— Дядя Витя, — остановил его голос Лёвушки. — Прошу вас. Не надо никому насчет папы и этой. Пусть всё как есть.
— Спокойной ночи, — скупо пожелал Заманский.
Он уже знал, что сам до утра не заснёт. Что-то в этой смерти не сходилось. Что-то брезжило совсем рядом. Вот-вот ухватишь. Только надо попробовать зайти с другой стороны. Перебрать заново факты, как перебирают в поисках причины поломки двигатель автомобиля. Заманский всё лежал в темноте с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Наконец задремал. В семь утра, будто по звонку, глаза его распахнулись. Сомнения сложились в версию. Он вскочил и заходил по комнате, в нетерпении подгоняя стрелку будильника.
10
Брусничко обедал на рабочем месте, в морге при горбольнице. Прямо в халате, в котором проводил вскрытие. Единственно, кинул на спинку стула резиновый фартук. Надо было бы добросить его до раковины, тем более что с краю подкапывало. Но вставать было лень. И Брусничко продолжал меланхолически поглядывать на разрастающееся бурое пятно на линолеуме.
Не привычная к мертвечинке молодёжь в лице стажёра и двух санитарок умчалась в больничную столовую. Он же, по обыкновению, подкатил к дивану каталку для трупов, накинул поверх клеёнки заветную скатёрку, расставил на ней принесённые из дома разогретые судки, с удовольствием обнюхал. Из увесистой, прикрытой резиновой пробкой колбы отлил в стакан спирта. Оттягивая сладкий миг возлияния, оглядел на просвет.
Задняя дверь морга, прикрытая на наброшенный изнутри крюк, от сильного толчка с лязгом распахнулась.
— Ничто не меняется. Так и не починили, — пробурчал знакомый голос, при звуках которого Брусничко начал подниматься. В предбанник через служебный вход вошёл Заманский.
— Ах ты, дружище-раздружище! — массивный судмедэксперт облапил приземистого гостя, оглядел с высоты собственного роста. — Вижу, прежнего чутья не утратил. Точнёхонько к стакашку спикировал. Присоединяйся! — широким гостеприимным жестом повёл в сторону каталки.
На ощупь подлил спирту во второй стакан. Заманский заколебался, — стакан был в липких потёках.
— Избаловались, Ваше благородие! — подметил Брусничко. — Пей смело. Спирт всё обеззаразит, — приподнял свой стакашек. — Ну-с, как в старые добрые времена.
Чокнулись. Выпили. Брусничко — с наслаждением, Заманский — через силу. Ещё не поставив стакан, потянулся к алюминиевой кружке с водой.
Брусничко, не запивая, зачерпнул лапой квашеной капусты, бросил в запрокинутую щербатую пасть. Несколько капустин повисли на бороде.
— Соболезную, — прорычал он. — Сам едва не каждый год друзей на небеса провожаю. Сперва самолично полосую. После провожаю. И твоего полосовал.
Заманский перевернул кисть ладонью кверху.
— Брусничко, не вставая, дотянулся до стеллажа, из папки с копиями актов вскрытия безошибочно вытянул нужную, передал Заманскому.
— Вообще-то не положено, но для тебя заначил. Знал, что появишься. Приподнял склянку со спиртом: — Ну что, как обычно, — между первой и второй перерывчик небольшой? Но Заманский, нацепив на кончик носа очочки, уже углубился в чтение.
Брусничко налил себе, тяпнул. Обнаружив на бороде прилипшую капусту, ею же и закусил.
— Муха не подкопается, — благодушно заверил он. — Помня тебя как зануду, всё перепроверил. Лично три спичечных головки из зубов выковырял… На самом деле он в себя лошадиную дозу вкачал. Видно, чтоб не передумать. Ещё позавидовал, — красивое самоубийство. Принял ядку, выпил, закусил баклажанами с салями. Прям римский патриций.
— Обломки сохранил или Лукинову переправил? — Заманский снял очки, задумчиво потер переносицу.
— Ему-то зачем? У него полкоробка целых изъято. Себе на память оставил. Тоже, знаешь, коллекцию веду, вроде кунсткамеры. Не каждый день такие фордебобели обнаруживаются.
Заманский, будто что-то припомнив, вновь потянул к себе акт. Брусничко кольнуло нехорошее предчувствие.
— К чему насчёт обломков спросил? — забеспокоился он. Уж очень не понравилась ему появившаяся складка на переносице гостя, — по прежним временам верный признак, что следователь по особо важным делам Заманский обнаружил что-то, что прошляпили другие.
Заманский поднял колбу, разлил остатки спирта.
— Не тяни, Христа ради! — взмолился Брусничко.
— Вот ты пишешь в заключении, что в желудке вместе с фосфором кашица…
— Баклажаны с маслом. По баклажанам я тоже на всякий случай перестраховался. То, что оставалось на блюде, отправил на экспертизу. Чисто. Без примесей. — То, что на блюде, — без примесей, — согласился Заманский. — А то, что в желудке, было изначально отравлено…Подменили, понимаешь? Отравили, а потом блюдце помыли да для нас с тобой чистеньких баклажанов положили. Брусничко насупился. — Ты говори, да не завирайся! Совсем старика Палыча за неумеху держишь. Я голову даю, — в желудке белый фосфор! От него и смерть наступила.
— Наверняка фосфор! — согласился Заманский. — Только не из спичек. Зачем Зиновию понадобилось спички в зубы всовывать? — А чтоб наверняка. У него снизу одного зуба не было. Вот туда и напихал. Одна сволочь глубоко засела.
— Глубоко засела, — задумчиво повторил Заманский. Вытащил из кармана коробок, протянул пару спичек эксперту. — На! Воткни себе поглубже.
— С какого рожна?… — отстранился Брусничко. — Вот и покойный мазохистом не был. Положим, решил покончить с собой. Но зачем же спички в собственные дёсна чуть не вколачивать? Облизал, погрыз ядку для верности. И — выше крыши.
— Ты хочешь сказать?… — от внезапной догадки Брусничко вспотел.
— Отправь спички на химию, Паша. Яда на них не обнаружат, — Заманский выдохнул, судорожными глотками допил. Забегал рукой по столу в поисках кружки с водой. Брусничко, вцепившись в подлокотники, подался вперёд. — Я, Паша, и сам поначалу на этот трюк купился. А с утра, прежде чем к тебе ехать, два часа в медицинской библиотеке просидел. Оказывается, чтоб фосфор сохранил свои ядовитые свойства, спички эти надо было держать в банке со специальным раствором. А на воздухе, да ещё за сто пятьдесят лет, — наши обычные серные и то опасней для здоровья.
— Но тогда!..
— Его отравили, Паша . Как раз белым фосфором. А фосфорные спички для прикрытия. Потому и напиханы меж зубов, чтоб патологоанатом, не дай Бог, по разгильдяйству не проглядел. — Блин! — медведем взревел Брусничко. — Да ведь баклажаны на масле — лучшее прикрытие для яда. Отбивают запах! — А зачем нужно отбивать запах, если ты этот яд добровольно принимаешь? — Как же я лажанулся! — запричитал Брусничко.
В сердцах смёл несъеденные судки. С жалобным звоном железо задребезжало о стены.
— Теперь выметут на пенсион. Давно меня этот подсиживал! — он ткнул в сторону шляпы на вешалке. — Всё по начальству суетился. Только зацепиться, кроме как за возраст, было не за что. Сам знаешь, никогда никаких проколов. Самые сложные экспертизы мои были. А тут! Как только откроется, что я лажанулся и убийство не разглядел, — приходи, кума, любоваться! Пинком под зад.
Заманский меж тем в третий раз с удручённым видом вчитался в заключение.
— А ты не открывай, — предложил он. — Как это? — Да так. Кроме нас с тобой, никто не знает. Вот и не сообщай. По крайней мере до моей отмашки. — Это ж вроде как убийство покрыть, — осторожно напомнил Брусничко.
— Но ведь для всех-то как было самоубийство, так и останется.
— Чего-то я тебя не пойму? Сам раскрываешь, и сам же вроде как покрываешь… — Брусничко пытливо вскинулся: — Ты на кого думаешь-то?
Вгляделся в пасмурного приятеля. Догадавшись, замотал ошарашенно головой.
— Ну, если на самом деле так, то это прям Шекспир какой-то, — пробормотал он. Поскрёб бороду. — Стало быть, предлагаешь затихарить? А он там, на небесах, тебе ай-я-яй не скажет?
— О нём и думаю, — объяснился Заманский. — Так что?
— Ну, если тебе по фигу метель, так мне-то и вовсе… В конце концов все мы рождаемся, чтоб умереть. А тем ли, иным способом…Одним убийством больше, одним меньше, — тьфу по сравнению с вечностью.
Подведя такую немудрящую идеологическую базу под банальную фальсификацию, старый циник оттопырил средний палец и показал его шляпе.
Часть 2. Счет к оплате
11
Во второй половине дня Заманский позвонил Лёвушке и предложил срочно приехать в коттедж.
— Но у меня переговоры, — смешался тот.
— Встреча со мной для тебя важнее. Жду немедленно.
— Раз настаиваете, — услышал он неуверенное.
В коттедже Лёвушка появился в сопровождении Аськи. Должно быть, с нею и переговоры вёл.
— Ты нам все планы обломал, — заявила с порога Аська. — Как раз уболтала Лёвку отвезти меня в Свято-Никольский женский монастырь. Мало ли, думаю, как жизнь сложится. Присмотрюсь заранее.
— Ступай собирайся, — приказал дочери Заманский. — Жизнь сложилась так, что мы отсюда уезжаем.
Ася переглянулась с растерявшимся хозяином.
— С чего вдруг? Мы ж на неделю планировали. И билеты ещё не заказывали.
— Ступай к себе! — не терпящим возражения голосом потребовал Заманский. — А я пока с этим господином переговорю.
Лёвушка съёжился.
— Пап! Ты чо вдруг? — поразилась Аська. — То весь из себя пушистый, а то какую-то жуткую нюню изображаешь?
Уловила умоляющий Лёвушкин взгляд.
— А вот не уйду! — дерзко возразила она. — Ты с ним вчера без меня так переговорил, что я его полдня отпаивала. А теперь — здрасте, опять сначала. Говори при мне. Чтоб без недомолвок.
В сущности дочерино упрямство могло оказаться кстати. Нельзя было не заметить, что Аське младший Плескач приглянулся. И даже к лучшему, что суровое объяснение произойдет при ней, — если что, не останется иллюзий и недомолвок.
— Что ж, поприсутствуй, — согласился Заманский. — Но, если встрянешь в разговор, выставлю прямо за холку.
Аська демонстративно пересела на ручку кресла, в котором сгорбился Лёвушка.
Заманский подступился с расспросами: как питались с отцом? Кто готовил?