Упираясь локтями, она доползла до него и ухватилась за зеркало заднего вида, попыталась подтянуться, чтобы вырваться из тисков, но тут зеркало отломилось вместе с ножкой.
Фабиана развернулась и вонзила его бомжу прямо в плечо.
Взвыв, он залепил ей локтем по носу. Хрящ носовой перегородки переломился с сухим треском; в первый момент от прилива адреналина она ничего не почувствовала, но шея отклонилась назад с неприятным хрустом, и из ноздрей, смешиваясь со слезами и дождем, потекла вязкая жидкость.
Фабиана широко раскрыла рот и стала сплевывать текущую рекой кровь, силясь набрать в легкие воздух.
"Что ты наделал?"
"Клянусь, я не хотел сделать ей больно..."
Стоя на коленях, Четыресыра выдернул из плеча зеркало и бросил его на землю.
От боли у него помутилось в глазах, а когда зрение вернулось, он увидел маску ужаса на лице Рамоны, хрипевшей, ловившей ртом воздух и сплевывавшей хлеставшую ручьем кровь.
Он хотел снять шлем, но потом...
"Она не должна увидеть твое лицо"
... передумал. Он достал из кармана фонарик и, включив его, направил свет на нее.
"Плохо дело. Она не дышит".
— Подожди... Я тебе помогу...
Рамона лежала скрючившись, но, едва он коснулся ее, приподнялась и, согнувшись пополам, стала раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь вздохнуть. В горле у нее жутко булькало.
Четыресыра просунул руки под шлем и прикусил себе пальцы.
Она была ввергнута во мрак и умирала.
Если легкие не заработают, она умрет от удушья, в этом она не сомневалась.
Фабиана Понтичелли была еще в состоянии мыслить и понимала, что должна успокоиться, потому что чем больше она волнуется, тем больше сжигает кислорода. Она застыла с раскрытым ртом, надеясь, что чудо вернет в строй ее легкие. И чудо, которое было вовсе не чудо, а ее парализованная на время диафрагма, произошло, грудная клетка вновь начала сама собой расширяться и сжиматься, безо всяких усилий с ее стороны.
Тонкую струйку ледяного воздуха всосало в трахею и оттуда, через бронхи, в сжатые легкие, как будто открыли вакуумную упаковку с кофе.
Фабиана начала сплевывать, лихорадочно дышать и откашливаться, не обращая внимания на слепящий свет и на фигуру стоявшего за ним человека.
Окружающие звуки смешались в сплошной гул, а в голове у нее, как ей казалось, гудел реактивный двигатель, но сквозь шум она все равно слышала, как человек твердит, как заезженная пластинка:
— Прости меня, пожалуйста! Я не хотел сделать тебе больно! Прости, дай посмотреть, что с тобой!
"Он приближается"
Фабиана поднялась и попыталась бежать, но стоило ей повернуть голову, как ее пронзила жгучая боль, словно между ключицей и шеей воткнули острый клинок. Зажмурившись, она заковыляла на середину проезжей части, размахивая рукой в надежде, что кто-нибудь проедет мимо.
Сейчас! Сейчас должен появиться спаситель. Это идеальный момент. Он должен выйти из машины, выстрелить в живот этому сукину сыну, и тогда она сможет спокойно терять сознание.
Четыресыра наблюдал, как Рамона пытается двигаться, скрючившись и подняв руку, как будто хочет остановить такси, но, сделав несколько шагов, она споткнулась о свой "скарабео" и растянулась на земле, как Койот Вилли [34].
Ай-ай, бедняжка, наверное, сильно ушиблась.
Но он уже перестал что-либо соображать. С одной стороны, ее было ужасно жалко, но с другой — он испытывал удовольствие, видя ее мучения. Странное ощущение. Он чувствовал себя львом, готовым сразиться с кем угодно. Член начал твердеть, давя ему на живот.
Прижав руку к пораненному плечу, он подошел к девушке, которая так и лежала, распластавшись на земле и шевеля ногами и головой, как бледная водяная ящерица.
Фабиана Понтичелли не увидела лежащего перед ней мотороллера, споткнулась об него и упала.
Похоже, она вывихнула руку. Ту самую руку, которую она вывихнула, когда они ездили кататься на горных лыжах в Трентино. Отец тысячу раз говорил, что надо сделать операцию, "а иначе зачем я плачу страховку от несчастных случаев? Простейшая операция, пара дней — и ты снова в порядке. Если не прооперировать, ты рискуешь вывихнуть ее опять в самый неподходящий момент"
"Непод... ходящ... мо... мент", — крутилось у нее в мозгу, пока она пыталась подняться на ноги.
Боль в плече была на порядок сильнее боли в носу. Электрический ток пробежал по мышцам руки и плеча, свивая их в жгут.
"Почему я не теряю сознание?"
"Потому что ты должна вправить руку".
Сдерживая приступ рвоты, она взялась левой рукой за правую, прямо под мышкой, и потянула.
Результат — ноль.
"Еще разок".
Она снова потянула за руку, на этот раз решительнее и ровно вниз, и, как по волшебству, электрический ток отключился, а что самое невероятное — впервые с той минуты, как она решила остановиться и помочь этому сукину сыну, по телу разлилось ощущение блаженства.
"Молодец. Молодец. Теперь ты в порядке. Ты справишься. Дождись, когда он подойдет".
Сквозь прикрытые веки она чувствовала направленный на нее свет.
"Подожди".
Подойдя к Рамоне, Четыресыра взял ее за ногу и поволок к обочине. Казалось, она была без чувств, но время от времени приоткрывала веки, чтобы понять, что происходит.
Он с трудом дотащил Рамону до ограждения и отпустил, чтобы отдышаться, когда она ни с того ни с сего саданула ему пяткой между ног.
Четыресыра отлетел назад, словно его толкнуло невидимое существо, и схватился руками за низ живота, потом из-под шлема прыснула желтая желчь, и, корчась в приступе рвоты, он увидел, что стерва поднялась на ноги и пытается улизнуть.
Человек в шлеме догнал ее и ударил наотмашь по лицу тыльной стороной ладони. От удара ее тело исполнило неловкий пируэт, и Фабиана Понтичелли, прямая как манекен, отлетела назад, задев левым бедром металлическую балку, больно ударилась скулой о землю и, наконец, рухнула на подстилку из пластиковых пакетов, бумажного мусора и мокрых листьев, стукнувшись лодыжками о бетонный фундамент ограждения.
Она знала, что должна сразу же, моментально подняться и со всех ног рвануть прочь, потому что человек в шлеме собирался сделать что-то очень нехорошее, но тело не слушалось. Вместо этого оно свернулось калачиком. Руки обхватили колени, а голова прижалась к плечу.
"Открой хотя бы глаза, посмотри, где он", — сказал голос отца.
"Не могу"
"Не сопротивляйся! Лучше быть изнасилованной, чем изнасилованной и забитой насмерть", — посоветовала Эсмеральда, которая, как всегда, в выражениях не стеснялась.
"Эсме права, папа. Он изнасилует меня и оставит на дороге"
Однако более стойкая и упрямая часть ее существа велела не сдаваться. Потому что так нечестно.
Она тихо заплакала, глотая рыдания и проклиная себя за то, что остановилась. Знай она, что за сволочь этот тип, проехалась по нему колесами.
Металлический скрежет вернул ее к реальности.
"Что он делает?"
Распухшие глаза ничего не могли разглядеть в темноте, но слух пока не отказал, и то, что она услышала, вселило в нее немного надежды.
Тип возился с ее мотороллером.
"Он всего лишь хочет забрать "скарабео"
Бомж избил ее, чтобы отнять у нее несчастный мотороллер.
Мог бы просто попросить.
"Возьми его. Он целиком твой. Только не делай мне ничего плохого"
Надо переждать. Тихо-тихо. И все кончится.
Четыресыра поднял "скарабео" и стал оттаскивать его к трансформаторной будке.
Когда он увидел, как Рамона перекувырнулась и, ударившись о балку, бухнулась головой об асфальт, он не на шутку перепугался.
Неужели он прикончил ее одной оплеухой? Не может быть!
Он внимательно осмотрел ее и увидел, что она, свернувшись калачиком под дождем, еще дышит. Беззащитная и мокрая, как головастик, когда его вытаскиваешь из воды.
"Теперь она твоя. Можешь делать с ней все, что угодно. Только ты должен отнести ее в лес, чтобы, если кто поедет мимо..."
Он спрятал "скарабео" и "боксера" за трансформаторной будкой и пошел проверить, не видно ли их с дороги.
Странно, несмотря на забившие ноздри сгустки крови, Фабиане Понтичелли казалось, что она чувствует запах грибов.
Не жареных, а свежих, когда их вытаскиваешь двумя пальцами из влажной земли, стараясь не сломать ножку.
"Здесь растут грибы".
Она вспомнила, что, когда была маленькая, именно отсюда, с этой площадки, они отправлялись в поход за лисичками. Отец ставил старую "СААБ" с залатанной крышей рядом с трансформаторной будкой, и они углублялись в чашу на поиски лисичек, маленьких рыжих грибочков, с которыми ризотто...
Она увидела себя девочкой: братишка Винченцо в коляске, мама с длинными, собранными в хвост волосами, как на фотографии в прихожей, папа, который тогда еще носил усы, и она в красной курточке и шерстяной шапочке.. Они выходят из машины, каждый берет по корзинке, папа подхватывает ее под мышками и — оп! — помогает перемахнуть через ограждение, а она упрямится: "Я сама", — и залезает на эту длинную железную перекладину... Ей показалось, что они вчетвером проходят мимо, не глядя в ее сторону, как мимо останков сбитого машиной пса, входят в лес и отец объявляет: "Кто больше всех соберет, тот и победил".
"С лисичками ризотто вкуснее, чем с белыми.
На днях мама делала ризотто. С белыми грибами. Нет, с..."
Шум.
"Значит, он никуда не делся".
Фабиана приоткрыла распухший глаз. Свет. Человек в шлеме бегал туда-сюда посреди дороги с фонариком в руке.
"Фаби, уноси ноги"
Она всего лишь должна была найти силы подняться, но это-то и не получалось. Боль перекатывалась из одной части тела в другую, проникая в кости, мышцы и внутренности и время от времени останавливая бег, чтобы запустить свои когти в ткани ее тела.