Это еще один пример ненаказуемости корпоративной преступности. В 1980-х годах администрация Рейгана недвусмысленно намекала деловому миру, что не намерена давать ход делам о нарушениях требований Оу-эс-эйч-эй (Управление охраны труда). Результатом стал резкий рост травм на производстве. По данным «Бизнес уик», потери рабочего времени в связи с травматизмом с 1983 по 1986 год почти удвоились, отчасти из-за «бездействия Оу-эс-эйч-эй при президенте Рейгане и вице-президенте Буше».
То же самое относится к защите окружающей среды — переработке токсичных отходов и пр. Конечно, для людей это смертельно опасно, но какое же это преступление? А ДОЛЖНО им считаться.
Корр.: Мы с Говардом Зинном побывали во Флоренции, штат Колорадо, в новейшей тюрьме максимальной безопасности. Там высокие потолки в холлах, сверкающий кафель на полу, всюду стекло. Тогда же я прочел, что в Нью-Йорке школы так переполнены, что уроки приходится проводить в столовой, спортзале, гардеробе. Очень характерное сопоставление!
Безусловно, это взаимосвязанные вещи. Тюрьмы и школы больших городов предназначены для избыточного населения, которому бесполезно давать образование, потому что для него все равно не найдется работы. Мы — люди цивилизованные и сажаем их в тюрьмы, не использовать же для их отстрела «батальоны смерти»!
Главный контингент тюрем — лица, совершившие преступления, связанные с наркотиками, чаще мелкие. Что-то я не видел в тюрьмах много банкиров или исполнительных директоров химических концернов. Жители зажиточных пригородов совершают много преступлений, но они попадают в тюрьмы далеко не так неотвратимо, как бедняки.
Есть еще один фактор. Строительство тюрем превратилось сейчас в очень важную часть экономики. С пентагоновской системой это пока еще несравнимо, но вот уже несколько лет растет такими темпами, что обратило на себя внимание финансовых институтов, вроде «Мэррилл Линч», размещающих акции компаний, строящих тюрьмы.
Индустрия высоких технологий, по-прежнему зависящая в области исследований и технологий от Пентагона, одновременно проявляет интерес к управлению тюрьмами при помощи суперкомпьютеров, технологий наблюдения и т. д. Собственно, я совершенно не удивлюсь, если в тюрьмах будет сидеть меньше народу, а больше станет заключенных у себя дома. Для новейших технологий не составляет проблемы создать устройства слежения, контролирующие людей в любом месте. Телефонный звонок неположенному абоненту? Сигнал тревоги и удар током!
Это позволит сэкономить на строительстве тюрем. Конечно, строительной индустрии не поздоровится, зато выиграет высокотехнологичный сектор — более передовая, растущая, динамичная часть экономики.
* * *
Корр.: Описываемый вами сценарий смахивает на «1984» Оруэлла...
Можете называть это Оруэллом и как угодно еще — для меня это обыкновенный государственный капитализм. Такова естественная эволюция системы, субсидирующей промышленное развитие и старающейся увеличить краткосрочную прибыль немногих за счет многих.
Корр.: Тридцать — сорок лет назад никто не поверил бы предсказаниям о полном запрете курения на авиарейсах и в ресторанах, о массированном наступлении на табачные компании.
На протяжении 1980-х годов происходило неуклонное снижение употребления возбуждающих веществ — наркотиков, табака, кофе и др. — самыми образованными и состоятельными слоями населения. Табачные компании, сознавая, что эту часть рынка они все равно потеряют, ринулись на зарубежные рынки, которые для них силой открывает американское правительство.
Многие бедные, малообразованные люди по-прежнему курят. Собственно, табак превратился в наркотик для низшего класса, и некоторые историки права даже предсказывают, что его в конце концов объявят вне закона. Так происходит уже не одно столетие: когда какое-то вещество начинает ассоциироваться с «опасными классами», на него накладывается запрет. Запрет спиртного в США был частично направлен против рабочего класса, расслаблявшегося в нью-йоркских питейных заведениях. Богатые сколько пили раньше, столько и продолжали пить.
Между прочим, я противник запрета курения и вообще всех запретов на вещества, употребляемые трудящимися классами. Но это пагубная привычка, убивающая огромное число людей и вредящая еще большему количеству, поэтому то, что теперь она контролируется, представляет собой шаг вперед.
Корр.: В августе 1996 года Г. Уэбб поместил в «Сан-Хосе Меркьюри ньюс» статью из трех частей, потом выросшую в книгу «Темный альянс». Он обвиняет ЦРУ в сбыте кокаина в черных пригородах Лос-Анджелеса и считает его виновным во взрыве «крэковой» наркомании в 1980-х годах. Как я заметил, вы держитесь в стороне от таких сюжетов, — во всяком случае, пока вам не зададут прямой вопрос в интервью. Вы не тратите на них много энергии.
Просто у меня на это свой взгляд. Рассказанная Уэббом история по сути верна, но о замешанности ЦРУ в распространении наркотиков по миру известно уже лет двадцать пять, после книг Ала Маккоя например, «Политика героина: ЦРУ в глобальном трафике». Это началось сразу после Второй мировой войны. Сначала были «французские связные» в Марселе (попытки ЦРУ помешать влиянию профсоюзов путем возрождения мафии и штрейкбрехерства), потом «Золотой треугольник» в Лаосе и Бирме, Афганистан и т. д.
Многое раскрыли десять лет назад Боб Пэрри и Брайан Барджер. Они говорили правду, и им быстро заткнули рот. Вклад Уэбба заключается в том, что он пролил свет на кое-какие подробности, в частности на пути доставки кокаина в гетто.
Когда ЦРУ утверждает, что оно не в курсе дела, то это правда. Зачем им вдаваться в такие подробности? Замысел не в том, чтобы наркотики попали в гетто — это происходит естественным образом. В сообщества, способные себя защитить, наркотику пути нет. Его назначение — гибнущие кварталы, где людям приходится бороться за выживание, где дети предоставлены сами себе, потому что родители в поте лица добывают хлеб насущный.
Конечно, между ЦРУ и наркотиками существует прямая связь. США были замешаны в международном терроризме во всей Центральной Америке. Все происходило тайно (то есть важные люди во власти и в прессе знали о происходящем, но все было устроено так, что они могли делать вид, будто остаются в неведении). За неподотчетными деньгами и головорезами нашему правительству, естественно, приходилось обращаться к наркодилерам, вроде Норьеги (как вы помните, он был нам большим другом, пока не стал слишком самостоятельным). Все это не секрет и не должно удивлять.
Но я в отличие от многих считаю, что ЦРУ занималось всем этим не по собственной инициативе, а по приказу из Белого дома. Оно использовалось как инструмент государственной политики, для проведения операций, сам факт которых правительство не желает признавать.
Масс медиа
Корр.: В вашей с Э. Германом книге «Изготовление согласия» (1988) перечислены пять фильтров, через которые пропускают новость, прежде чем она доходит до нас. Один из этих фильтров — антикоммунизм, — вероятно, подлежит замене.
Во всяком случае, на время. Тогда он воспринимался узко. Если говорить шире, то это идея о том, что нам грозит нападение страшных врагов, поэтому необходима защита в виде внутренней силы.
Людей надо чем-то запугивать, чтобы они не стали обращать внимание на то, что с ними на самом деле происходит. Необходимо, чтобы они испытывали страх и ненависть, отводя гнев — или даже просто недовольство, — порождаемый общественно-экономическими условиями.
В начале 1980-х годов стало ясно, что коммунизм ненадолго останется такой угрозой, поэтому администрация Рейгана, придя к власти, тут же сосредоточилась на «международном терроризме». Сначала «подвесной грушей» им служила Ливия.
Всякий раз, когда требовалась дополнительная поддержка для «контрас» или еще кого-нибудь, они провоцировали конфронтацию с Ливией. Нелепость дошла до того, что в один прекрасный день Белый дом окружили танками, чтобы уберечь бедняжку президента Рейгана от ливийских убийц. Это превратилось в международный анекдот.
К концу 1980-х годов во врагов превратились латиноамериканские наркоторговцы; теперь к ним присоединились иммигранты, чернокожие преступники, мамаши, получающие пособие по «социалке», и куча других опасных элементов, осаждающих нас со всех сторон.
Корр.: В конце книги «Изготовление согласия» вы делаете вывод, что «общественное значение масс медиа заключается... в защите экономических, социальных и политических интересов привилегированных групп, доминирующих в нашем обществе и государстве». Не желаете ли что-нибудь к этому добавить?
Это такой трюизм, что его необязательно передавать словами. Было бы удивительно, если бы это оказалось неверно. Уже сам свободный рынок — или то, что его напоминает, — принуждает к такому выводу.
Корр.: В журнале «Зет» Эд Герман размышляет о живучести идеи о свободе прессы.
Эд совершенно прав в своей предпосылке: значение имеют желания людей, владеющих прессой и контролирующих ее. Только я не совсем с ним согласен в части их нелиберальности. По-моему, такие общенациональные газеты, как «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», отвечают определению либеральности. Иногда я даже согласен с тем, что там пишут.
Например, «Нью-Йорк таймс» удивила меня редакционной статьей в поддержку расширения прав рабочих в Индонезии (в противовес мнению правых, что индонезийских рабочих надо душить, потому что так на них можно больше заработать). Некоторые обозреватели «Нью-Йорк таймс», например Боб Герберт, гораздо лучше тех, кто писал в газете сорок лет назад, иногда из-под их пера выходят очень приличные статьи.
Но в целом пресса, принадлежащая к господствующей тенденции, исходит из общих предпосылок, вроде необходимости сохранения государства благоденствия для богатых. При соблюдении этих рамок существует простор для столкновения мнений, и крупные ор