– Вроде нет. Лицо смазано…
– Есть такое.
– Но волосы такие я уж всяко запомнила бы! Не, не наша. Что сказать, если вдруг объявится?
– Вряд ли. – Роман сунул телефон в карман. – Но если нетрудно, позвоните мне, если увидите… Ей ничего не надо говорить, она не поймет, кто я такой. Потом сам объяснюсь.
Она разулыбалась:
– Маленькие тайны? Ну что ж, дело молодое. У кого их не было?
Не ответив, Роман тряхнул головой и торопливо пошел прочь, сжимая в карманах кулаки: «Не о том подумала… Решила, что я способен завести отношения?! Серьезно? Всего лишь через год после Вариной смерти…»
Какая-то часть его признавала: он и сам мог рассудить так же, если бы речь шла о других, малознакомых ему людях. Что противоестественного в продолжении жизни? Но себя Роман знал лучше, чем кого бы то ни было, и понимал: должны пройти если не десятки лет, то, по крайней мере, годы, чтобы чье-то лицо смогло заслонить Варино. Пока ему вообще не казалось возможным нечто подобное…
– «Ведь никто никогда не любил тебя так, как я!»
Под эту старую песню Алены Свиридовой, которую любила слушать его сестра, они с Варей танцевали-дурачились в тот первый день, когда Роман перевез ее вещи в их дом. И под нее же она умерла… Сама попросила включить. Роман нашел песню в своем телефоне, включил и положил его на прикроватную тумбочку, едва втиснув между шприцами и ампулами, а когда взглянул на Варю, то понял, что она уже смотрит из другого мира. Песня унесла ее? Или она унесла с собой песню, чтобы не забыть: «…никто никогда…»
«Мы все забываем, пересекая черту, – думал он с досадой, направляясь к поселковому магазинчику, где наделся застать кого-то из местных и показать снимок в телефоне. – Или память очищается не сразу? Если есть некий Высший суд, сперва надо получить сполна за все, что натворил на Земле… Значит, в этот момент мы еще должны помнить. Все, каждую деталь, ведь оправдать наше существование может какая-то мелочь, которой мы даже не придали значения. Как та луковка у Достоевского… Я хоть кому-нибудь дал такую вот луковку? Что я вообще сделал, чтобы моя жизнь чего-то стоила? Варю не спас. С матерью не общаюсь. Фильмы снимаю паршивые».
Как всегда, спасительной мелодией в голове прозвучало имя сестры, которая приходила на помощь каждый раз, когда ему становилось совсем худо. И стало стыдно за самого себя: зачем сбежал тайком? Могли бы пойти вместе… Это ведь Лиза вышла на след той девушки и добыла фотографию, она имела полное право участвовать в поисковой операции до конца.
– Куда там, – пробормотал Роман, преисполнившись негодования на себя самого, – тебя же ломать будет, если ты не станешь первым!
Однажды в пылу ссоры один артист, которого Роман решил вывести из проекта (тот каждый раз являлся на съемки подшофе!), бросил ему в лицо:
– Дешевка!
Это было словечко из восьмидесятых, не иначе, когда Воскресенского еще на свете не было, а этот актер проживал лихую юность, до сих пор не выветрившуюся из его мозга. И все же Роману не потребовалось толкование, он так и взвился, услышав:
– Что вы сказали?! На каком основании вы так меня называете?
– На том основании, – кривляясь, пропел артист, – что ты из тех молодых выскочек, которые готовы принести в жертву чужой талант, лишь бы все было по-ихнему.
– Нет такого слова «по-ихнему»! – Почему-то в первый момент этот ляп взбесил его больше остального, хотя главное оскорбление прозвучало вначале, и в следующий миг Роман уже понял это. – И я ничей талант не приношу в жертву. Свой вы сами успешно пропили! Именно поэтому вам нет места в нашем фильме. Если б мы с Константином Георгиевичем знали о вашем… о вашей слабости заранее, вы даже кастинг не прошли бы!
Нет, он вовсе не прикрылся именем продюсера, такова была объективная реальность. Но актер, имени которого Роман старался не вспоминать, сразу поутих, ведь Константин Гарипов считался одним из «серых кардиналов» современного российского кино. Если повздоришь с ним, считай, на карьере можно ставить крест. Лучше уйти без скандала, тогда есть шанс, что возьмут в следующий проект, когда он… будет чувствовать себя лучше.
Так и сложилось, и все же до сих пор Романа время от времени настигало шипящее, мерзкое: «Дешевка». И он опять начинал оправдываться перед собой, презирая себя за это просто неистово…
Уже завидев магазин, Роман остановился и позвонил сестре:
– Извини, я отправился на поиски той девицы без тебя. Хочешь присоединиться?
– Ты ушел? – Лизин голос прозвучал удивленно. – Я даже не слышала…
Он привычно соврал:
– Не хотел тебе мешать.
Но сам скривился:
– Нет, вру. Мне хотелось все сделать самому. Ухватить пальму первенства. А ведь она должна достаться тебе…
Донесся ее смех:
– Дурачок! Это что – гонка? Ралли какое-то? Конечно, это ты должен вести поиски, я просто помогла тебе чем смогла. И если ты избавишь меня от необходимости носиться в поисках этой милой цветочницы по всему Подмосковью, я буду только рада!
– Правда? – по-детски обрадовался он.
– Чистейшая. К ужину вернешься?
– Даю слово. Ты – чудо! – Роман чмокнул в трубку.
– Я знаю, – отозвалась Лиза и отбила звонок.
В крошечном магазинчике в одном зале продавались и пирожные, и рыба, и водка. Роман заходил сюда только раз и больше не смог побороть брезгливость: ему мерещилось, будто он сам пропахнет безголовой камбалой и от него начнут шарахаться прохожие. Обычно он закупал продукты по Лизиному списку в гипермаркете Королёва, с которым граничил их маленький поселок, и привозил домой тяжеленные пакеты, чтобы забыть о магазинах на пару недель.
Но сейчас Роман загнал себя в одноэтажную коробочку, на крыльце которой мирно спал сытый пес. Никто не гнал его, вопя об антисанитарии, ведь нравы тут царили вполне себе деревенские, а кто когда из сельчан брезговал соседством животных? Летом за магазином паслись чистые козы с милейшими козлятами, и у Лизы это вызывало такие приступы умиления, что Роман начинал тревожиться: как бы сестра не вздумала родить «для себя»! Ему-то ничуть не улыбалось нянчить племянников…
Возле унылых прилавков топтались мужики с испитыми лицами, старушки в платках, но одна неожиданно оказалась в шляпке и хорошем пальто. Роман невольно уставился на даму, точно она была инопланетянкой. Заметив ее взгляд, спохватился и вышел на крыльцо, чтобы перехватить покупателей уже здесь. Пес даже глаз не открыл, когда он прислонился к шатким перилам с ним рядом: много тут ходит всяких…
– Спи-спи, – на всякий случай произнес Роман и приготовил фотографию, чтобы долго не возиться в телефоне.
Ему уже виделись насупленные лица старух, норовящих проскочить мимо, и он сам, прыгающий перед ними:
– Взгляните, пожалуйста! Только взгляните!
Но первой из магазина вышла та самая пожилая женщина в черной шляпке, слева украшенной искусственной гроздью рябины, и отчего-то улыбнулась Роману.
– Добрый день, – откликнулся он. – Извините ради бога, вам не знакома эта девушка? Я подвозил ее вчера, она оставила зонтик у меня в машине. Хотелось бы вернуть.
Она смотрела на него, а не на экран. Маленькое личико черепахи Тортиллы с выступающим круглым подбородком и крошечным носом. Светло-карие глаза в красноватой рамочке век были умны – такую не обманешь.
– Разве вы подвезли девушку не к дому?
– Увы! Она вышла у кладбища.
– Тогда, возможно, живет эта барышня вовсе не здесь… На нашем кладбище похоронены жители многих окрестных сел и даже городов. Вам известно, что здесь могила Олега Лундстрема?
Роман кивнул. Летом они с Лизой даже положили к надгробию знаменитого джазмена полевые цветы. «Надеюсь, семья маэстро не ломала голову, как я, кто притащил этот букет?» – спохватился он с опозданием.
– Я предлагал подождать и отвезти ее домой, все же кладбище – довольно пустынное место… Но девушка заверила, что живет рядом и спокойно дойдет пешком. Вот я и оставил ее в покое.
Во взгляде пожилой дамы мелькнула хитринка:
– А теперь нашли повод отыскать?
Приняв смущенный вид – даже глаза опустил для убедительности! – Роман пробормотал:
– От вас ничего не скроешь.
– Вот уж правда, – отозвалась она самодовольно и чуть запрокинула голову, став еще больше похожей на черепаху, высунувшую шею из панциря. Как шляпка удержалась на затылке?
Роман выдержал паузу:
– Так вы знаете эту девушку?
Шляпа качнулась к нему, воспаленные глаза впились в фотографию:
– Вынуждена разочаровать вас. С этой барышней я незнакома. И не припомню, чтобы встречала ее…
– Жаль, – произнес Роман искренне. – Не смею вас задерживать, мадам! Благодарю.
Церемонно раскланявшись, он поймал удивленный взгляд дворняги, приподнявшей голову. Пес, видно, подумал: «Вот так надо кусок выпрашивать? Не знал…»
– Учись, парень, – сказал ему Роман, поглядывая на удаляющуюся шляпку. И продекламировал цветаевское:
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Вздохнув, пес уронил на доски тяжелую голову и проворчал что-то неразборчивое.
– Согласен, – отозвался Роман. – Это совершенно невкусно. Если уж и грызть, то какой-нибудь здоровенный мосол…
За четверть часа он опросил всех, кто выходил из магазина, и новых покупателей, затем добрался до продавцов, но все одинаково качали головами: «Да где ж всех упомнишь!» Этот жест уже начал вызывать у Романа раздражение, загипсовать бы всем шеи, чтобы не крутили головами…
«Да что со мной? – Он попытался привести себя в чувство. – Люди-то чем виноваты? Сам придумал проблему на пустом месте, а теперь скалишь зубы».
Еще лет пять назад Воскресенский мог бы ругнуться не только про себя, и тем, кто попался ему на пути и не помог, не поздоровилось бы. Тогда Роман был нервным волком, пытающимся ворваться на равных в жизнь киностаи и выгрызть свое место под солнцем у чертовых «мажоров», которым посчастливилось появиться на свет от более успешных родителей. Только и всего, но порой он чувствовал, что ненавидит их за это… Наследников охотно принимали в проекты, о которых Роман не просто грезил, а точно знал, как это надо снять. Вот только его фамилия ни о чем не говорила продюсерам.