хамона иберико, кончильо асадо (жареного молочного поросенка), пусть даже не из ресторана Sobrino de Botín рядом с Пласа-Майор, где готовят это блюдо уже 300 лет, и вкуснейшего осьминога по-галисийски, тушенного с картофелем, оливковым маслом и паприкой. Это действительно жизненно важные решения — но вывод относительно ясен. Если мы ставим продолжительность жизни (а также здоровье и активность) в зависимость только от диеты — которая, несмотря на все ее значение, является лишь одним элементом общей картины, в которую входит наследственность и окружающая среда, — то японская кухня имеет небольшое преимущество, но, если питаться как жители Валенсии, результат будет лишь немного хуже.
Это в значительной степени косвенная, но относительно простая оценка риска: однократного выбора, основанного на убедительных данных, может быть достаточно на многие годы. Другие риски оценить гораздо труднее, поскольку критические показатели могут оказаться не такими простыми, как годы жизни. Риски определенных действий меняются со временем (в США управление автомобилем в целом гораздо безопаснее, чем 100 лет назад, но после 50 лет за рулем ваши навыки могут ухудшиться, и, садясь за руль, вы будете представлять большую опасность и для себя, и для других). А если вы хотите понять, что опаснее, межконтинентальные перелеты (вы летаете не так часто) или горнолыжный спорт (которым вы увлекаетесь уже много лет), вам понадобится довольно точное средство сравнения. А как сравнить опасности, преобладающие в разных странах, — автомобильная авария в США, удар молнии при восхождении на гору в Альпах или землетрясение в Японии? Как оказалось, мы можем довольно точно оценить все эти риски.
Восприятие риска и толерантность к риску
В своей новаторской работе по анализу рисков, опубликованной в 1969 г., Чонси Старр — в то время декан факультета инженерных и прикладных наук в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе — подчеркнул главное отличие в толерантности к риску при добровольных и вынужденных действиях[398]. Когда люди считают, что контролируют ситуацию (это ощущение может быть неверным, но оно основано на предыдущем опыте и, следовательно, на вере в способность достичь желаемого результата), они готовы на действия — подниматься по вертикальной скале без страховки, совершать затяжные прыжки с парашютом, выходить на арену против быка, — у которых риск серьезной травмы или смерти может быть в тысячу раз выше, чем риск стать случайной жертвой нападения террористов в крупном западном городе, чего все так боятся. Большинство людей, не задумываясь, ежедневно и регулярно совершают действия, которые временно повышают для них уровень риска, причем до значительного уровня: сотни миллионов каждый день садятся за руль автомобиля (и многим, похоже, это нравится), еще большее число курильщиков толерантны к еще более высокому риску[399] — в богатых странах несколько десятилетий просвещения уменьшили их количество, но во всем мире курильщиков больше 1 миллиарда человек.
В некоторых случаях это несоответствие между толерантностью к добровольным рискам и неверным восприятием случайных опасностей доходит до абсурда, например когда люди отказываются вакцинировать своих детей (добровольно подвергая их многочисленным рискам заболеваний, которые можно предотвратить), потому что считают требование государства защитить детей (принудительная мера) слишком рискованным, — и основанием для этого им служат многократно опровергнутые «свидетельства» (в частности, связывающие вакцинацию с ростом случаев аутизма) или нелепые слухи (имплантация микрочипов!)[400]. А пандемия SARS-CoV-2 подняла эти иррациональные страхи на новый уровень. Главная надежда человечества справиться с пандемией — это массовая вакцинация, но еще задолго до того, как были одобрены первые вакцины, значительная доля населения сообщала социологам, что они не собираются делать прививку[401].
Еще одним примером неверного восприятия риска может служить широко распространенный страх перед атомными электростанциями. Многие люди курят, водят автомобиль и переедают, но боятся жить рядом с атомной электростанцией, и опросы показали долговременное и устойчивое недоверие к этому виду производства электроэнергии, несмотря на тот факт, что она предотвратила множество смертей, связанных с загрязнением воздуха в результате сжигания ископаемого топлива (в 2020 г. почти три пятых вырабатываемой в мире электроэнергии давало ископаемое топливо и только 10 % — ядерные реакции). А общие риски производства электричества на атомных станциях и путем сжигания ископаемого топлива несравнимы даже при учете всех потенциальных смертей в результате двух самых серьезных аварий (Чернобыль в 1985 г. и Фукусима в 2011 г.)[402].
Вероятно, самой удивительной может считаться разница в восприятии риска, связанного с атомной энергетикой, при сравнении Франции и Германии. Во Франции с 1980-х гг. более 70 % электроэнергии вырабатывается атомными станциями, и в стране насчитывается почти 60 реакторов, охлаждаемых водами многочисленных французских рек, в том числе Сены, Рейна, Гаронны и Луары[403]. И продолжительность жизни во Франции (второе место в ЕС после Испании) — лучшее свидетельство, что эти электростанции не являются явным источником заболеваний или преждевременной смерти. Однако на другом берегу Рейна ядерную энергетику считают злом не только немецкие «зеленые», но и значительная часть общества[404].
Именно поэтому многие исследователи призывают не измерять «объективный» риск, потому что наше восприятие риска субъективно и зависит от понимания конкретных опасностей (знакомые и новые риски) и от культурной среды[405]. Проведенные ими психометрические исследования показали, что у конкретных опасностей имеются общие характеристики: вынужденный риск часто ассоциируется со страхом нового, неуправляемого, с неизвестными опасностями; сознательный риск с большей вероятностью воспринимается как контролируемый и известный науке. Атомные электростанции большинство людей считают небезопасными, а риск при рентгеновском обследовании — допустимым.
В восприятии риска важная роль принадлежит страху. Вероятно, лучшим примером этой дифференцированной толерантности могут служить террористические атаки, поскольку в этом случае страх берет верх над рациональной оценкой, которую легко сделать на основе неопровержимых данных. Террористические атаки с их неизвестным местом, временем и масштабом набирают много баллов по психрометрической шкале страха, и эти страхи интенсивно эксплуатировались паническим псевдоанализом, с которым выступали «говорящие головы» на новостных каналах СМИ: за последние два десятилетия они описывали самые разные сценарии, от атомной бомбы в чемоданчике, взорванной посреди Манхэттена, до отравления резервуаров, снабжающих питьевой водой крупные города, и распыления смертельно опасных искусственных вирусов.
По сравнению с этими ужасными атаками вождение автомобиля связано в основном с добровольными, часто повторяющимися и очень знакомыми рисками, а в смертельных авариях обычно (в 90 % случаев) погибает только один человек. В результате общество толерантно относится к тому, что на дорогах мира гибнет больше 1,2 миллиона человек в год, с чем бы оно никогда не смирилось, будь это регулярные инциденты на промышленных предприятиях, обрушение зданий или мостов в больших городах — даже если бы число смертей было на порядок меньше, «всего» сотни тысяч[406].
Огромная разница в индивидуальном восприятии риска лучше всего иллюстрируется простым фактом: многие люди совершают действия — добровольно и регулярно, — которые остальные могут посчитать не просто очень рискованными, но и самоубийственными. Ярким примером таких действий служит бейс-джампинг (прыжки с парашютом с неподвижного объекта), поскольку малейшая задержка с раскрытием парашюта может стоить человеку жизни — в свободном падении тело достигает смертельной скорости за несколько секунд[407]. Кроме того, толерантность к риску зависит от фаталистического взгляда на жизнь: болезни или аварии предопределены и неизбежны, и поэтому нет смысла какими-то действиями пытаться укрепить свое здоровье или уберечься от несчастий[408].
Фаталисты часто недооценивают риски, чтобы избежать усилий, требующихся для их анализа и практических выводов, а также потому, что они не считают себя способными справиться с ними[409]. Достаточно хорошо изучен фатализм водителей. Такие люди недооценивают опасность ситуаций, возникающих на дороге, реже прибегают к практике аккуратного вождения (не отвлекаться, держать безопасную дистанцию, не превышать разрешенную скорость), реже пристегивают детей ремнями безопасности и сообщают об участии в дорожных инцидентах. Особое беспокойство вызывают результаты исследований, согласно которым в некоторых странах такого рода фатализм преобладает у таксистов и часто встречается у водителей микроавтобусов[410].
Нам вряд ли удастся превратить людей, увлекающихся бейс-джампингом, в образцы безопасного поведения или убедить многих таксистов, что дорожные аварии не являются неизбежными. Но мы можем использовать понимание рисков, как повседневных, так и редких, но потенциально смертельных, чтобы оценить последствия и таким образом сравнить их. Задача непростая, потому что нам приходится иметь дело с самыми разными событиями и процессами. Более того, у нас нет идеального средства изменения — нет и не может быть универсальной шкалы для сравнения многочисленных рисков, с которыми ежедневно сталкиваются миллиарды людей, и опасности чрезвычайно редких событий, случающихся один раз в сто, тысячу или даже десять тысяч лет, но с катастрофическими последствиями для всего мира. Тем не менее я попытаюсь.