С точки зрения рабочих, все сказанное несправедливо, архаично и всего не хватает на всех. Вместо царства разума вы строите иерархию, в которой нам нет места. Нужно создать действительно новую вещь, то, чего не существовало. Для этого необходимы инструмент, технология, труд и ресурсы. Чтобы построить разумные пространства, необходимо создать фабрику по переработке неразумной природы в разумную. Город и должен быть такой фабрикой.
Каждое решение предлагает свою модель человека и города.
Идеальный человек власти – это классический герой. Он учится владеть собой, побеждает хаос и основывает царство. Его проявление – это парад, военная церемония в наставшем после его победы мире. Его идеальный город – это «идеальный город» в узком смысле, город, придуманный в эпоху Ренессанса. Город Филарете и Скамоцци, круг, звезда, квадрат.
Историк Андрей Зубов говорит о том, кто такой пророк. Пророк – это не человек, который говорит о будущем. Это тот, кто говорит с Богом. Идеальный человек жрецов – это и есть пророк. Его проявление – ритуал, в котором он передает людям слова Бога и Богу молитву людей. Он является посредником между людьми и высшим сознанием.
Специфика этого занятия в том, что откровение, с одной стороны, всегда уже было получено раньше, в прошлом, до него, а с другой – получается здесь и сейчас. В момент службы пророк сам становится носителем откровения. Этот парадокс хорошо заметен в феномене авангарда: художник авангарда вовсе не открывает новое, но служит религии новизны. Он повторяет откровения столетней давности, становясь при этом творцом нового. То же происходит и с исполнителем, переживающим себя творцом произведения, созданного композитором за столетия до него. Это переживание тождества иерофании. Пророк всегда переоткрывает Бога.
Его идеальный город – это град небесный, и он отвечает за путь туда. Но не за строительство его на земле, по крайней мере тогда, когда он не вступает в альянс с другими кастами. Если град небесный построен на земле, пророк сам по себе уже не нужен – нужна власть для его поддержания.
Идеальный человек рабочих – это киборг. Он получает инструмент – неважно молот или микрочип – делает его своей частью и обретает сверхспособности. Его проявление – это революция, разрушение существующего зла и строительство нового мира. Его идеальный город – это «город будущего».
Идеальный герой торговцев – это частный человек. Он свободен, толерантен и отчужден. Его проявление – посредничество.
«Нельзя сравнивать свободу воли с чернильницей», – написал русский лингвист Николай Трубецкой, между ними нет ничего общего, нет основания для сравнения. Никаких проблем, ответит купец. Одному нужна свобода воли, другому чернильница, а я выступлю посредником.
У торговцев в принципе нет идеального города, поскольку в их системе ценностей любой город имеет свои достоинства. Впрочем, из традиций идеального города власти в XIX веке выросла идея Экспо, города городов, а из первого здания Всемирной выставки – Хрустального дворца Джозефа Пакстона – рождается тотальное превращение стен в витрины. Так что я думаю, что с известными натяжками идеальным городом торговцев можно считать Экспо.
Время жрецов – прошлое, когда являлся Бог. Время власти – настоящее. Только в настоящем насилием можно вылепить из социальной материи достойный человеческий облик и поддерживать его в приличном виде. Время рабочих – будущее. Там, в будущем, вы увидите продукт пересоздания мира. Время торговцев – часть времени, отрезок. Вместо связи времен они предлагают обмен. Они умеют менять прошлое на будущее, будущее на настоящее, настоящее на прошлое – как угодно. Они умеют отчуждать время и превращать его в товар.
Я думаю, все стратегии создания «земли разумной» равноправны – любая из них приводит к частичному успеху. Но частичному, поскольку при победе одной стратегии всегда остаются три альтернативы. И в каждый конкретный момент можно менять одно решение на другое. При этом каждая из стратегий диктует свою повестку дня для всего социума. За это и идет конкуренция. Победившая каста переформатирует под себя ценности конкурентов и выигрывает в символическом обмене. Если власть победила, то рабочие строят стены, жрецы воспевают насилие, торговцы импортируют его лучшие образцы.
Я думаю, что город становится городом тогда, когда происходит соединение ценностей как минимум двух каст, а лучше – больше. Когда доминирует одна каста, дело плохо. Именно к таким городам одной касты следует применять понятие «моногород». Они придумывают свои идеальные города, но реальность оказывается иной. Чистый город власти – гарнизон, город жрецов – монастырь, город рабочих – индустриальный моногород, город торговцев – ярмарка, и все они нежизнеспособны. Они или просто гибнут, или живут за счет того, что рядом есть какой-то другой полноценный город, а они – его паразит. Кстати, поэтому я сомневаюсь в возможностях устойчивого развития современных научно-технологических кластеров, наукоградов, как их было принято называть в советское время, – это такой же моногород рабочих, только на другом технологическом уровне, и он неустойчив по природе городов.
Природа эта заключается в симбиозе ценностей разных каст. Современный постиндустриальный город – это соединение рабочих (креативного класса), купцов и жрецов (при существенной репрессии прав власти – отсюда стремление городов, таких как Лондон и Нью‑Йорк, выйти за пределы экономических и политических ограничений национальных государств или заменить национальные государства, как Сингапур или Гонконг). Предшественником постиндустриального был индустриальный город, основанный на констелляции ценности власти, рабочих и жрецов при социализме – и власти, купцов и жрецов при капитализме, при этом жрецы в обоих случаях исповедовали религию прогресса. Индустриальному городу предшествует город административный, город военных гарнизонов и бюрократических учреждений абсолютных монархий. Можно было бы сказать, что это чистый город власти, если бы административные города не основывались на старых средневековых субстратах и не включали их ценности. Классический средневековый город, город Вебера, – это опять же соединение купцов, жрецов и рабочих, и именно поэтому, как мне кажется, старые средневековые города оказываются лучшей средой для современной постиндустриальной экономики. Опять же, кстати, права власти тут существенно репрессированы, борьба средневековых городов с королями и императорами – это классический сюжет средневековой истории. Античные полисы иногда сравнивают с городами-республиками средневековой Европы, но это принципиально иное устройство. Весь античный мир – это город нерасторжимого союза власти и жрецов. Античные авторы единодушны в том, что благородный человек не может заниматься торговлей – с такими идеями ни Венеция, ни Брюгге не могли бы осуществиться.
Но что означает это соединение ценностей? Конкуренция прекращается? Мы получаем единую касту «жрецы-торговцы» или «рабочие-купцы»?
Средневековая европейская аристократия верила и в христианские догматы, и в идеалы рыцарства. С утра аристократ отправлялся в церковь и благоговейно выслушивал проповедь. «Суета сует, – возглашал с амвона священник, – и всяческая суета. Богатства, роскошь и почести – опасные искушения. Отвернитесь от них и следуйте по стопам Христа. Подражайте Его кротости, избегайте неумеренности и насилия, а если вас ударят – подставьте другую щеку». Вернувшись домой в тихой задумчивости, вассал облачался в бархат и шелка и спешил на пир в замок своего господина. Там рекой лилось вино, менестрели воспевали любовь Ланселота и Гвиневры, гости обменивались сальными шутками и изобилующими кровавыми подробностями военными историями. «Лучше умереть, чем жить в позоре! – восклицали бароны. – Когда задета честь, смыть оскорбление может только кровь».
Это цитата из Юваля Харари, и сам по себе образ тривиален и снижен. Важнее то, что Харари выводит из этого противоречия понятие «когнитивного диссонанса» цивилизации. Одна группа ценностей не может победить другую, она существует только вместе с ней. Когнитивный диссонанс – это такое противоречие в ценностях, которое не может быть снято, но сами попытки его снять составляют движущую силу каждой ситуации.
Но это же результат соединения разных каст! Христианские жрецы, проповедующие религию всеобщей любви, соединились с властью. И именно это соединение позволяет более или менее полно включать в себя всю повестку дня данной культурной констелляции.
Специфика ценностной ситуации современной России, скажу напоследок, заключается в том, что она хочет встать на равных в один ряд со странами первого мира, то есть достичь максимального сближения с ними, и для этого хочет вернуться к СССР, равному им как протагонист, то есть достичь максимального от них отдаления. Это движение назад с целью попасть вперед, максимальное тождество через максимальное растождествление составляет миф Владимира Путина, который позволяет ему объединять вокруг себя людей противоположных устремлений. Это классический когнитивный диссонанс. Он определяется альянсом власти – ценностей ушедшей бюрократической империи – и жрецов экономической эффективности. Последняя, на мой взгляд, может классифицироваться как ересь большой религии либерализма.
Жители
Как-то я придумал некую программу развития спальных районов, как мне казалось, более или менее остроумную. Но при обсуждениях выяснилось, что она никуда не годится. Не из-за того, что конкретные меры, из которых она состоит, недейственны, а из-за проблем в базовой оценке. Мне казалось очевидным, что спальные районы – с типовыми домами, без центра, без улиц, без главной улицы и улицы-бульвара, без торговли, кафе, ресторанов в первых этажах, без офисов, гостиниц, без музеев, театров, галерей, без какой-либо идентичности и т. д. – это ужас что такое. Хотелось, как это иногда бывает с урбанистами, как-то вывести людей из ада и построить уж наконец град на холме. Но на фокус-группах выяснилось, что жители этих районов совершенно не так воспри