– Весь мир не заставит меня доделать вашу чашу! – выпалил Бенвенуто и, резко повернувшись, пошел к дверям.
– Так у тебя отберут ее недоделанную! – крикнул ему Папа.
– Посмотрим, – процедил Бенвенуто, не оборотившись.
…Дома он разогнал всех своих подмастерьев, выпроводил молоденькую служанку, нанятую вместо Фаустины, и забаррикадировал дверь и все окна, кроме одного, на втором этаже. После чего, вооружившись пищалью, уселся у этого окна, открыл его и стал ждать непрошеных гостей.
Они явились скоро, но почему-то вместо гвардейцев Папа прислал десяток своих слуг, вооруженных, чем попало, а возглавлял их ненавидевший Бенвенуто секретарь Его Святейшества.
– Ага, этот нахал здесь! – сказал он, увидев Бенвенуто. – Ну, с Богом, ребята! Ломайте дверь, входите в дом и найдете чашу, принадлежащую Его Святейшеству. А этого смутьяна поколотите палками, как следует, выбейте из него наглость!
Бенвенуто зажег фитиль, высунул дуло пищали в окно и громко вскричал:
– Христопродавцы! Негодяи! Мерзавцы! Никто из вас, воры вы эдакие, пусть не осмелится подходить к этой двери, иначе будет убит моей пищалью!
– Сам ты негодяй! – в ответ ему прокричал секретарь Папы. – Еретик! Турок! Осмелился пререкаться с Его Святейшеством! Да мы тебя за это отделаем так, что мать родная не узнает!
– Я – еретик? Я – честный и верный христианин, всем это известно! Я глубоко почитаю нашу Церковь и Святейшего Папу, но он же хотел надуть меня, мошенник! А ты, предатель, рад воспользоваться случаем и расквитаться со мной? Не выйдет! Разбойник, подстрекатель, я тебя первого уничтожу! – Бенвенуто приготовился выстрелить в секретаря.
– Ах ты, Господи! – воскликнул тот, прячась за спины слуг. – Этот полоумный убьет меня!
– Всех положу на месте! – грозно подтвердил Бенвенуто, прицеливаясь.
– Спасайтесь, ребята! Видно, смерть наша пришла! – в ужасе завопили слуги и, побросав свое нехитрое вооружение, разбежались в разные стороны. Секретарь Папы исчез вместе с ними.
Бенвенуто еще долго сидел у своего окна, однако больше никто не пытался штурмовать дом.
…Вечером пришел Франческо, оживленный и радостный.
– Ну, наделал ты переполоха у Его Святейшества! – с хохотом сообщил он, едва войдя. – Примчался папский секретарь, весь в мыле, с выпученными глазами, и рассказал, что ты чуть не перестрелял всех слуг, посланных забрать у тебя чашу, и что сам он едва унес ноги. Тут как раз были кардиналы; они стали возмущаться и требовать, чтобы тебя посадили в тюрьму. А Папа говорит им: «Я могу заставить дрожать полсвета, могу свергать и ставить королей, создавать новые государства и разрушать старые, собирать и рассеивать народы, но я ничего не могу сделать с этим проклятым Бенвенуто! Нет такой тюрьмы, которая удержала бы его; рано или поздно он отомстит мне за обиды: убьет, а еще хуже, даст пощечину, – он мастак на пощечины-то! – и все мое величие рассыплется прахом. Нет уж, пусть себе перебесится, и продолжает работать на меня. Так оно и полезнее, и безопаснее».
Понял, брат? – Франческо толкнул Бенвенуто в бок. – Мне думается, Папа тебе тайно благоволит. Да и его Карлотта тебе симпатизирует; я слыхал, что она просила за тебя. Так что работай спокойно, никто тебя не тронет. Приказано лишь не пускать тебя во дворец до особого распоряжения Его Святейшества.
– Да продлит Господь его дни! – перекрестился Бенвенуто. – Не пускают во дворец – это ерунда! Я найду способ умаслить Папу: закончу эту злополучную чашу, а еще изготовлю для него медаль, о которой он просил. На одной стороне изображу его профиль, а на другой – Справедливость в виде прекраснейшей женщины, которой придам черты Карлотты; по кругу же медали пущу подходящую латинскую надпись. Папе это понравится.
– То, что ты делаешь, не может не нравиться, – сказал Франческо и погрустнел. – Тебе-то хорошо: о тебе везде трубят, все тебя знают. А я вот так и не добился славы, и добьюсь ли, одному Богу известно.
– Просто у тебя не было пока возможности прославиться. Я уверен, что рано или поздно твое имя прогремит на весь мир, – Бенвенуто ободряюще пожал ему руку.
– Твоими бы устами, да мед пить. Ладно, давай, что ли, поедим и выпьем. Я прямо с дежурства, могу съесть целого барана и выпить бочку вина. Ого, слышал, какие рулады выводит мое брюхо? Поторапливайся, а не то я умру от голода и жажды, и тебя обвинят еще и в убийстве папского гвардейца!
Суд Камбиса («Сдирание кожи с неправедного судьи»). Художник Герард Давид.
– Слушайте, жители Рима! Слушайте, жители Рима! – заунывно тянул глашатай, ехавший на худющей серой лошади по центральной улице города. – Через час здесь проведут преступников для последующего наказания их на площади Цветов. А именно: двух грабителей, отнявших у прохожего кошелек с тремя монетами, – повесят; шестерых крестьян, которые сначала продали оливковое масло для омовения больных, страдающим сифилисом, а после омовения тайно слили это масло в кувшины и вновь продали на рынке под видом свежего, – отстегают кнутами, надев на сих мошенников колодки; иноверца, сношавшегося с христианкой, – оскопят и отправят в тюрьму; мужчину, носившего женское платье и предававшегося содомскому греху, – сожгут у столба, предварительно удавив… Слушайте, жители Рима! Слушайте, жители Рима! Через час здесь проведут преступников…
– Мастер, позвольте мне посмотреть на наказание! – взмолился помощник Бенвенуто, несший мешок с готовыми работами.
– Ага, знаю я тебя, – если отпущу, до ночи не вернешься! – усмехнулся Бенвенуто.
– Нет, синьор Бенвенуто! Клянусь, посмотрю на казнь, – и сразу домой!
– А в прошлый раз, забыл? Когда казнили фальшивомонетчиков? Во сколько ты вернулся?
– Тогда было совсем другое дело! Их казнили медленно: отрубали по кускам пальцы, а затем руки по плечи, да еще поливали раны кипящим маслом. При этом наказание приостанавливали, когда преступники теряли сознание от боли, и ждали, пока лекарь не приведет их в чувство. Мы с ребятами два раза успели сбегать в харчевню перекусить во время этих перерывов. Только в сумерках фальшивомонетчиков, наконец, умертвили, залив им в глотки расплавленный свинец. Вот оттого-то и вышло так долго!
– Матерь Господня! – воскликнул Бенвенуто. – И тебе нравятся такие зрелища?
– Ну, а для чего нам их показывают?
– Для чего показывают? Для назидания, – чтобы другим неповадно было; для устрашения, – чтобы продемонстрировать жестокую силу государства; однако самое главное, я думаю, в ином: толпа любит смотреть на чужие страдания и наслаждаться ими. Но в обычных условиях любовь эту надо скрывать, а тут можно сбросить маску лицемерия, – по делам, де, вору и мука!
– Но вы не ходите на казни, мастер….
– Я? – Бенвенуто пожал плечами. – Зачем мне ходить на них? Мне не доставляет удовольствия смотреть на мучения людей, пусть даже и преступников. Я бы, пожалуй, пошел на казнь, но единственно для того чтобы запечатлеть агонию умирающего: очень трудно схватить подобное выражение в рисунке, а в моих работах мне бы это пригодилось. Но боюсь, что потрясение от увиденного будет настолько сильным, что я вообще не смогу трудиться. Надо уметь не замечать некоторые вещи в жизни, иначе жить станет невозможно.
– Хотите, я сделаю для вас эскизы сегодняшней казни?
– Ах ты, хитрец! – Бенвенуто погрозил ему пальцем. – Ладно уж, иди, но если вернешься без зарисовок, пеняй на себя! Таких надаю тебе тумаков, не поздоровится! А сейчас пошевеливайся: Его Святейшество, поди, нас заждался.
Во дворце Карлотты все бурлило и кипело. Кардиналы и епископы несли какие-то бумаги, толкались и наступали друг другу на ноги; знатные господа и торговцы переходили с места на место, ругались и договаривались о чем-то; слуги и рабочие перетаскивали тюки с вещами, двигали мебель, волокли сундуки и ящики.
Бенвенуто с трудом отыскал епископа Паоло в одной из задних комнат дворца. Паоло был там с хорошенькой синьорой, которая при виде Бенвенуто закрыла лицо веером и выпорхнула из комнаты.
Внешность женщины показалась Бенвенуто удивительно знакомой. «Диего! – озарило его. – Ужин с «воронами». Диего-Помона… Неужели?!»
Он взглянул на епископа. Тот улыбнулся ему и сказал:
– Бенвенуто, как я рад тебя видеть! Что привело тебя сюда в такое суетное время?
– Я принес готовые работы для Его Святейшества. Он известил меня, что я прощен, и милостиво согласился принять меня. Но мне еле-еле удалось добраться до дворца: сегодня в городе готовится наказание преступников, и улицы уже начали заполняться народом. Кстати, в числе осужденных есть содомит, носивший женское платье.
– Да, да, знаю! Его сожгут на костре. Что же, мы должны сурово карать грешников, занимающихся противоестественным совокуплением. Мы обязаны следить за нравственным здоровьем народа, – назидательно сказал Паоло, ясно и прямо глядя в глаза Бенвенуто.
– Конечно, ваше преосвященство, – кивнул Бенвенуто, пряча усмешку. – Позвольте просить вашу милость сопроводить меня к Его Святейшеству. Я боюсь прогневить Папу своим опозданием.
– О, не беспокойся! Если бы ты сегодня совсем не пришел, Папа этого не заметил бы. Сам видишь, что у нас творится. Впрочем, ты можешь пройти к Его Святейшеству, раз уж явился.
– Как, один? Без сопровождения? Без всяких церемоний? – удивился Бенвенуто.
– Дорогой мой, какие церемонии, когда все вверх дном! Иди прямо к Папе и не заботься об этикете! – Паоло раскатисто рассмеялся.
– Благодарю вас, ваше преосвященство, – поклонился Бенвенуто и хотел уйти.
– Постой! Я еще не сказал тебе, где найти Его Святейшество. Он так устал от хлопот, что заперся вместе с Карлоттой в потайной комнате на мансарде. Папу ищут многие люди, но он приказал объявить всем, что до вечера его не будет. Но тебе-то я открою, где он прячется: поднимешься по мраморной лестнице на второй этаж, пройдешь вправо через два зала, а в третьем на стене висит гобелен, на котором изображен святой Петр с ключами в руках у ворот рая. Отогнешь край этого гобелена и увидешь потайную дверку, за той дверкой – винтовая лестница на третий этаж. Там снова пройдешь по коридору вправо, и тебя встретит человек из охраны Его Святейшества. Ты шепнешь этому человеку: «Все тайное становится явным», – и он отведет тебя к Папе. Только смотри, чтобы за тобой никто не увязался, пусть даже из кардиналов, а то Его Святейшество меня с костями съест, если прознают, где он затаился.