Ей вдруг открылось, что мать всю жизнь играла какую-то роль. Как же она раньше этого не поняла?!
Значит, она попросту не знала свою мать? Но какая Хелен Дотри была настоящей? Прелестной, благоухающей духами молоденькой мамой, весело наряжающей своих маленьких дочек, делая вид, что они собираются на бал? Или женщиной, тяжело переживающей смерть либо расставание с каждым из своих мужей или поклонников, как если бы она глубоко любила каждого из них?
Была ли врожденной та циничность, с какой она запросто рассуждала об интимных отношениях с мужчиной? Или она стала такой со временем, не зная иного способа заставить мужчину обратить на себя внимание, как только уступить его страсти? Только потому, что хотела быть любимой, что жизни себе не представляла без любви…
Ее мать придавала слишком много значения своей незаурядной, яркой внешности, зная, что больше ей нечем привлечь мужчину, ведь первый муж не оставил ей ничего, кроме троих детей и огромных долгов. Понятно, что теперь, когда она вынуждена прибегать к помощи румян и пудры, она старается не появляться в свете рядом с Лидией, такой юной и свежей.
В возрасте шестнадцати лет Хелен выдали замуж за человека, которого она не могла любить, за человека, который ею пренебрегал, бросал в деревне, а сам уезжал в город, где безудержно предавался игре. А потом он умер, семья же оказалась полностью во власти его брата – герцога, который распоряжался деньгами. Этот новый покровитель не испытывал симпатии к молодой вдове и предоставил ей с тремя детьми по-прежнему уединенно прозябать в маленьком обветшалом поместье Уиллоубрук. Так стоило ли удивляться, что она всеми силами старалась по-своему устроить свою жизнь?
Точно так же поступила бы и Николь, хотя и не тем способом, какой выбрала ее мать. Ее мать искала и до сих пор ищет человека, который избавит ее от одиночества, полюбит ее. И Николь, видевшая все это, но не понимавшая сути, решила, что сама она никогда не полюбит, никогда не допустит такой унизительной зависимости от мужчины.
Они были такими разными, мать и дочь, и вместе с тем такими похожими…
– Она боится, – тихонько промолвила Николь, и сердце ее на мгновение замерло, когда она почувствовала, что угадала правду. – Наверное, она всю жизнь боялась снова оказаться одинокой и заброшенной, а потому притворялась уверенной и развязной, только и думала о том, чтобы понравиться, поразить чем-то, чтобы ее заметили и полюбили, чтобы она наконец-то могла стать прежней, истинной Хелен.
Тяжело вздохнув, она уронила голову на край бака.
– Мама, мама, я и представить не могла, не понимала. Мне так стыдно, прости меня, мамочка!
Николь не знала, сколько времени она так просидела, пока не почувствовала, что, несмотря на горящий в камине огонь, стала мерзнуть.
Не успела она встать и потянуться за полотенцем, как из темного угла комнаты донесся какой-то стук и открылась дверь, не замеченная ею прежде.
Она подумала, что это жена трактирщика, но…
– Лукас!
Николь с размаху плюхнулась обратно в бак, уйдя с головой в воду вместе с полотенцем, которое сразу намокло и прилипло к телу, удерживая ее на глубине. Она сердито отдернула его, вынырнула по плечи и прикрылась им.
– Николь? Боже, с вами все в порядке?
Она выплюнула воду и вытерла глаза уголком полотенца.
– Вы с ума сошли! Вы что, хотите, чтобы я утонула?
Она зажмурилась, потому что глаза щипало от мыла и было стыдно, но от нее не укрылись веселые нотки в голосе Лукаса, когда он сказал:
– Если я и хотел этого, то явно потерпел неудачу. Прошу простить меня. Я был уверен, что вы уже выбрались из ванны. Выходя из пивного зала, я видел, как жена хозяина спускалась вниз.
– Я отослала ее, – сообщила Николь, сдув с лица влажные пряди волос, потом потрясла головой, выливая попавшую в уши воду. – Вы где? – Она прищурилась, всматриваясь в темный угол, но его там не было.
– Я здесь, позади вас, – ответил он.
Она ахнула и еще туже стянула на груди полотенце, теперь уже довольная его огромными размерами и глубиной бака.
– Вам известно, что здесь больше нет полотенец? – спросил Лукас.
– А вам известно, что сейчас я хочу только одного – задушить вас!
– Ну, вы меня успокоили. Любая другая женщина на вашем месте упала бы в обморок и действительно могла бы утонуть. Но вам, миссис Пейн, такой бесславный конец не грозит! Вы поразительно отважная девушка.
И он от души рассмеялся. Николь хотелось швырнуть в него полотенцем, но все же не рискнула остаться неприкрытой.
– Вы закончили? – любезно осведомилась она. – Больше вам нечего сказать? Отлично! А теперь отправляйтесь вон и найдите мне другое полотенце.
− Вода уже почти совсем остыла. − Вдруг глаза ее испуганно расширились, и она снова присела глубже в воду. – Что это?!
– Это, женушка, стук в дверь, вероятно извещающий нас о доставке обеда. Мне открыть дверь?
Когда она выйдет из этой импровизированной ванны – если когда-нибудь получит возможность, – она определенно его убьет.
– О нет, не стоит беспокоиться. Пожалуйста, предоставьте это мне, – с издевкой проворковала она.
– Если вы настаиваете! – Он насмешливо поклонился, но все-таки заверил, что она может оставаться в воде и что нет ничего неприличного в том, что муж находится в спальне жены, когда та голая.
– Иначе вы, конечно, не могли выразиться! – пробормотала она, лихорадочно ища выход из положения. Пока что единственное, что пришло ей в голову, – это закрыть глаза, будто эта детская уловка могла сделать ее невидимой. Поняв, что на самом деле это не поможет, она открыла глаза, обернулась и увидела, что Лукас вышел.
Она так замерзла, что у нее зуб на зуб не попадал. А он оставил ее здесь погибать от холода!
Через минуту он возвратился, и она снова поспешила закрыть глаза.
– Я попросил принести обед в мою комнату, – сказал Лукас, подойдя к баку. – А еще принес вам несколько полотенец.
– Вы так гордитесь собой, да? Наверное, ждете от меня благодарности?
Одно из сложенных полотенец упало в воду.
– Лукас!
– У меня осталось еще два. Но – только два. Подумайте об этом, прежде чем снова решите насмехаться надо мной.
– Лукас, прошу вас! – едва выговорила она задеревеневшими губами.
– Я расправлю полотенце, отвернусь, а вы вылезайте и дайте мне завернуть вас в него.
– У меня есть идея получше. Положите полотенце вот на этот стул, выйдите из комнаты, и тогда я вылезу из ванны.
Он усмехнулся:
– Мне больше по душе мое предложение. И прежде чем вы возразите, Николь, помните, что полотенца выдаю я.
– Тогда отвернитесь и обязательно закройте глаза, – стала она торговаться.
– Похоже, мы в первый раз с нашей встречи пришли к общему согласию. Это заставляет меня думать, что возможно все! Хорошо. Только осторожно, не поскользнитесь.
Николь подождала, пока он не развернет полотенце полностью. К счастью, размером оно оказалось с простыню, так что она сможет завернуться в него почти целиком. Как только он отвернулся и зажмурился, она встала и бросилась вперед, на полотенце.
Он сразу обхватил ее, полностью завернув в махровую ткань, потом легко, словно перышко, вынул из воды и держал, не позволяя ее ногам коснуться пола.
– Господи, как приятно вас ощущать, – шепнул он и поцеловал ее за ушком. – Но у вашей кожи вкус мыла!
Она с удовольствием стукнула бы его, но была целиком завернута в полотенце, спеленута, как кокон!
– Поставьте… меня… на пол.
– Да, пожалуй, пора. – Лукас осторожно поставил ее на ноги и отошел в сторону. – Вы сами справитесь?
– Сумею ли я вытереться и одеться, хотите вы сказать? – спросила она, забившись за спинку кровати, дальнюю от камина. – А почему вы спрашиваете? Разве вам самим нужна для этого помощь камердинера?
Он почесал бровь, но она видела его улыбку.
– Туше, моя прелесть. Я жду у себя, когда вы будете готовы. Нам принесли ветчину, причем срезали с нее весь жир.
– О! Я так люблю ветчину, особенно когда она нежная и хорошо прокопченная. – У нее заурчало в желудке, и она испугалась, что он услышал. А она еще была мокрой, замерзшей и стояла в стороне от огня. – Я скоро приду к вам.
Он в шутку отвесил ей церемонный поклон и вышел, старательно прикрыв за собой дверь.
Николь заторопилась.
Босиком она прошлепала по ковру к камину, одной рукой придерживая на себе полотенце, а другой стягивая с волос мокрую ленту, которая удерживала тяжелый узел ее гривы.
Жена хозяина предлагала распаковать ее дорожную сумку, которую принесли в комнату, но Николь отослала ее, опасаясь, что долго не выдержит своей роли и выдаст себя смехом.
Теперь нужно было посмотреть, что из вещей приказала упаковать для нее Лидия.
Она расстегнула ремни, раскрыла сумку и сначала выудила свою амазонку, а за ней утреннее муслиновое платье, у которого – вот досада! – по всей спине тянулся длинный ряд пуговок. Нет, его без посторонней помощи не надеть!
Николь выложила на кровать нижнее белье, затем снова нырнула в сумку, нащупала на самом дне еще какие-то вещи, обрадовалась, извлекла их на свет – и с ужасом уставилась на теплую ночную рубашку и халат.
Это были не ее вещи! Они принадлежали Лидии, которая надевала их только во время болезни, когда испытывала потребность укутаться во что-то теплое и уютное.
Потому что застежка на ночной рубашке доходила почти до подбородка, рукава спускались ниже кистей, а подол касался пола. Это была не рубашка, а настоящий саван!
Но поскольку Николь никак не могла согреться даже после того, как растерлась полотенцем, приходилось выбирать: либо облачиться в этот саван, либо надеть единственный комплект чистого белья и платье, а потом не только просить Лукаса застегнуть его, но и расстегнуть, когда она будет ложиться спать…
– Черт с ним! – вслух решила она и влезла в ночную рубашку с чересчур длинными рукавами, так что из-под кружевной оторочки едва виднелись кончики ее пальцев, затем быстро накинула халат с лифом, вышитым глупыми желтыми розочками.