Поскольку для планеты, население которой постоянно растет, это абсолютно невозможно, единственный способ повысить шансы на выживание в таких условиях — принимать меры предосторожности. Сейсмостойкие (укрепленные стальными стержнями) дома не похоронят под своими развалинами людей; штормовые убежища спасут семьи, которые потом смогут восстановить снесенные торнадо дома; необходимо также установить эффективные системы раннего предупреждения и разрабатывать планы массовой эвакуации, чтобы снизить число смертей из-за циклонов, наводнений и извержений вулканов. Эти меры помогут спасти не просто сотни, а сотни тысяч жизней, но мы не можем надежно уберечь себя от многих масштабных катастроф, а иногда просто беззащитны перед ними — от вызванных землетрясениями мощных цунами до мегаизвержений вулканов, от продолжительных региональных засух до столкновения Земли с астероидами или кометами.
Другие прописные истины связаны с нашей оценкой риска. Мы привычно недооцениваем добровольные, знакомые риски и постоянно преувеличиваем вынужденные и незнакомые. Мы все время переоцениваем риски, ассоциирующиеся с недавним неприятным опытом, и недооцениваем риск событий, которые постепенно уходят из нашей коллективной и институциональной памяти[472]. Как уже отмечалось выше, около одного миллиарда человек пережили три пандемии, но после прихода COVID-19 все вспоминали в основном о пандемии 1918 г., поскольку три последние пандемии (менее смертоносные) оставили после себя лишь поверхностные воспоминания или вообще забылись — в отличие от страха перед полиомиелитом в 1950-х гг. или СПИДом в 1980-х гг., который помнят все[473].
У этой амнезии есть очевидное объяснение. Пандемия 2009 г. была практически неотличимой от сезонного гриппа, а в 1957–1959 гг. и в 1968–1970 гг. мы не прибегали к почти полному локдауну в масштабах страны или целого континента. Статистика (с корректировкой на инфляцию) не показывает серьезного долгосрочного снижения темпов экономического роста в США и во всем мире во время двух пандемий конца XX в.[474]. Более того, последний эпизод совпал со значительным расширением международного воздушного сообщения: первый широкофюзеляжный лайнер, Boeing 747, совершил свой первый полет в 1969 г.[475] Но что, наверное, еще важнее, у нас не было ни круглосуточных каналов кабельного телевидения с их нездоровым интересом к цифрам смертности, ни интернета с абсурдными утверждениями относительно причин и способов лечения болезни, с конспирологическими теориями, и, следовательно, не просто антиисторическим, а истерическим характером распространения новостей.
COVID-19 еще раз продемонстрировал (в масштабе, который должен был удивить даже тех, кто не ждал ничего хорошего), что мы каждый раз оказываемся плохо подготовленными к повторяющимся, серьезным, но редким рискам, таким как пандемии, которые случаются один раз в 10 лет, один раз в поколение или в одной стране. Тогда как мы справимся (если не обращать внимания на все доклады и аналитические записки) с очередным «Событием Кэррингтона» или с падением астероида в океан рядом с Азорскими островами, что вызовет в Атлантическом океане цунами такого же масштаба, как после землетрясения 2011 г. у острова Хонсю, — то есть до 40 метров высотой и проникшего на сушу на расстояние до 10 километров?[476]
Уроки, которые мы извлекаем после масштабных катастроф, явно не назовешь рациональными. Мы преувеличиваем вероятность их повторения и обижаемся на любые напоминания, что их воздействие на людей и экономику сравнимы с последствиями многих рисков, совокупный ущерб от которых не вызывает особых опасений. В результате страх еще одной террористической атаки заставил США принять экстраординарные меры по ее предотвращению. Среди этих мер были войны в Афганистане и Ираке, исполнившие мечту Усамы бен Ладена втянуть страну в чрезмерно асимметричные конфликты, которые в долговременном плане будут подрывать ее мощь[477].
Реакция общества на риск определяется не сравнительной оценкой реальных последствий, а скорее непониманием или страхом незнакомого, неизвестного. При таких сильных эмоциональных реакциях люди фокусируются в основном на возможности ужасного результата (смерти в результате нападения террористов или пандемии вируса), а не на попытке оценить вероятность такого результата[478]. Террористы всегда пользовались этой особенностью, заставляя правительства принимать экстраординарные и дорогостоящие шаги, чтоб предотвратить следующие атаки, раз за разом пренебрегая мерами, которые могли бы спасти больше жизней при гораздо меньшей цене в пересчете на каждую предотвращенную смерть.
Лучшей иллюстрацией пренебрежения низкозатратными мерами по спасению жизней может служить отношение американцев к насилию с применением огнестрельного оружия: даже самые шокирующие повторения хорошо знакомых массовых убийств (я всегда вспоминаю о 26 людях, в том числе 20 шести- и семилетних детях, застреленных в 2021 г. в Ньютауне в штате Коннектикут) не смогли изменить законодательство, и за второе десятилетие XXI в. жертвами огнестрельного оружия стали 125 000 американцев (убийства за вычетом самоубийств) — это численность населения таких городов, как Топека в штате Канзас, Афины в Джорджии, Сими-Вэлли в Калифорнии или Геттингена в Германии[479]. В то же время за второе десятилетие XXI в. жертвами террористических атак стали 170 американцев — разница на три порядка[480]. Если мы сравним эту ситуацию с автомобильными авариями, то заметим еще более неравномерное распределение риска: как отмечалось выше, по сравнению с американками азиатского происхождения коренные американцы мужского пола имеют в пять раз большую вероятность встретить смерть в своем автомобиле, а у афроамериканцев вероятность стать жертвой огнестрельного оружия в 30 раз выше[481].
Поможет ли нам это знание? Вполне вероятно, если мы признаем эти реалии: жизнь без риска невозможна, но стремление минимизировать риски остается главной мотивацией прогресса человечества.
6Окружающая средаДругой биосферы у нас нет
Подзаголовок этой главы категоричен, и это не случайно. Я отказываюсь рассматривать возможность того, что в ближайшем будущем мы покинем Землю и создадим цивилизацию на другой планете. Причина в том, что в нашем мире постправды фантазии о том, что мы скоро найдем новый небесный дом — в частности, терраформируем Марс[482], — предлагались как возможная альтернатива решительных действий по решению проблем, накопившихся на третьей планете, вращающейся вокруг Солнца. Это просто еще одна любимая тема научной фантастики: даже если бы у нас имелся недорогой межпланетный транспорт и мы каким-то образом смогли построить марсианские базы, создать там подходящую для жизни атмосферу было бы невозможно — даже марсианские полярные шапки, минералы и почва дадут около 7 % CO2, необходимого для того, чтобы нагреть планету и обеспечить ее долговременную колонизацию[483].
Конечно, самые ярые сторонники этой идеи могут назвать еще один научно-фантастический трюк, который позволит колонизировать Марс: мы создадим генетически модифицированных людей, новые суперорганизмы, обладающие качествами тихоходок, крошечных восьминогих беспозвоночных, которые обитают в траве и влажных канавах. Такие организмы могли бы жить не только в разреженной атмосфере Марса (ее давление меньше 1 % от земной), но также выдерживать высокие уровни радиации на плохо защищенной поверхности Красной планеты[484].
Вернемся в реальный мир. Если наш вид хочет выживать, не говоря уже о процветании, по меньшей мере еще столько же времени, что на Земле существует развитая цивилизация (то есть 5000 лет или около того), мы должны позаботиться, чтобы наши действия не угрожали долгосрочной обитаемости Земли — или, как принято выражаться сегодня, чтобы мы не нарушали ограничения, важные для безопасности планеты[485].
В перечень этих критических биосферных ограничений входят 9 категорий: изменение климата (в настоящее время этот термин заменили другим, менее точным, «глобальное потепление»), закисление океана (опасно для морских организмов, которые используют для формирования раковин карбонат кальция), истощение озонового слоя в стратосфере (защищающего Землю от ультрафиолетового излучения и страдающего от выброса хлорфторуглеродов), атмосферные аэрозоли (загрязняющие вещества, ухудшающие видимость и вызывающие болезни легких), вмешательство в природный круговорот азота и фосфора (в первую очередь попадание этих веществ в реки и прибрежные воды), использование пресной воды (чрезмерное извлечение подземных вод, а также воды из рек и озер), изменения характера землепользования (вследствие вырубки леса, сельскохозяйственной деятельности, роста городов и промышленных предприятий), утрата биоразнообразия и разные виды химического загрязнения.
Систематический обзор всех этих опасностей — и описание соответствующих исторических и экологических перспектив — это задача для целой книги, а не одной главы (разве что она будет состоять из поверхностных выводов). Потому я решил придать этой главе чисто утилитарный характер и сосредоточиться на нескольких аспектах, о