С того момента, как какой-то мужик из гражданских месяц назад ночью, в офицерской палатке, озираясь по сторонам, шепотом передал ему слова Каир-Хана, у Олега в душе беспрестанно тикает часовой механизм адского взрывного устройства. И днем и ночью: тик-тик-тик… «Если не боится, пусть придет. Безопасность гарантирую». «Если не боится…»
– Боюсь! Конечно, боюсь! – почти кричит мутному Кабулу Зубов и швыряет очередной камень. Сюда, на узкую каменистую пустынную полоску берега, отгороженную от модулей густым камышом, он приходит уже не первый раз. Когда «тиканье» становится уже невмоготу, когда, кажется, вот-вот разорвется сердце на две непримиримые половины, одна из которых, искря благородным пламенем, зовет его верить честному слову противника, если ты храбрый воин, а другая – презрительно окатывает холодом, напоминая виденный расстрел парламентеров, – вот тогда и приходит сюда Зубов, швыряет в воду камни, сначала большие, со злом. Потом успокаивается, маленькие гладкие галечки ловко, с причмокиванием, входят в воду, оставляя на ней расширяющуюся, графически безупречную тонкую круговую волну. Галечник, словно четки, успокаивает пальцы, и мысли уже не прыгают, а идут плавно, в ритм речному течению.
«Абсурд! Бред! Советский офицер идет в логово к душманскому главарю… В гости! На чай! О каком доверии духам может идти речь? Разве для меня, как и для всех шурави, страх плена не страшней страха смерти? Не я ли в холодном поту по несколько раз за ночь выпрыгиваю из спального мешка, чтобы еще раз проверить посты? Потому что видел обезображенные трупы уснувших да так и не проснувшихся разведчиков. И чтобы я поверил «честному слову» душмана?! Я, который целыми днями не выпускает из рук бинокля, никому не доверяя наблюдения, чтобы я поверил?! Он, видите ли, гарантирует мне безопасность… А велика ли гарантия? Сколько было случаев, когда душманы махали белыми флагами, предлагая переговоры, а потом заковывали парламентеров или открывали по безоружным огонь в упор». Нет, Зубов ради сиюминутного интереса не поставит на карту свою жизнь.
Очередной гладкий круглый камешек – бульк! – ставит точку: решено. Но дьявольская машина вскоре – тик-тик-тик! – снова напоминает о себе: «Пусть придет, безопасность гарантирую». И опять разгорается искрящаяся половина сердца. «Ты человек или БМП? – негодует эта половина. – Тебя не как парламентера зовут. И не как офицера. Как человек к человеку! Необычно, непривычно? Да. Но на войне привыкают только к трусости. У храброго каждый шаг необычный. Решайся – и ты откроешь для себя что-то новое в этой жизни, в этих людях…»
«Ну, да! – гонит холодную волну вторая половина. – А потом, если не вернешься, здесь, среди своих, про тебя будут говорить «перебежчик», «изменник». У Вовки Губина отвалится челюсть. Вареник будет искать глазами место, куда бы провалиться. У Ержана надолго, может быть, на всю жизнь замерзнут глаза. А жена, дочь?! – подкатила волна к самой горячей точке. – Как им жить потом среди людей?»
Завораживающее течение Кабула и гладкий галечник только на время дали успокоение. Надо возвращаться к модулям, готовить роту к очередному заданию. Слава богу, на сей раз не боевому.
И Зубов, швырнув на прощание в безвинный медлительный Кабул увесистый булыжник, пошел напрямую, через камыши.
Над Джелалабадом сегодня мирная, даже праздничная музыка. Это агитмашины через мощные усилители чередованием народных и революционных песен изображают национальное согласие, к которому должна прийти Джирга, заседающая сейчас в здании провинциального совета. Сюда собрались одетые в нарядную одежду представители враждующих сторон. Собрались с утра, по холодку. Но вот уже апрельское солнце раскалило броню так, что на ней не усидеть, а Джирга все еще решает, возможно ли вообще национальное примирение.
– Слухай, Вовка, ты зад свий нэ пидпалыв? Щось такэ воняе, – устраиваясь в тени БМП, спросил Вареник, готовясь отразить неотвратимый губинский ответ.
– Та ни-и, Хришенька, – подстраиваясь под украинскую мову, мгновенно отпарировал Губин. – То воняе не моя задница, а твоя яичница. Тьфу, тухлятина!
Веселый смех солдат который раз убеждал Вареника не задевать Губина – себе же хуже. Вот опять не сдержался и напоролся. Ержан, как всегда, выступил миротворцем:
– Да можно и поджариться, лишь бы они договорились…
Их разведрота несла охрану Джирги. Зубов с офицерами роты тоже перешел в тень дерева. Даже в центре города нельзя было ослаблять бдительность. Не все главари душманов собрались на переговоры с НДПА, возможны всякие провокации.
У входа в совет вот уже более трех часов стояла неподвижная, безмолвная толпа афганцев. Укрытые чалмами от солнца, они не помышляли о тени и зашевелились лишь при появлении первых вышедших из двери делегатов, разопревших от духоты. Громкие вопросы, громкие ответы быстро превратились в сплошной рев, утихающий по мере рассасывания толпы на площади.
– Ну, наконец-то, закончили. Можно снимать охрану.
Отдав распоряжения подчиненным, Зубов направился к своей БМП и обомлел: у машины стоял Каир-Хан в белоснежной чалме и праздничной одежде. По едва заметному знаку хозяина верный Масуд выскочил из-за его спины и заговорил на ломаном русском:
– Мой господин приветствует тебя, шурави, и желает с тобой поговорить.
Не сводя изумленных глаз с Каир-Хана, Зубов машинально кивнул в знак согласия и почему-то непроизвольно приложил ладонь к груди. Глаза Каир-Хана потеплели, он в ответ тоже приложил руку к груди и едва заметно кивнул.
– Он спрашивает, – учтиво щебетал переводчик, – передали ли тебе приглашение, и если передали, то почему ты не пришел?
«Ничего не передавали – первый вариант. Не знаю, с кем имею дело, – второй. Невозможно прийти незаметно – третий. Какой еще?» – быстро прокручиваются в голове ответы. Но глаза старика достают до того места, где тикает его проклятая машинка, и он в такт усиливающемуся стуку отрывисто выдает честные слова:
– Я не мог… не решился… Боялся обмана и плена. Для меня позор страшнее смерти.
Злобная презрительная усмешка исказила только что казавшееся добрым и мудрым лицо Каир-Хана.
– Конечно! Убивать вы приходите без приглашения. Ничего не боитесь! А когда вас зовут в гости, вам становится страшно. Запомни, русский, в доме афганца неприкосновенность гостя священна. Я не уроню честь даже ради генерала, а не только из-за такой мелочи, как ты. – Чалма старика гордо запрокинулась, и уже вполоборота, собираясь уходить, он добавил: – Если боишься, можешь не приходить. Я думал, имею дело с настоящим воином. Но видно, среди вас таких нет.
Масуд торопливо заканчивал перевод, потому что хозяин мог уехать без него, и бросился догонять крупно шагающего к золотистой «Тойоте» Каир-Хана. После секундного замешательства Зубов решительно направился туда же, остановился напротив сидящего уже в машине Каир-Хана и, твердо глянув в глаза, молча кивнул.
Каир-Хан спокойно ответил таким же кивком, и машина унесла его гордый профиль в ту сторону, куда снижались ступени горной гряды.
«Что же меня толкнуло подойти к Каир-Хану и кивнуть? – копался в своей душе Зубов, возвращаясь с дежурства. – Ведь тот уже сидел в машине. Пусть бы катился восвояси! А теперь вроде как дал обещание. Попробуй-ка его выполни! Но главное – зачем? Разве после этой встречи мы не будем стрелять друг в друга? «Я думал, имею дело с настоящим воином…» Ишь как! Себя-то уж наверняка считает «настоящим»!.. А не это ли словечко подтолкнуло меня? – Зубов скрежетнул зубами от досады. – Выходит, поймался на психологический крючок этого старого хитрого душмана. Неужели я такой тщеславный? И это можно «прочитать» на моей морде». Очередной скрежет зубов совпал со скрипом тормозов: подъехали к модулям.
Даже предвкушение обеда не вытесняло из души тревожно-слякотную муть. А тут еще дежурный обдал холодной вестью: звонили из особого отдела, просили зайти к майору Костину. «Неужели что-то заподозрили пинкертоны?» – насторожился Олег и стал припоминать кого-нибудь из особистов. Оказалось, что никого не знает.
– Входите, входите, товарищ старший лейтенант, – поднялся из-за стола, сияя улыбкой и лысиной, низенький майор в новенькой форме. Здороваясь, майор задержал руку Зубова и потянул его к креслу, приглашая сесть. Олег невольно залюбовался кабинетом: полированный приставной столик, вычурный – мрамор с бронзой – письменный прибор, кремовые шелковые шторы с кистями, люстра, холодильник, кондиционер… «Не слабо, – как сказал бы Вовка Губин. – Так воевать можно. Культурненько. Непыльненько».
Майор полистал блокнот, щелкнул пальцем по нужной странице и поднял на Зубова ласковый взгляд.
– Ну, как дела в подразделении?
– Вроде все нормально, товарищ майор.
– Как с неуставными? С мародерством?
– Бог миловал!
– Наркотиками не балуется разведка?
– Не замечено. Ребята серьезные. Да вы же знаете, товарищ майор!
– Конечно, знаю, – самодовольно сверкнул золотой коронкой особист.
– Знаю даже, что вы увлекаетесь описанием своих боевых приключений в письмах домой.
– Я разгласил какие-нибудь секреты? – напружинился Зубов.
– Пока бог миловал, – передразнил интонацию Олега майор, не скрывая своего превосходства и удовольствия от возможности поиграть на нервах собеседника, вкладывая особый смысл в слово «пока». У Зубова от подбородка к ушам прокатились желваки, глаза полыхнули из суженных амбразур век:
– Вы меня пригласили, чтобы сказать, что читаете мои письма? Так я и без этого знал. Напрасно беспокоились, товарищ майор. – Зубов обеими руками оперся о подлокотники кресла, чтобы встать, но майор, вдруг потускнев лицом и лысиной, официально и жестко проскрипел:
– Я вызвал вас, товарищ Зубов, чтобы вы дали объяснение по поводу выхода на боевые действия в районе кишлака Кандибаг.
Пока Олег огорошенно изучал новую, какую-то суконную физиономию майора, тот методично пояснял: