– Эй, приятель! – негромко окликнул его Бенвенуто. – Сделай милость, отвези меня, ради Бога, к человеку, к которому я тебе скажу.
Водовоз вздрогнул и остановился. Выпучив глаза, он глядел на Бенвенуто, как на привидение.
– Кто вы, синьор? И почему лежите здесь? – спросил он после долгой паузы.
– Я – неудачливый кавалер, – ответил Бенвенуто. – Я провел ночь у своей возлюбленной, а под утро вернулся ее муженек. Вот мне и пришлось выпрыгнуть из окна, чтобы спасти честь своей дамы. По-моему, я сломал себе ногу.
– Так, так, – сказал водовоз. – Неудачливый кавалер, вы говорите? А если судить по одежде и по внешнему виду, то на кавалера вы никак не похожи. Скорее я бы принял вас за беглого каторжника.
– Послушай, приятель, какая тебе разница, кто я, если ты получишь за ту услугу, о которой я тебя прошу, один золотой от меня прямо сейчас, и еще один золотой тебе даст тот человек, к которому ты меня доставишь, – и в доказательство своих слов Бенвенуто показал водовозу золотую монету.
– Так много я не зарабатывал за всю свою жизнь! – ахнул тот. – О чем разговор, синьор, я довезу вас, куда вам надо! Нужно же помочь человеку в беде. Я тоже, бывало, бегал по красоткам; случалось мне баловаться и с замужними бабенками, – мне ли вас не понять? Погодите минутку, я сниму корчаги с осла и спрячу их в этом садике; после за ними вернусь. Довезу вас, куда вам угодно, синьор кавалер, мне ли вас не понять, уж я-то не брошу вас в таком положении.
…Пьетро, к которому водовоз доставил Бенвенуто, сначала не узнал своего бывшего командира.
– Что, не узнаешь меня, друг Пьетро? – горько усмехнулся Бенвенуто. – Погляди, погляди хорошенько, как наш добрый пастырь обращается со своими овечками.
– Синьор Бенвенуто! – всплеснул руками Пьетро. – Вы совсем на себя не похожи. Боже мой, как вы изменились! Но как вам удалось выйти из замка? Вас освободили? Или вы сами…
– Я обо все тебе расскажу, мой верный Пьетро, – прервал его Бенвенуто. – Но прежде расплатись с тем человеком, который довез меня сюда, – вот он, стоит перед тобой. Дай ему золотой из моих денег.
Водовоз сделал вид, что не слышал их разговора, а получив вознаграждение, сказал, хитро прищурившись:
– Благодарствуйте, синьор кавалер. Здоровьечка вам, стало быть, и многих лет жизни. И во имя Пресвятой Девы, берегите себя, прыгайте осторожнее в другой-то раз.
– Кто это? – удивленно спросил Пьетро, когда водовоз ушел.
– О, это – большой мудрец! В древнем Риме он был бы сенатором, – улыбнулся Бенвенуто. – Но хватит о нем. У меня сломана нога, Пьетро. Будь любезен, друг, помести меня куда-нибудь, где безопасно, и пригласи костоправа, такого, который знает свое дело и умеет держать язык за зубами. А потом я тебе расскажу, что я пережил в тюрьме, и как оттуда вышел.
Замок Св. Ангела в Риме. Неизвестный итальянский художник XVI века.
Весть о побеге Бенвенуто всколыхнула Рим: все удивлялись, как это было возможно; зато Папу чуть не хватила кондрашка, – лекарям пришлось выпустить целый таз его крови, дабы привести Его Святейшество в чувство. Еле-еле придя в себя, он распорядился отправить своих лучших шпионов на поиски Бенвенуто, но в Риме было много улиц, улочек и переулков, где терпеть не могли папских соглядатаев.
Дом, в котором скрывался Бенвенуто, находился как раз на одной из таких улочек. Невзирая на то что все ее обитатели знали, кто скрывается у них, ни единый человек не проговорился. Когда некий ретивый папский агент пришел сюда и начал вынюхивать, не здесь ли прячется Бенвенуто, то принужден был выслушать десятки житейских историй об обитателях улицы, их повседневных делах и ежедневных скандалах, но имя Бенвенуто никем не было упомянуто. Даже глуповатого вида мальчишка, который забавлялся плевками на забор, не поддался на уловки шпиона, но давал такие идиотские ответы на его вопросы, что у папского агента пропала всякая охота с ним беседовать. А на следующий день труп ретивого шпиона выловили из реки, и больше никто в ту улочку не совался.
…К великому посту нога у Бенвенуто полностью срослась и зажила; пора было уезжать из Рима. Для беспрепятственного выезда он избрал тот же способ, что и при отъезде из Флоренции, то есть переоделся в монашескую одежду, но если тогда Бенвенуто был похож на молодого послушника, то теперь – на сурового аббата, ведущего аскетический образ жизни.
Пьетро проводил его до конца улицы.
– Ах, синьор Бенвенуто, – говорил он, сдерживая слезы, – если бы я мог поехать с вами, если бы я только мог! Клянусь, для меня нет ничего лучше, как следовать всюду за вами, слушать ваши речи и учиться у вас! Но моя жена опять на сносях – а наш первенец, а мой дом, а моя лавка? Как мне бросить все это? Поверите ли, синьор, в последнее время я часто вспоминаю войну и вздыхаю, – не оттого, что там было трудно и опасно, а потому, что это были лучшие месяцы моей жизни. Сколько славных дел мы совершили под вашим началом! А ваши разговоры об искусстве: у меня будто глаза на мир открылись. Ах, синьор, синьор, если бы вам не надо было уезжать, или если бы я мог поехать с вами!
– Что зря вздыхать, Пьетро? – отвечал Бенвенуто, похлопывая его по плечу. – Я же не вздыхаю о том, что прожив большую часть жизни, не имею ни жены, ни детей, ни дома, ни лавки, а из денег у меня осталось только несколько золотых монет. У тебя же имеется все то, чего лишен я, – так кто из нас счастливее?
– Но у вас есть еще талант! – горячо возразил Пьетро. – Есть искусство, которому вы служите!
– Да, правда, – кивнул Бенвенуто. – Лишь это у меня и осталось. Что же, пойду искать того, кому нужен мой талант и мое искусство. Прощай, Пьетро, ты был хорошим товарищем.
Глава III. При дворе опального герцога
Часть 1. О том, что незаконное проникновение на родину не приносит радости. О том, как искусство может вызвать мизантропию. О применении анатомии к политике
В пасмурные февральские сумерки Бенвенуто постучался в дверь отцовского дома. Шум, который раздавался там, сразу стих, и внутри все замерло. Бенвенуто постучался еще раз. Тишина. Тогда он забарабанил в дверь изо всех сил. Послышались робкие шаги, и испуганный женский голос спросил:
– Кто там?
– Откройте же, черт возьми! Я – Бенвенуто, сын синьора Джованни. Битый час стою на улице, стучусь, а мне никто не открывает.
– Бенвенуто? – недоверчиво переспросили его.
– Да, да, Бенвенуто! Скажите отцу, что я вернулся, и впустите же, в конце концов, меня в дом!
Залязгал замок, и дверь открылась. На пороге стояла пожилая, бедно одетая женщина. Подняв масляный светильник, она подслеповато щурилась на Бенвенуто.
– Боже мой, ты ли это? – воскликнула она.
– Да это я, а вы кто?
– Ты не узнал меня?
Бенвенуто вгляделся в ее черты.
– Господь Всемогущий! Козочка, сестра! – вскричал он.
Она заплакала:
– Узнал все-таки… Входи, входи в дом! Не стой на пороге, проходи к столу… Как ты постарел, – сказала она, когда Бенвенуто вошел. – У тебя седина появилась в бороде, и лицо огрубело. А обо мне и говорить нечего: совсем старуха, сам видишь.
– А где отец?
Козочка заплакала еще сильнее.
– Ах, бедный Бенвенуто! Ты не получил наше письмо? Отец умер еще в прошлом месяце. Он так хотел повидаться с тобоюй перед смертью!
Бенвенуто остолбенел.
– Умер? Отчего?
– Чума, – ответила Козочка сквозь рыдания.
Бенвенуто взял у нее светильник, поставил на комод, и обнял сестру. Она плакала, а он сжимал ее в своих объятиях и молчал, потому что сказать все равно ничего не мог, мешал ком в горле.
– В городе карантин, – сообщила она, отплакавшись. – Никого не пускают. Как тебе удалось пройти?
– Через старый подземный ход. У всех ворот стоят караулы, а у решетки подземного хода нет ни одного солдата, – ответил Бенвенуто. – А решетка настолько ржавая, что отвалилась, стоило мне на нее слегка нажать.
Когда он это сказал, на втором этаже, у лестницы раздалось приглушенное детское хихиканье. Бенвенуто поднял голову и заметил две детские физиономии, которые тут же спрятались от него.
– А это кто там? Мои племянники?
– Племянники? – улыбнулась Козочка, вытирая нос и глаза передником. – Да они давно все выросли, переженились или повыходили замуж, и разъехались кто куда. А это мои внуки, дети моего сына Луиджи. Он стал моряком и плавает в дальние страны, а его жена со своими ребятишками живет со мной, – она, бедняжка, сирота. Только сейчас снохи здесь нет, еще до начала чумы она поехала в монастырь помолиться за Луиджи, да и застряла там; переживает, поди, о ребятишках-то.
– Вы получали мои деньги? – спросил Бенвенуто.
– Да, отец передавал нам все до последнего гроша. Если бы не ты, не знаю, как бы я смогла поднять своих детей. У мужа жизнь не заладилась, дела шли из рук вон плохо, а потом он еще и к вину пристрастился. Перед Рождеством он умер, упокой Господь его душу, а я переехала к отцу вместе со снохой и внуками. Отец был нам рад, царство ему небесное, но больше всего он хотел тебя видеть.
Козочка опять начала всхлипывать.
– Где похоронили отца? – Бенвенуто погладил ее по голове.
– В монастыре Святой Марии. Вообще-то, всех умерших от чумы хоронят на особом кладбище, но для нашего отца сделали исключение, – сквозь слезы сказала Козочка.
– Бедный отец! Последнее письмо я получил от него прошлым летом, – покачал головой Бенвенуто.
– Ну, надо же! – удивилась она. – Он тебе отправил с тех пор не меньше трех писем, а после, когда он уже заболел, то по моей просьбе тебе написал нотариус, – сама я плохо пишу, почти разучилась.
– Наверное, письма затерялись в пути, – пожал плечами Бенвенуто, не желая расстраивать сестру рассказом о своем тюремном заключении. – Отчего ты так бедно одета? – задал он вопрос, который давно хотел задать.
– Да что мне, старухе, наряжаться? – ответила Козочка. – Мне о душе пора думать, а не о нарядах. Бог меня в любой одежде примет, была бы душа чиста. Отец мне оставил деньги, но я их не трогаю: лучше передам своим, когда чума закончится. Он и тебе оставил деньги, завещал мастерскую и полдома, а еще велел напомнить, что в известном тебе месте спрятано золото, полученное от продажи вашей второй мастерской много лет назад.