— Ммм, — промычала Роуз, явно погруженная в составление списка покупок.
— Что касается чтения, он делает просто поразительные успехи.
— Ммм.
— Думаю, теперь у него есть шансы получить хорошую работу.
— Ммм, наверное. — Роуз морщит лоб, добавляет в список еще один пункт.
Шарлотта озадачена. Какая-то неловкость витает в воздухе. Что это значит? Роуз надоело, что ее ученик приходит сюда?
— Если мы мешаем, — говорит Шарлотта, — то я могла бы заниматься с ним где-нибудь в другом месте. Я теперь вполне могу дойти до библиотеки. Нам будет там очень удобно.
— Ради бога, мама, вы совсем не мешаете! Пожалуйста, не ходи в библиотеку одна — это слишком далеко. Я же сказала, что схожу с тобой. — Роуз открывает холодильник. — Ну почему у нас никогда нет сыра?
— Кажется, у тебя телефон пищал. — Шарлотта старается быть полезной.
«Я думаю, Музей Виктории и Альберта будет хорошо, — пишет Антон. — Неотразимо. Видите, какое слово я знаю. Каждый вечер ныряю в словарь. Нет. Погружаюсь. Итак, мы погрузимся в Музей Виктории и Альберта. В субботу».
Шарлотта чувствует, что возвращение домой теперь дело совсем недалекого будущего. Нечего притворяться, что к ней вернулась прежняя самодостаточность. Например, она не может сама забраться в ванну и выбраться из нее, любая лестница — по-прежнему испытание, с хождением по магазинам и приготовлением пищи ей тоже придется нелегко. Но Шарлотта потихоньку, дюйм за дюймом, возвращается к тому состоянию, в котором пребывала перед тем, как жизнь столкнула ее с человеком, который решил, что и минуты больше не сможет прожить, не завладев ее сумкой.
То состояние представлялось ей теперь благостным. Она жила в своей квартире, могла делать все, что было в ее физических силах; когда видела людей на костылях, жалела их. Казалось, это было только вчера и в то же время целую вечность назад. Старость любит выкидывать такие фокусы с временем. Оно больше не надежно, по-прежнему неумолимо движется, но то бежит бегом, то почти засыпает. Чаще, конечно, первое. Шарлотта недавно читала книгу «Почему чем старше вы становитесь, тем быстрее идет жизнь». Психолог, написавший ее, пытается объяснить этот всеми признанный феномен. Убедительным кажется толкование, связанное с меняющейся природой нашего опыта. Когда мы молоды, преобладает новое. Мы делаем, видим, чувствуем, пробуем его день за днем. Это тормозит время. Оно как бы зависает, пока мы переживаем каждый новый опыт. В старости мы, грубо говоря, все это уже проходили. И там бывали, и это делали. Вот время и просвистывает мимо. Ах, длинные-длинные дни детства!
А теперь Шарлотта вступила на ленту эскалатора, который без остановок едет вниз. Мы прекрасно знаем, куда именно, но лучше на этом не зацикливаться. Хватит и того, что время ужасающе предсказуемо, кроме, разумеется, тех случаев, когда оно не хочет таким быть. В бессонную ночь, например, или в день, когда боль взбрыкнет, закусит удила, а каждый час становится испытанием на прочность. Шарлотта прожила в доме Роуз очень недолго, но и это время разбито на невыносимо тягучие, длинные часы.
Сегодня боль торжествует, исполняет бравурные марши. Болит спина, бедро ей вторит.
«Важно помнить, что это не навсегда, — напоминает себе Шарлотта. — Завтра все может быть по-другому. Мы еще спляшем, фигурально выражаясь, разумеется. Думай о хорошем».
Время ланча. Роуз придет позже, она встречается со своей подругой Сарой. Шарлотта готовит себе салат и пробует думать о хорошем. Ее уносит в область воспоминаний, как это теперь часто бывает. Что может быть позитивнее их? При этом хорошие вытесняют плохие. Том. Они едут в машине, Том за рулем. Он кладет руку ей на колено, и это означает: «Мы едем вместе. Как здорово!.. Кстати, я люблю тебя». А куда они тогда ехали? Одна мысль перетекает в другую по таинственным законам свободных ассоциаций. Вот Шарлотта идет из библиотеки домой, везет маленькую Роуз в колясочке, на минуту на что-то отвлекается, а потом видит, что дочка с наслаждением комкает в руках коричневый пакет с овощами. Элизабет Боуэн и Айрис Мердок уже заляпаны раздавленными помидорами.
Почему в ее памяти сохранились именно эти моменты? Ладно, уцелели, и слава богу. Эти нити и связывают ее с жизнью. В конце концов остается лишь горстка образов — на первый взгляд бессвязных, случайных. Хаос, вы скажете, но именно этот хаос и делает каждого из нас личностью. Индивидуальностью, выражаясь профессиональным языком.
Этой своей индивидуальностью Шарлотта, как щитом, закрывается от боли. Та в ответ зловеще скалится. На десерт Шарлотта выбирает фруктовый йогурт.
— Ты помнишь, как была влюблена? — спрашивает Роуз.
Сара задумывается.
— Смутно. Кажется, тогда я временно потеряла рассудок. Давно это было! — Роуз кивает и слышит: — Почему ты спрашиваешь? A-а, знаю! Собираешься написать дамский роман.
— Если бы, — вздыхает Роуз. — Нет, просто думаю… о том, о чем давно не размышляла.
— Сколько же раз с тобой это случалось?
Роуз прикидывает:
— Два с половиной. А с тобой?
— Надеюсь, Джерри не является как раз половиной. Со мной? Дай подумать… Три целых и шесть десятых раза. Шесть десятых — это учитель физкультуры в школе, правда, я тогда заболевала ангиной с высокой температурой, чем, возможно, все и объяснялось.
— Моя половина — это бойфренд моей лучшей подруги в колледже. Мне удалось подавить свое чувство ради нашей с ней дружбы.
— Что еще мы не обсудили? — задумчиво проговорила Сара. — Дети? Тут я вообще ничего не понимаю. Не могу сформулировать, на что это похоже.
— Ты имеешь в виду, быть ребенком?
— Это-то уж точно. Они же иностранцы — дети. Мы просто не могли быть ими. Боже мой! Большая часть жизни ухнула в какую-то черную дыру.
— Тем лучше, — поспешно заметила Роуз. — Представь, каково было бы нести на себе весь этот груз.
— Остались какие-то кусочки и клочки. А с чего мы начали? Ах да! С любви.
— С любви, — говорит Роуз. — Дурацкие мысли. Чья очередь платить за кофе?
— Думаю, я не получаю эту работу, — сказал Антон. — Это маленькая фирма. Есть другие люди, которые пришли. Но интервью прошло довольно хорошо. Мне не стыдно.
— Хорошо. Просто прекрасно, — просияла Шарлотта. — Вряд ли могло повезти с первого раза. Надо приобрести некоторый опыт. Итак, что вы читали?
— Неинтересное чтение, — скорчил гримасу Антон. — Налоговые правила. Я должен знать больше о налогах в Великобритании, чтобы быть хорошим бухгалтером. Так что прощайте, рассказы. На пока.
— На время, — поправила она.
Они ведь уже успели перейти от детских книжек к серьезным рассказам.
— С романами проблема в том, что они длятся и длятся, — сказала ему тогда Шарлотта. — Вы читаете с каждым днем все лучше и лучше, но все-таки роман вам пока не осилить. Вы еще не готовы к этому. Придет черед «Войны и мира», но пока не время. Теперь вам нужно, как, впрочем, и нам всем, научиться понимать суть. Дочитать рассказ и понять, в чем его смысл.
В прошлый раз она дала ему антологию рассказов.
— Но сначала, перед налоговыми правилами, я закончил рассказ, — сообщил Антон. — «Влюбленная в демона». Дошел до конца, но все равно не уверен, что понял, что там в конце.
— Конечно, — кивнула Шарлотта. — Это тот рассказ о призраках, да? Эта двойственность в конце очень эффектна.
— Простите? Как? Двой…
— Я имею в виду, что возможна не одна, а две интерпретации… два понимания концовки.
— Да, конечно. — Антон задумался. — Так и мы живем. Всегда есть больше одного способа посмотреть на то, что происходит.
— Вот именно. Да и до конца мы частенько не добираемся. Сейчас модна такая устрашающая формулировка: «закрыть тему». Некоторые, видимо, считают, что это возможно и даже полезно.
— Думаю, я хотел бы закрыть тему стройки, — улыбнулся он.
— Нет, это совсем другое! Вы хотите уйти со стройки, двигаться дальше, и, конечно, будете это делать. Но в каком-то смысле вам от этой стройки уже никуда не деться. Она останется частью вашего жизненного опыта. Навсегда.
— Пускай, — согласился Антон. — Если только мне не надо больше поднимать и копать, быть грязным. Если закрыть тему нашего мастера.
— Уверена, вы это сделаете, — улыбнулась она. — Уже почти сделали. А сегодня мы, пожалуй, займемся кое-чем даже более практическим, чем налоговые правила. Вот брошюра, манифест партии консерваторов. Я вовремя успела вытащить его из ящика с макулатурой. Если вы собираетесь прожить в этой стране долго, вам надо познакомиться и с языком политиков.
— С Музеем Виктории и Альберта проблема в том, что никогда не знаешь, с чего начать, — сказала Роуз. — Здесь так много всего.
Они стояли у входа. Их сумки уже просветили, добровольные пожертвования они сделали.
— Вместе мы сможем все, — произнес Антон.
Роуз удивленно воззрилась на него:
— Что?
— Простите. Это у меня в голове. Это я читал с вашей мамой. Политика. В этих залах японцы и китайцы. Может быть, тут и начнем? Мы честолюбивы и оптимистичны.
— Надеюсь, мне не придется провести целый день в обществе Дэвида Кэмерона. Какие странные идеи бывают иногда у моей мамы, — рассмеялась Роуз.
— Нет-нет, это хорошо. Я учу новый стиль речи, но думаю, политики везде говорят одно. Они всегда обещают.
В музее было полно посетителей.
— Вообще-то, нам стоило бы сначала пойти куда-нибудь, где поспокойнее, — сказала Роуз. — Может, подождем с японцами? Как насчет… костюмов, например?
Антон явно сомневался.
— Керамика? Фарфор? — предложила Роуз.
— Это мне нравится. У меня друг дома делает керамику.
В галерее, где экспонировались керамические изделия, народа и в самом деле было поменьше. Роуз и Антон бродили от стенда к стенду. Блюда, чаши, кувшины, супницы, вазы, фигурки разных стран и времен. Глаза разбегались от обилия цветов и форм.
Время от времени они останавливались, чтобы восхититься и обменяться несколькими фразами, пока не оказались в отдаленном зале с весьма удобными диванчиками. Антон и Роуз сели на тот, с которого можно было любоваться английской посудой XVII века. Свет струился сквозь застекленный купол крыши. Вокруг никого не было.