирован Геркулес, заковывающий в цепи Цербера. Камея эта такой красоты и так превосходно сделана, что наш непревзойденный Микеланджело утверждает, что за всю жизнь не встречал такого чуда. Ему-то можно верить, он сам величайший из великих мастеров!
– А правда, что он не любит женщин и предпочитает мужчин? – спросила Анжелика сдавленным голосом, испугавшись своей смелости.
– Ходят такие слухи… Говорят, что из-за этого он изображает охотнее и лучше мужчин, чем женщин. Но гении имеют право презирать мнение толпы и не соблюдать правила, установленные для простых смертных. Земные законы действуют на земле, но не на небе, а гении – сыны неба, а не земли! Гений приносит в наш мир весть с небес, и мы должны быть благодарны ему за это. Нельзя судить о гении, как об обыкновенном человеке; не судим же мы о Боге, как о нашем подобии! Ты согласна со мной, ангелочек?
– Вам виднее… Я грамоте не обучена, – рассеяно сказала Анжелика.
– Я научу тебя, я передам тебе все, что знаю сам, и ты будешь подобна тем славным женщинам древности, которые разбирались в науках и в искусствах не хуже мужчин! – воскликнул Бенвенуто с благородным жаром.
– Как прикажете. Жена должна повиноваться своему мужу. Пустите, Ипполито увидит. Какие красивые у вас украшения. И одежда у вас очень красивая. А у меня лишь одно парадное платье – вот это, что на мне. Мама не хочет покупать мне новое, – грустно произнесла Анжелика.
– Что за беда! Ты прелестна в любом одеянии. После свадьбы мы закажем для тебя дюжину лучших платьев, и твоя красота засияет, как ограненный алмаз! – Бенвенуто стал пылко целовать ее руки.
– Пустите, Ипполито увидит, – повторила она.
– Да где ему! Он сильно занят: посмотри на него, – вот он уселся в тени и жует что-то, отгоняя мух.
– А ваш товарищ?
– Франческо? Он меня никогда не предаст. Ты не обращай внимания на некоторые странности его поведения, – это последствия удара камнем по голове, полученного в уличной драке… Дай же мне поцеловать тебя, один разочек, на правах жениха… Как ты чиста и целомудренна, – сказал он, с трудом оторвавшись от ее нежных губ. – Признайся, до сих пор ни один мужчина не целовал тебя?
Анжелика зарделась и потупилась.
– Что ты молчишь? Неужели было?! Отвечай! Я должен знать, я твой будущий супруг! – свистящим шепотом вопрошал Бенвенуто, чувствуя, как кровь приливает к его голове.
– Простите меня, я была так молода и не понимала, что творю! – заплакала Анжелика.
– Рассказывай мне все, как на исповеди!
– Это случилось, когда мне было двенадцать лет… – запинаясь, начала она.
– Так рано?
– Да. Мы с девочками пошли за водой к фонтану. А мимо нас проезжал в сопровождении слуг какой-то юноша лет пятнадцати, богато одетый, видимо, из знатного рода. Увидев меня, он соскочил с коня, взял мой кувшин, наполнил его водой и сам донес до моего дома. По дороге он говорил, что не встречал никого красивее меня, и что его сердце теперь навек принадлежит мне, а на прощание поцеловал меня у всех на виду.
– А дальше?
– Моя мама узнала обо всем. Она выяснила, что этот юноша был из очень хорошей семьи, нам не ровня. Мама сказала, что ничего путного из этого не выйдет, и приказала мне выбросить блажь из головы… Больше я его не видела.
– И это все?
– Да, но он долго потом приходил ко мне во сне. Падре Фратерно, мой исповедник, сказал, что это – дьявольское наваждение. Он велел мне чаще молиться и прочесть «Отче наш» и «Славься, Мария» по сто раз.
– А больше ты ни с кем не целовалась?
– Из мужчин – ни с кем, даже с отцом. Когда я была совсем маленькая, он уехал в чужие страны искать удачу и богатство, и с тех пор о нем никто не слышал.
– О, моя Анжелика! Я буду любить тебя сильно, сильно! Клянусь Пресвятой Девой, ты будешь счастлива со мной! – вокликнул Бенвенуто, заключая ее в объятия.
– Вы опять целуетесь? Какой вы нетерпеливый! – оттолкнула его Анжелика. – Вот поженимся, тогда целуйте, сколько хотите.
– Поженимся, душа моя, кто может нам помешать? – уверенно сказал Бенвенуто.
Бенвенуто бежал по улице к своему дому. Лицо его было ужасно: двум монахам, встретившимся на его пути, показалось, что это сам дьявол выскочил из преисподней, и они долго потом молились, не в силах сдвинуться с места.
В один миг взлетев на второй этаж, Бенвенуто отбросил корзины с бельем, которое Фаустина собралась нести к прачке, и принялся трясти насмерть перепуганную девушку за плечи: