— А вот и нет, — рассмеялась Ирина. — Самое позднее через полгода переедем. Стены уже стоят. Однокомнатная прелесть, двенадцатый этаж башни, до Останкино — рукой подать. Поживем там, пока не найдем хороший вариант обмена. Господи, как я мечтаю вырваться из этой развалюхи!
И я оставила все невысказанное при себе. Не так много радости было в жизни Ирки, чтобы обращать ее внимание на какие-то несуразности в поведении супруга и лишать мечты всей жизни.
В конце года случилось сразу два события, причем оба радостные. Что для нашей квартиры нехарактерно. Во-первых, Никита действительно получил ордер на квартиру. А во-вторых, годовщина их свадьбы совпала с его юбилеем: полтинник. Оба события предполагалось отметить с размахом и одновременно.
И меня, и Лидию Эдуардовну тоже пригласили. Однако моя радость была омрачена в общем-то пустяком. Когда почти все гости уже собрались, но еще не расселись, я услышала, как Никита тихонько сказал одному из приятелей:
— А вон там моя дальняя родственница, баронесса фон Кнорре. Настоящая, а не самозваная. Квартира большая — пусть живет, а то ведь совсем одинокая старуха…
«Мама дорогая! — мысленно ахнула я, — да он просто пижон! Он себя придумывает и потом убеждает остальных. Показушник…»
Слава, как всегда, пришел один. И не столько сидел за столом, сколько помогал Ирке на кухне. И потом, когда гости разошлись, помог убрать и вымыть посуду, навести порядок в комнатах. Ночевать домой вообще не пошел, ему постелили в «кабинете». Ничего себе, семейная жизнь!
А неделю спустя Ирка пришла ко мне среди ночи с совершенно перевернутым лицом и сказала, что они разводятся. Долго не хотела говорить, почему, но потом разрыдалась и призналась:
— Не могу я больше жить в этом вранье! Уехал на три дня «в командировку», а мне коллега говорит: «Видела твоего драгоценного в нашем доме: шел под ручку с одной актриской, этажом ниже живет». Он «вернулся», я, конечно, спросила: правда? Вертелся, крутился, потом, наверное, надоело, сказал: да, правда. Я и раньше догадывалась… Ну, я сказала: «Уезжай к себе, квартира есть». А он, а он…
У Ирины началась истерика. Я кое-как привела ее в чувство и узнала то, о чем могла бы догадаться. Потому что и так много знала.
Никита сказал, что никуда из этой квартиры уезжать не собирается. Что если Ире приспичило разводиться и разбегаться — пусть едет в эту панельную хрущобу и живет там. А он, Никита, с места не сдвинется. Он и женился на ней по двум причинам: знал, что не будет хлопот с детьми и родственниками и что жить будет в центре, в настоящей квартире, а не собачьей конуре. Со временем здесь все его будет, ходы он уже ищет. И вообще у него нет денег на такие причуды, как переезды и покупка современной мебели. Пусть продаст жемчужное ожерелье, все равно, считай, краденое, на все хватит и еще на жизнь останется. С покупателем он поможет. А менять образ жизни не собирается: одной женщины ему мало, и он еще не старик. Впрочем, если Ира передумает, он не против: будут жить, как жили, а свою квартиру он отдаст сыну — мальчик уже подрос.
— Нет, я решила — уеду. Я ведь уже даже не жена — так, обслуга. Забыла, когда у нас последний раз что-то было. Он же так устает! И про контрразведку все наврал, «полковник». Он и в армии-то никогда не служил, здоровье не позволило. А когда я ему и это сказала, он мне очень спокойно заявил: «Не переношу истеричек. Одна мне уже пыталась испортить жизнь — пришлось уговорить повеситься. Да-да, я вашу Елену Прекрасную убедил в том, что она должна покончить с собой, если не хочет, чтобы меня арестовали и расстреляли. Она послушалась, как миленькая. И не смотри на меня так: меня в это время в Москве не было. Официально. И нет ни следов, ни свидетелей».
Значит, мне не почудилось! Это был Никита. Лгун, воришка, убийца… И я осталась в полной зависимости от него, когда Ирина уехала. Может, он и подождет, пока девяностолетняя Лидия Эдуардовна сама отойдет в лучший мир. Но мне-то всего тридцать шесть! И ради осуществления мечты — получить всю квартиру, меня можно и «поторопить»… Проклятая квартира!
Глава 8. Скажи мне, кто твой друг…
Тысяча девятьсот девяносто второй год ознаменовался для дома в Чистом переулке состоянием «повышенной тревожности». Никто ничего не знал, никто ничего не понимал. Новых жильцов в постепенно освобождавшиеся комнаты не подселяли, но и занимать эти комнаты никому официально не разрешали. Загадочное тогда еще явление «приватизации» тоже не имело к старому московскому дому никакого отношения — он этой самой приватизации не подлежал по причине «крайней ветхости и аварийного состояния». Хотя «аварийного состояния», как такового, не наблюдалось, дом просто требовал капитального ремонта. Как, впрочем, больше половины домов в первопрестольной.
Никита предупредил меня и Лидию Эдуардовну, чтобы мы без него не предпринимали никаких шагов по изменению жилищных условий, даже если нам предложат по отдельному особняку каждой.
— В лучшем случае получите по однокомнатной хрущобе у черта на куличках. В худшем — по комнате в коммуналке же, но тоже не в центре. И в любом случае вас обманут.
Лидия Эдуардовна иронически усмехнулась:
— Если бы мне предложили тот особняк, где я родилась, тогда, пожалуй, согласилась бы. Сейчас это становится модным — возвращать отобранное когда-то. К сожалению, на месте моего дома — цековские хоромы о двенадцати этажах.
Я промолчала. Для меня любой переезд представлялся трагедией. Одна я не выживу — избаловалась, а какие соседи попадутся, неизвестно. Оставалось только молиться, чтобы «баронесса» прожила подольше. При ней я, как ни странно, ощущала себя в относительной безопасности.
Ибо от того, что происходило в нашей квартире, мы обе были, мягко говоря, не в восторге. Подруги Никиты менялись чуть ли не еженедельно, причем критерий отбора был достаточно загадочен. Изысканную интеллектуалку-филолога сменяла приемщица из районной прачечной, а среди бела дня, дыша духами и туманами, на пару часов заезжала роскошно одетая и увешанная драгоценностями дама со смутно знакомым по теле- и киноэкрану лицом. Телефон звонил практически круглосуточно, причем отличить деловые звонки от личных было невозможно. В общем, жизнь била ключом.
— Никита, — спросила я как-то своего беспокойного соседа, — скажи мне все-таки, зачем тебе столько женщин? Ты что, решил побить рекорд Казановы? Или это у тебя спорт такой?
Ответ оказался несколько неожиданным:
— Милая моя, рекорд Казановы я, как ты изволишь выражаться, «побил» давным-давно. У меня в жизни было уже больше тысячи женщин. И, надеюсь, будет еще несколько… десятков.
— Зачем столько?
Никита был в прекрасном настроении: то ли какая-то сделка удалась, то ли удалось без особых хлопот избавиться от очередной партнерши. И поэтому разговорчив больше, чем обычно.
— Видишь ли, девочка, для меня интересен сам факт победы. И чем неприступнее кажется женщина, тем слаще миг торжества. Дай мне двадцать четыре часа и возможность уединиться — и любая, понимаешь, любая будет моей. И никогда от меня не уйдет, если я сам этого не захочу…
— Значит, ты хотел избавиться от Иры?
— Скажем так: я ее не удерживал. Во многих отношениях она меня устраивала, но это ее навязчивое желание во что бы то ни стало уехать из прекрасной квартиры в центре в общем-то раздражало. А со временем я здесь устрою квартирку по европейским стандартам: со спальней, кабинетом, столовой, гостиной, спальней для гостей. Кухню отделаю, как картинку, ванную комнату переоборудую. Дворец!
— А мы с Лидией Эдуардовной?
Никита слегка замялся. Я поднажала:
— Ну, «баронесса», допустим, может не дожить до этого светлого будущего. Но я-то, скорее всего, доживу. И — что?
— Ну, ты же в какой-то степени мой секретарь… И есть комната в квартире… поменьше, чем эта твоя, конечно, но зато практически с отдельным выходом…
— Ты имеешь в виду бывшую комнату для прислуги? То есть нынешнюю кладовку?
— Но ты же будешь там только спать. А работать — в кабинете. В общем, мы же не сегодня этот вопрос будем решать. И вообще, сегодня у меня одна встреча… Я как раз хотел тебя попросить. Мне нужно отбежать на пару часов, а должна позвонить одна женщина…
— Только одна? Что-то мало для одного дня.
— Не вредничай, пожалуйста. Может, их десяток позвонит, но одна из них обещала сегодня прийти ко мне в гости. Ее зовут Наташей, Натальей Алексеевной. Скажи ей, что я с пяти вечера буду ее ждать, что я все дела отложил…
— Даже по контрразведке? — съехидничала я.
— Я же сказал: все дела! А для остальных я на срочном задании и раньше завтрашнего вечера меня не будет. Чтобы не трезвонили понапрасну.
— Двадцать четыре часа и возможность уединиться?
— Вот именно. Я ее целый месяц обхаживаю.
— Красавица?
— Увидишь. Ее называют «Снежной королевой» или «миледи». За три года работы никому не позволила кончики пальцев поцеловать…
— Сладость неприступности?
— Ну ты же умница, Регина. Все понимаешь.
Никита убежал по своим делам, а я осталась отвечать на телефонные звонки и с длинным списком других поручений: найти в газете нужную статью, перепечатать набело пару страниц, перевести свою «норму» для научного журнала.
Голос «Снежной королевы» «вычислила» как-то сразу. Надменный, но с оттенком паники, как если бы женщина делала что-то опасное, непривычное, но пыталась убедить самое себя, что все в порядке, просто деловой звонок знакомому человеку.
— Никиты Сергеевича сейчас нет дома, — вежливо ответила я. — А кто его спрашивает?
— Наталья Алексеевна, — оттенок паники в голосе стал яснее, но и надменность соответственно увеличилась.
— Он просил вам передать, что с пяти часов ждет вас и отложил все дела.
— С пяти?
— Что-нибудь не так? — спросила я, глянув на будильник. Было ровно четыре.
— Просто оказалась рядом и думала… В общем, еще позвоню.
— Лучше заходите и дождитесь здесь. Сегодня холодно?