– Я не о том. Можно мне… поухаживать за вами?
У нее приоткрылись губы, на которые то и дело сползал его взгляд:
– В каком смысле?
Уставившись в чашку, он торопливо произнес то, что репетировал целый день, надеясь на ее приход:
– Когда вы убежали вчера… И потом мы с вашим братом искали вас в темноте. Мне вдруг открылась истина. Знаете, ее необязательно высвечивает яркий свет.
– Да? – обронила она едва слышно.
– Внезапно я понял, что, если сейчас мы не найдем вас… и если, не дай бог, с вами что-то случится, это станет для меня большим горем.
– Антон…
– А потом позвонил Роман и сообщил, что нашел вас… Какой это откликнулось радостью! Будто солнечный поток пролился с неба, а ведь был уже глубокий вечер. И нам вчера не удалось поговорить… Я весь день ждал, что вы сжалитесь и придете.
Смахнув крошку с кремового цвета скатерти, она спросила:
– Почему – сжалитесь?
– Простите меня. Я же вас обидел. Не нарочно! Но задел, я понимаю. Вы с братом как одно целое, а я предположил, что ему захотелось поработать с кем-то, кроме вас… А это ведь не так?
Он быстро поднял виноватые глаза, увидел, как Лиза качнула головой, и снова утопил взгляд в чашке.
– Я был несправедлив к нему. И прошу прощения за то, что так подумал о Романе. Он хороший человек. И, как мне кажется, преданный брат.
От того, что ее теплая рука вдруг накрыла его изувеченную руку, Антон вздрогнул.
– Ничего, – произнесла Лиза мягко. – Мы же все взрослые люди и не станем раздувать из мухи слона, правда?
– Вам не противно?
– Вы все время говорите загадками! – воскликнула она со смехом. – О чем вы?!
Преодолев неловкость, он высвободил руку и показал ей лишенный фаланги мизинец, потом повернул ладонью и продемонстрировал шрам.
– Видите? Вот почему я…
Вспомнив, что ни разу не упоминал свою давно похороненную исполнительскую карьеру, Антон умолк на полуслове, но Лиза уже ухватилась:
– Почему вы – что? Расскажите мне, что произошло.
– Я попал в аварию на своем байке…
– В смысле, на мотоцикле? О… Вы гонщик?
– Нет. Я – пианист. Точнее, был им, пока не приключилось вот это…
Она негромко ахнула:
– Боже мой! Когда это произошло?
– Уже давно. Много-много лет назад. Но я до сих пор думаю о себе именно так: «Я – пианист».
– Вы… Вы что-то окончили?
– Ну разумеется! Мерзляковку. В смысле музыкальное училище при консерватории, потом саму консерваторию.
– Нашу? Имени Чайковского?
– Ее. Знаете, я был довольно известен. Гастролировал за рубежом.
– Господи, как жаль…
– Ну да что теперь! Я нашел себя в работе на земле.
– Но ведь это…
– Грязно?
Она покачала головой:
– Нет, я хотела сказать: тяжело.
– Ну я же не старик! И потом, я не все делаю сам, – усмехнулся Антон. Теперь он смог поднять глаза. – У меня своя компания ландшафтного дизайна.
– В самом деле?! – удивилась Ася. – А как же этот ваш… хозяин?
Протяжно вздохнув, он признался:
– Нет никакого хозяина. Это мой дом. И мой сад. Я принял вас за «черного риелтора», поэтому и соврал… А потом никак не мог признаться. Простите.
На секунду застыв с приоткрытым ртом, Лиза вдруг громко расхохоталась. Кажется, впервые за все это время.
– Ну вы даете! Решили, что я убью вас?
– Всякое бывает. – Антон тоже рассмеялся.
Ни малейшей неловкости он почему-то не чувствовал. Напротив, ему стало так легко, точно удалось высвободиться от пут, сковывавших его в последние дни. И всей кожей ощутил, как тепло в ее доме, и как приятно пахнет, и до чего вкусный чай… Каким-то невообразимым образом все это сложилось в единый объемный узор из образов и ароматов, в котором вырисовалось: наитие, подсказавшее, что стоит остановить выбор на этой женщине, было правильным. Кто знает, может, самым правильным в его жизни.
Одна кровь, а такие разные.
Мысленно Ася то и дело рисовала рядом с Воскресенским образ его сестры и разочаровывалась вновь и вновь. Лиза теплая, умная, готова выслушать и понять. А из ее брата так и выпирает легковесность, хоть Воскресенский и мрачно злился всю дорогу, и даже пытался избавиться от Аси, которая через секунду пожалела, что попросилась с ним на «Мосфильм». Но отказываться было уже неловко. Что за бред – метаться туда-сюда?
Нет, ей ужасно хотелось попасть на главную киностудию страны, особенно побывать в павильонах, где наверняка идут съемки! Только не с Воскресенским бы. Слишком уж он… Самовлюбленный, что ли? Может, темные кудряшки придают ему вид человека, который только о том и думает, как он выглядит и какое производит впечатление? Пытается косить под студента? Глупо. Зачем это состоявшемуся режиссеру? Объективно выглядит он действительно моложе своих тридцати с… Сколько там ему? Не важно.
– А вы с Лизой родные брат с сестрой? Или…
Этот вопрос у нее вырвался, когда они уже миновали проходную «Мосфильма», причем Ася не испытала никакого трепета, даже стало обидно как-то… Воскресенский взглянул на нее с таким видом, будто заговорил куст. Кажется, до него даже не сразу дошло, о чем она спрашивает. Но ответил связно:
– Конечно, родные, хоть и не похожи внешне.
«Да вы и внутренне не похожи», – подумала Ася, стараясь держаться от него подальше, слишком уж стильным он выглядел, на его фоне она – дворовая девчонка. Или ей просто не удается до конца простить ему тот ужас, который пережила ночью на пустынном шоссе? Ася поймала себя на желании вмазать Воскресенскому кулаком между лопатками, чтобы с него слетел этот заносчивый вид столичного метросексуала. Так и кажется, что он постоянно любуется собой в невидимом другим зеркале…
Все в нем вызывало гадливость: и то, как он здоровался с коллегами, отвратительно изображая радость, которая гасла тут же, как они проходили, словно ее и не было! Только видела это одна Ася. И то, что Воскресенский всем подряд предлагал «пересечься и поболтать»… Асю просто мутило от затертой бессмысленности этих слов. Разговаривать он не умеет? Только болтать? Не читал Левитанского, что ли: «Жизнь прошла – как не было. Не поговорили»? Не пугает?
А уж то, как его пальцы скользили по длинным волосам знакомых девушек, спускаясь на руку, намекая на сокровенное пожатие. Но не при всех же, намек на продолжение… А они извиваются миногами, льнут, шепчут что-то неразборчивое, над чем Воскресенский противно хихикает. Как этот тип мог понравиться ей на лекции?!
«Он тупой, пошлый и мерзкий», – решила Ася уже спустя пять минут. Улучив момент, когда Воскресенский опять чмокал воздух возле чужого уха, она скользнула в боковой проход и бросилась бежать. Уж если погружаться в магические пучины «Мосфильма», то без этого примитивного существа, для которого кино – это прежде всего тусовка, а не искусство.
Его фильмы Ася посмотреть еще не успела: накануне вечером у бабушки случился приступ, пришлось вызывать скорую, а врач настоял на немедленной госпитализации.
– Там же нет телевизора, – расплакалась Ася, наспех собирая вещи. – Что ей делать?
– Поверьте, вашей бабушке сейчас будет не до телевизора. По крайней мере, в ближайшие дни. А если полегчает, ее переведут в отделение, там есть телевизор в холле.
Только когда все уехали и тишина сдавила уши, Ася неожиданно сообразила: «Он сказал “если”, а не “когда”… Должен был сказать: “Когда вашей бабушке станет легче”. Как он мог этого не заметить?!»
Ответ лежал на поверхности: доктор не работал со словами, не придавал значения важности каждого из них. Нет, конечно, каждый медик понимал, что нельзя в лоб говорить больному, как мало у него шансов выкарабкаться. Она читала, как немецкий доктор заявил нечто подобное Евстигнееву, выложил правду-матку и убил великого артиста еще до операции… Ася стиснула кулачки: «Пусть бабушкин лечащий врач окажется умнее!»
Почудилось, будто в доме сразу стало прохладнее. Не находя себе места, она бродила по комнатам, перекладывала, выбрасывала какие-то вещи, но спроси у нее – что именно, ответить не сумела бы…
А во сне неожиданно переселилась в другую квартиру, четырехкомнатную. С чего ей вдруг приснилась такая? Дверь в подъезд была открыта, наверное, переезд был в самом разгаре, соседки заглядывали, интересовались планировкой, составом семьи. Что она отвечала им?
Потом появилась бабушка и произнесла просительно:
– Асенька, нальешь мне водички?
Она мгновенно проснулась, села на кровати: «Бабушка!» Страшно стало взять телефон, вдруг там то сообщение, которого ей не хочется видеть? Никогда.
Только после чашки кофе набралась храбрости, заглянула… Никаких сообщений не оказалось, но это не особенно успокоило – вряд ли врачи посылают эсэмэски родственникам пациентов.
Медленно вымыв чашку, Ася позвонила в реанимацию и услышала пугающее:
– Состояние стабильно тяжелое. Посещения запрещены.
Больше ничего спросить Ася не успела. Но поняла, что сегодня бабушку не увидит…
Домой можно было не спешить, побродить по «Мосфильму» вдоволь, только это ничуть не радовало. Разыскав лестницу, Ася поднялась на этаж, чтобы наверняка не столкнуться с Воскресенским, да он, может, и не заметил ее исчезновения. Номерами они не обменивались, так что, скорее всего, их жизни больше не соприкоснуться. К счастью!
Вот с его сестрой было бы интересно поговорить… У Лизы даже лицо такое, от которого трудно отвести взгляд, хотя красавицей ее не назовешь. Такое лицо нужно снимать. Почему ее брат до сих пор не сделал этого? Или сделал?
«Надо все же глянуть его фильмы, – велела Ася себе. – Точнее, их фильмы. Они же вместе работают. И еще неизвестно, чей вклад больше».
Забыв, что надо разглядывать все вокруг, она уткнулась взглядом в пол, ускорила шаг, так ей лучше думалось. Под ногами заклубились образы, каждый тянул за собой свою историю, и они сливались в общую, не всегда уживаясь, конфликтуя и споря. Послышались голоса: кто-то смеялся взахлеб, другой вор