История с ограблением "Аграрного кредита" началась месяцев шесть назад.
Данило сидел в парикмахерской и, листая в газете страницы происшествий, прочел, что где-то под Кальяри банда преступников на джипе проломила стену банка и уволокла банкомат.
Пока ему красили волосы, новость вертелась у него в голове: в его жизни это могло стать переломным моментом.
План был простой.
"Все гениальное просто", — говаривал его отец.
И потом, этот план был легкоосуществим. Ночью в Варрано на улице ни души, так что, если сработать по-быстрому, кто тебя увидит? И кому в голову придет, что Данило Апреа, такой уважаемый человек, способен взять банк?
На эти деньги он сможет воплотить мечту Терезы: открыть бутик нижнего белья. Данило не сомневался, что, если он подарит ей магазинчик, жена вернется, и тогда он найдет в себе силы пойти к "Анонимным алкоголикам" и избавиться от пагубной привычки.
После ухода Кристиано Рино Дзена опять отрубился, а когда проснулся, свист в ушах, как по мановению волшебной палочки, исчез вместе со сжимавшим голову обручем, зато пришел зверский голод.
Он лежал на кровати, и его воображению представлялись обжаренные колбаски и щедрые ломти хлеба на тарелке.
Член стоял, а яйца налились, как помидоры.
"Сколько уже я не трахался?"
Две недели по меньшей мере. Но когда у него болела голова, мокрощелка его интересовала меньше всего.
"Устрою-ка вечерком карательную экспедицию", — сказал себе Рино, поднимаясь с матраса и направляясь голышом в туалет со смотрящим вперед, как бушприт парусника, причиндалом.
В жизни Рино Дзена сталкивался с разными трудностями, но две вещи ему давались легко: найти, с кем переспать и с кем сцепиться.
К тому же в последнее время он вычислил пару местечек, где тусовались скины, панки и вся местная шантрапа. Шайка папенькиных сынков, которые строили из себя крутых парней, разъезжая на "харлей-дэвидсонах" за тридцать тыщ евро. Рино их презирал, но их бабы липли к нему, как мухи к собачьему дерьму.
Все проходило по одному и тому же сценарию: большей частью это были тощие девицы с бритыми головами, которые накалывали себе на заднице свастику и кельтский крест и какое-то время корчили из себя плохих девчонок, трахаясь с кем попало. Когда они по уши вымазывались в дерьме, предки отправляли их проветриться в какую-нибудь американскую клинику. Девочки удаляли лазером татуировки, выходили замуж за владельцев компаний и начинали разъезжать на мерсах в пиджачках и мини-юбках.
Рино пользовался переходным периодом, когда в погоне за острыми ощущениями девицы кидались на каждый член. Он их клеил, а на следующее утро прогонял пинками — с горящей вагиной и парой свежих синяков. И большая часть этих ненасытных потаскушек возвращалась потом за добавкой.
Рино залез под ледяной душ, побрил череп и натянул облегающую спортивную майку, штаны и свои армейские ботинки.
Потом спустился в гостиную — комнату размером около тридцати квадратных метров с дверями на улицу и в коридор, который вел на кухню, в тесную уборную и в кладовку.
На полу лежал бурый линолеум, положенный кое-как, края налезали на голые кирпичные и бетонные стены. С одной стороны стоял покрытый бело-зеленой клеенкой стол и две лавки. С другой был телевизионный утолок: два синих пластмассовых ящика, а на них — древний цветной телевизор "Саба" Чтобы, не вставая, переключать каналы, в семье Дзено пользовались шваброй, тыкая ей по огромным кнопкам каналов. Перед телевизором — диван-кровать с протертой обивкой и три белых пластиковых шезлонга. Еще имелась рыжая железная скамья с нагруженной дисками штангой. В углу, рядом с набитой газетами коробкой и кипой дров, стояла чугунная печка. Стоячий вентилятор зимой рассеивал по комнате тепло от печки, а летом разгонял душный воздух.
Скоро должны были прийти Данило и Четыресыра.
"Успею пару раз качнуться", — сказал себе Рино. Но тут же передумал. В желудке урчало, а стояк так и не прошел.
Он включил телевизор и стал дрочить на блондинистую шлюху с массивным, как ножка индейки, кулоном на шее. Блондинка ассистировала толстяку, готовившему филе барабульки в соусе из малины, каштанов и шалфея.
Но даже с членом в руке Рино не сдержал отвращения. От этой гадости, которую они стряпали, член опал.
Данило Апреа взглянул на циферблат старых электронных "Casio".
Восемь пятнадцать, а Четыресыра нет и в помине.
Он достал кошелек, в котором держал мелочь. У него оставалось три евро и... Он поднес ладонь к лицу. Двадцать... сорок центов.
Уже четыре года прошло, как перешли на евро, а он все еще путался. И чем им только лиры не угодили?
Данило поднялся и заказал еще стопку.
"Но это последняя..."
В это мгновение в бар вошла мамаша, ведя за руку закутанную в белый пуховичок малышку.
"Сколько ей?" — удержался от вопроса Данило.
"Три года", — ответила бы ему женщина. Он мог поклясться, что девочке было три, самое большее четыре года.
"Как.."
"Кончай", — осадил его голос Терезы.
"Вот было бы славно, если бы сегодня после обеда Тереза устроила мне сюрприз".
Тереза Каруччи, женщина пресная, как бульон из овощного кубика (так однажды сказал о ней Рино), которой одним прекрасным вечером 1996 года Данило сделал предложение, ушла от него четыре года назад и теперь жила с продавцом автопокрышек, у которого работала секретаршей.
Тем не менее Тереза продолжала видеться с Данило. Тайком от шиномонтажника она таскала ему в морозилку лотки с лазаньей, гуляш и кролика по-охотничьи. Прибегала всегда запыхавшаяся, подметала пол, гладила рубашки. Он начинал умолять ее остаться и попробовать заново, но она рубила на корню все его попытки, говоря, что жить с алкоголиком невозможно. Поначалу еще случалось, что ее брала нежность, и тогда она задирала юбку и давала ему.
Данило посмотрел на девочку, уплетавшую огромную, больше ее самой булку. Весь рот в сахарной пудре.
Он взял со стойки стакан и вернулся за столик.
Сев, он ухнул граппу в один присест. Алкоголь согрел пищевод, голова просветлела.
"Так-то лучше. Гораздо лучше".
Еще пять лет назад Данило Апреа мог выпить самое большее глоток муската. "Мы с алкоголем не ладим", — отнекивался он, если кто-нибудь ему наливал.
Так было до 9 июля 2001 года, когда алкоголь и Данило решили, что наступил момент заключить мир и стать друзьями.
Девятого июля 2001 года Данило Апреа стал другим человеком, началась новая жизнь. В ту пору он служил ночным сторожем в транспортном агентстве, у него была любимая жена и трехлетняя дочурка Лаура.
Девятого июля 2001 года Лаура Апреа умерла из-за застрявшей в трахее крышки от шампуня.
Год спустя от него ушла Тереза.
Кристиано прилетел на остановку, но автобус только что прошел. Как и первый урок в школе.
Будь он на год постарше... На мопеде десять минут — и ты в школе. Разъезжал бы на нем по полям и грунтовым дорогам. В будущем году, как только окончит школу, он сразу пойдет работать и через полгодика заработает денег.
Следующий автобус шел только через полчаса.
"Ну и что теперь делать?" — спросил он себя, пнув ногой горку снега, таявшую на асфальте, как таблетки алка-зельтцер.
Подвези его кто-нибудь, может, ему бы и удалось пролизнуть в класс незамеченным.
"Да кто тут остановится?"
На этом участке шоссе все гнали как чокнутые.
Кристиано тронулся своей валкой походкой, капюшон натянут по самые глаза, в ушах наушники, руки в карманах. Воздух был насыщен влагой, моросило так мелко, что дождя было почти незаметно.
В ушах гремела "Металлика", он огляделся по сторонам и зажег сигарету.
Не то чтобы ему нравилось курить, но, когда кружилась голова, было приятно. Только если отец засечет его с сигаретой во рту — сразу прибьет.
— Хватит того, что один из нас гробит себя никотином, — всегда говорил ему Рино.
Перед ним уходила вперед ровная, как линейка, полоса асфальта, растворявшаяся вдали в свинцовом месиве. Справа — залитые дождем поля, слева — вереница промышленных корпусов. Проходя перед мебельной фабрикой Кастардинов с ее красными полотнищами, возвещавшими о невероятных скидках, он замедлил шаг. Ворота были закрыты, пес так и лежал там, на земле, обмотанный цепью. Темная лужица вокруг головы. Пасть разинута. Глаза закатились. На морде, у пасти, — пена. Окоченелый, как мороженый окорок. Одна лапа выдалась вперед, прямая и твердая, как палка.
Кристиано затянулся, разглядывая труп.
Жалости он не чувствовал.
Сдох, как последний ублюдок. И все ради чего? Охраняя подонков, которые днем и ночью держали его на цепи и колотили палкой, чтобы еще больше обозлить.
Кристиано бросил на землю окурок и снова тронулся по обочине, обгоняемый машинами и грузовиками, колеса которых поднимали фонтаны грязной воды.
Ему вспомнилась малышка Пеппина, дворняжка с длинным-предлинным тельцем на коротких, как консервные банки, лапках.
Пеппину принесла из собачьего приемника его мать перед тем, как уйти из дома. Сколько раз Кристиано повторял себе, что можно бросить ребенка, мужа, но только не собаку. Чтобы такое выкинуть, надо быть полным дерьмом.
Рино не хотел оставлять Пеппину, говорил, что она безмозглая тварь, и, когда был не в духе, грозился ее прикончить. Кристиано знал, что на самом деле никого он не прикончит, потому что собака напоминает ему о маме: то-то он ее отдавать никому не спешил.
А Кристиано Пеппина нравилась. Она всегда дико радовалась, когда он брал ее на руки, ласково хватала за мочки ушей. Смыслом ее жизни были теннисные мячи. Она просыпалась с мыслью о мячах и уходила спать, думая о них.
Кинешь ей мяч — сразу его принесет, а когда у Кристиано больше нету сил играть — встанет рядом, с мячом между своих лилипутских лап, и тыкается в него мордой, пока он снова не бросит мяч.