Перемены нельзя отрицать. 1960-е годы сделали общество гораздо более открытым, начиная с личного мнения и кончая дресс-кодом и религией. Это повлияло буквально на все, включая корпорации и их прессу: теперь ее дисциплина утратила тот автоматизм, который характеризовал ее в 1960-х годах.
Мне вспоминается тогдашняя колонка Рендольфа Райана. Это дитя 1960-х годов отлично работало репортером «Бостон глоуб» в Центральной Америке в 1980-х годах. Культура 1960-х годов сильно повлияла на издателя «Бостон глоуб» Тома Уиншипа, чей сын, кстати, участвовал в борьбе с призывом в армию. Происходившее повлияло на его мышление и во многом улучшило его газету. Так что влияние 1960-х годов невозможно отрицать. Но публикация «Документов Пентагона» в 1971 году — явление иного порядка.
В 1968 году после «наступления Тет» (наступление повстанцев, именовавшихся американцами Вьетконгом, при поддержке Северного Вьетнама во время вьетнамского праздника Тет) корпоративная Америка решила, что с войной пора кончать. Возобладало мнение, что мы в основном добились того, что нам было нужно, и что воевать дальше было бы слишком накладно. Поэтому Джонсону было поручено в той или иной форме приступить к переговорам и к выводу американских войск.
Прошло еще год-полтора, прежде чем пресса стала откликаться на призыв корпоративной Америки и позволять себе очень скромную поначалу критику войны. Помнится, первой к уходу американцев из Вьетнама призвала как раз «Бостон глоуб».
Примерно тогда же Льюис заговорил о том, что война начиналась с благих намерений, но к 1969 году (!) стало понятно, что это «катастрофическая ошибка» и что США «могли бы навязать решение только слишком дорогой для себя ценой». (С таким же успехом и «Правда» могла бы писать в 1980–1981 годах, что «война в Афганистане начиналась с благих намерений, но теперь ясно, что это катастрофическая ошибка, обходящаяся России слишком дорого» [так у Хомского. — Примеч. пер.].)
Конечно, Вьетнам был не «катастрофической ошибкой», а кровавой агрессией. Вот когда «Нью-Йорк таймс» станет писать ТАК, мы поймем, что кое-что меняется.
Самое главное из «Документов Пентагона» никогда не появлялось на страницах «Нью-Йорк таймс» и не обсуждалось в литературе главенствующего направления. То, что было напечатано, не представляло собой большого откровения. Там была кое-какая новая информация, однако преобладало подтверждение того, что уже было доступно обществу раньше. Желание «Нью-Йорк таймс» напечатать это через три года после решения главных центров власти в Америке о необходимости завершить войну не было таким уж выдающимся подвигом.
Корр.: Правительство сокращает финансирование общественного радио и телевидения, поэтому все чаще им приходится обращаться за средствами к корпорациям.
Общественное радио и телевидение были и остаются второстепенными проектами. Боб Макчесни пишет о спорах в 1920— 1930-х годах об общественной или частной собственности на радиовещание. Вам известно, за кем осталась победа. Когда появилось телевидение, обошлось без споров: его сразу отдали бизнесу.
И в том и в другом случае все происходило во имя демократии! Сами видите, какая странная у нас интеллектуальная культура: мы отбираем прессу у общества, вручаем ее частной тирании — и называем это демократией.
Со временем такое положение закрепилось. Акт о телекоммуникациях 1996 года стал величайшим в истории отказом от общественной собственности. Не потребовалось даже небольших формальных выплат.
Макчесни делает важное замечание: вопрос решался не как социальный или политический, о нем писали на газетных страницах, посвященных бизнесу, а не на первой полосе. Проблема законности передачи общественных медиаресурсов в частные руки не обсуждалась, речь шла только о том, как должна пройти сама эта передача. Огромная пропагандистская победа!
Общественным радио и телевидению позволено влачить жалкое существование, отчасти потому, что коммерческую прессу критикуют за неисполнение общественных обязанностей, диктуемых законом. Вот пусть общественные станции об этом и позаботятся! Пусть они и пускают «Гамлета»! Сужается даже их маргинальная функция.
Из этого, между прочим, не обязательно вытекает окончательная гибель общественных радио и телевидения. В Средние века поддержку искусству оказывали исключительно аристократы-меценаты вроде Медичи; возможно, так же поступят и нынешние благодетели. Финансируют же они, в конце концов, исполнение опер и симфоний!
Макчесни отмечает также, что инновации в вещании происходят именно на общественных, а не на коммерческих радио и телевидении. ГМ-радио оставалось общественным, пока не стало зарабатывать деньги, после чего оно стало частным. Ярким примером сегодня является Интернет — его изобрели, финансировали, запускали в общественном секторе, пока он не стал прибыльным, а как только он проявил потенциал доходности, его отдали мегакорпорациям.
Корр.: Два документальных фильма, удостоенных «Оскара», — «Смертельный обман» о «Дженерал электрик» и «Панама», как и фильм о вас, «Изготовление согласия», прошли почти незамеченными по общественному телевидению.
Раньше бывало еще хуже. В начале 1970-х годов я провел две недели в Индокитае. Тогда я был неплохо известен в Бостоне и окрестностях, а там вещает главный филиал Эн-пи-ар «Дабло-джей-би-эйч». Либеральный глава «Дабло-джей-би-эйч» Луис М. Лайонс с большой неохотой согласился взять у меня интервью, которое длилось всего несколько минут, и в весьма недоброжелательной обстановке. Кажется, вто время это было мое единственное выступление на общественном радио.
Я не большой поклонник нынешней прессы, но, считаю, она лучше, более открытая, чем тридцать — сорок лет назад. Люди, прошедшие через 1960-е годы, сейчас работают в прессе и руководствуются — во всяком случае, отчасти — более гуманными позициями.
Корр.: Какой должна была бы быть пресса в истинно демократическом обществе?
Она должна находиться под общественным контролем. Ее структура, материалы, доступ к ним — все должно быть плодом общественного участия, хотя бы в той мере, в какой этого желают сами люди. Думаю, так в конце концов и будет.
Некоторые СМИ в США были в свое время более демократичными. Не будем увлекаться экзотикой и вернемся недалеко, в 1950-е годы, когда восемьсот профсоюзных газет с 20–30 миллионами читателей боролись с коммерческой прессой, «при любой возможности проклинавшей профсоюзы», как они писали, и «торговавшей достоинствами большого бизнеса», то есть внушавшей людям свою мифологию.
Боб Макчесни пишет, что в начале 1940-х годов работала тысяча профсоюзных репортеров, а нынче их осталось семеро.
В любой газете есть раздел бизнеса, обслуживающий интересы небольшой части населения, контролирующей саму газету. А профсоюзного раздела я не видел ни в одной газете. Когда появляется какая-то новость о трудящихся, ее все равно помещают в раздел о бизнесе, где она освещается с соответствующих позиций. Вот яркое проявление того, кому принадлежит власть.
Корр.: Многие критикуют развивающуюся «таблоидизацию» новостей. Программные директора в ответ на критику заявляют: «Мы даем публике то, чего она хочет. Никто не заставляет ее включать телевизор и смотреть наши программы». Что вы об этом думаете?
Прежде всего я не согласен, что публика этого хочет. Например, я думаю, что ньюйоркцев заинтересовало бы, что «НАФТА нанесет ущерб женщинам, черным, латиноамериканцам и малоквалифицированным промышленным рабочим» (70 процентов рабочих считаются малоквалифицированными) — как мог узнать очень внимательный читатель «Нью-Йорк таймс» на следующий день после одобрения НАФТА конгрессом.
Но даже эти факты тонули в перечислении тех, кому НАФТА пойдет на пользу: местным банкам, телекоммуникационным и сервисным фирмам, консультантам по менеджменту и связям с общественностью, юристам, маркетологам, банкам и страховщикам с Уоллстрит, капиталоемкой химической промышленности, издателям, включая медиакорпорации, и т. д.
Даже если не говорить об этом, желания людей обусловлены социально, зависят от их жизненного опыта и возможностей. Измените структуру — изменится и их выбор.
В Бразилии я побывал в рабочих трущобах, где люди собираются в телевизионный «прайм-тайм», чтобы посмотреть на большом экране фильмы местного производства. Они предпочитают их «мыльным операм» и прочей чепухе коммерческого вещания, но эти их предпочтения проявились только потому, что им предоставлен выбор.
Из опросов в США следует, что большинству хочется телевидения без рекламы. Есть такое? Конечно нет. В США телевидение, большие корпорации продают аудиторию другим бизнесам и не заинтересованы в том, чтобы у нас появилось разнообразие мнений.
Корр.: В статье «Странное исчезновение гражданской Америки» Роберт Патнэм назвал телевидение злоумышленником.
Патнэм — гарвардский социолог, работающий в рамках генеральной линии. Он выяснил, что по сравнению с шестидесятыми годами наполовину сократились все формы человеческого общения: хождение в гости к соседям, работа в родительских комитетах, участие в соревнованиях по боулингу… Одна из причин того, что дети так много смотрят телевизор, заключается в том, что по сравнению с 1960-ми годами общение родителей с детьми сократилось на 40 процентов, — потому, в частности, что обоим родителям приходится работать по 50 часов в неделю, чтобы прокормить семью. Детских садов не хватает, остается только телевизор в роли няньки.
Но обвинять телевизор — слишком примитивно. Это не сила природы, а ядро маркетинговой культуры, нацеленное на определенные последствия. Он не источник силы. По телевизору не увидишь инструкций по присоединению к профсоюзу и по улучшению условий жизни. Телевидение планомерно вбивает вам в голову послания, разрушающие ваше сознание и отрывающие вас от других людей. В конце концов это приносит результат.
То, что происходит с телевидением, является частью более широких процессов. Элиты всегда видят в демократии главную угрозу, то, от чего им надо защищаться. Они давно поняли, что лучшая оборона от демократии — отвлечение. Недаром еще в ХЕХ веке бизнесмены финансировали евангелическую религию, изучение местных диалектов и пр.