Люди Средневековья руководствовались иными, чем мы, критериями для суждений о женщинах, иными стандартами женской красоты, иным отношением к женской сексуальности и иным пониманием того, как женщинам жить и работать. Однако мы обычно пренебрегаем этим фактом. Это можно было бы списать на случайность. Казалось бы, есть ли проблема в том, что мы превратно представляем себе сложный исторический период, тем более завершившийся полтысячелетия тому назад? Однако при этом мы затушевываем тот факт, что истории, которые мы все-таки знаем и рассказываем о Средневековье, позволяют нам утверждать, что современные представления о женщинах, как и отношение к ним, намного лучше и выше, чем в те темные века.
Как просто принять на веру, что в прошлом было больше жестокости и деспотичности, чем в наше время, даже несмотря на то, что как тогда, так и сейчас женщин считают низшими существами по сравнению с мужчинами. Мы привыкли строить предположения о том, как были устроены давние времена, опираясь на собственный жизненный опыт. Если мы считаем, что наше отношение к женщинам с течением времени стало более справедливым, мы предполагаем, что раньше это отношение было хуже. Безусловно, за последнее время женщины значительно продвинулись в сторону равноправия с мужчинами, чему в огромной мере способствовала целенаправленная борьба феминистического движения с негативными представлениями о женщинах. Феминизм — метко определенный в 1986 году писательницей Мари Шир как «радикальное представление о том, что женщины — это люди» — был и остается одним из знаковых феноменов поздней современности294. Начиная с XVIII века и вплоть до начала XX века феминизм выступал за законодательное признание равноправия полов, а также за избирательное право для женщин (хотя, надо заметить, зачастую конкретно для белых женщин). Во время второй волны — с 1960-х по 1990-е годы — феминизм выступал за репродуктивные права женщин и подвергал пересмотру слишком узкую концепцию сексуальности. С конца 1990-х годов и по сегодняшнее время феминизм переживает третью волну, которая содержит в своей основе постколониальное и постмодернистское мировоззрение и призывает делать больший упор на интерсекциональность и субъектность женщин.
Ввиду его заметной роли в культуре феминизм иногда выставляют как уже свершившийся факт — f ait accompli. И действительно, исследованные в этой книге темы десятилетиями напрямую обсуждались в произведениях, составляющих феминистский канон. В 1929 году Вирджиния Вулф писала о том, что социальное давление требует от женщин сохранять определенный внешний вид, и задавалась вопросом: «Что для тебя значит твоя красота или уродливая внешность и как ты относишься к вечному круговороту вещей, туфель, перчаток, ла-ков?»295. В 1963 году своей книгой «Загадка женственности» Бетти Фридан бросила вызов общераспространенному мнению, что женщина может реализовать себя только в роли матери и домохозяйки. Женская сексуальность вышла на первый план и стала центральной темой в феминистской полемике периода так называемой сексуальной революции 1960-х годов.
Все эти женщины оказали реальное воздействие на общественное сознание, благодаря чему во многих уголках мира положение женщин улучшилось. Этот прогресс позволяет нам составить представление о нашем обществе как о постфеминистском эгалитаризме (равенстве прав и возможностей), решительно отмежевавшемся от отсталого регрессивного прошлого. Нам говорят, что женщины уже добились равноправия, и в доказательство указывают на возрастающее число работающих женщин, или на запускаемые косметическими фирмами бьюти-кампании для «разных стандартов красоты», или на рекламные кампании секс- игрушек, которые объявляются необходимыми для «хорошего самочувствия». А если где- то еще остаются какие-либо несправедливости, говорят нам, ну, значит, они, скорее всего, обусловлены конкретными непреложными биологическими факторами, которых никак не могут изменить ни философские дискуссии, ни политическая агитация.
Изъян данного аргумента в том, что даже беглый взгляд в Средневековье покажет, что никогда не существовало какой-то одной устойчивой причины, по которой женщины до сих пор продолжают бороться с несправедливостями по отношению к себе.
Женская природа, или Чем второсортны женщины? Позвольте перечислить — чем
Как мы уже видели, средневековые европейцы выстроили свои гендерные представления на смеси классической древнегреческой и древнеримской философии и детальной христианской теологии. И все, от Аристотеля до Фомы Аквинского, выносили единогласный вердикт: женщины были сотворены существами вторичными по отношению к мужчинам. Как в классической, так и в христианской космологии понятием «человек» обозначался мужчина. Мужчины, как считалось, разумны, благочестивы, невозмутимы, сильны и отважны. При этом они не лишены недостатков, например вспыльчивы по причине горячей и сухой гуморальной природы, но это всего лишь естественное продолжение их добродетелей, и с этим ничего не поделать.
В отличие от мужчин, холодные и влажные женщины виделись неразумными, болтливыми, чрезмерно озабоченными сексом и трусливыми. Если у женщин и были положительные качества, то они относились только к работе в домашнем хозяйстве, где женщины могли проявить свою заботливость. Женщинам настолько глубоко присуща была их неприглядная и порочная натура, что даже средневековому идеалу женственности Деве Марии пришлось просачиваться сквозь теологическую лазейку, чтобы появиться на свет без первородного греха, замаравшего остальных представительниц ее пола.
Мыслители эпохи Просвещения четко разграничили архаичные средневековые предрассудки и религиозные представления с одной стороны и более рациональные научные концепции — с другой. Это с легкой руки философа- просветителя Вольтера (1694–1778) распространился взгляд на средневековый период как на «темные времена». По его мнению, зародившиеся в то время идеи следовало выбросить и заменить новыми. Названия последующих эпох — Возрождение и Просвещение — должны были показать, насколько основательно старались похоронить предшествующие века.
| Мужчина и женщина играют в шахматы Миниатюра из «Манесского кодекса» |
Однако некоторые философские идеи Средневековья не только не исчезли, но и сохранились даже в эпоху Просвещения, правда, облеченные в рациональную форму. Английский философ и врач Джон Локк (1632–1704) выдвинул идею, что превосходство мужчин над женщинами обусловлено естественными причинами и выводится из толкования грехопадения человека. Он утверждал, что «Бог в [библейском мифе о сотворении] … предсказывает, каков будет жребий жен, как он своим провидением постановит, чтобы она подчинялась своему мужу, и как, мы видим, законы людей и обычаи народов устроили это именно таким образом, и, я должен признать, для этого есть основание в природе». Из- за того, что Ева впала в искушение, общество упорядочилось таким образом, чтобы держать в повиновении разнообразные женские слабости. В итоге мужчина «по праву природы» берет верх. Например, в семейных разногласиях «необходимо, чтобы… были водворены некие правила, и это естественным образом возлагается на мужчину, как на более умелого и твердого»296. Вас, наверное, удивит, что для своего времени данный тезис выглядел радикально проженским. Утверждение, что «муж… [обладает властью] распоряжаться всеми делами, имеющими значение для частной жизни в своей семье», потому что он умен и силен, было прогрессом по сравнению с утверждением, что мужчины правят миром, потому что так установил Бог.
Другие мыслители разделяли мнение относительно места женщин, но приводили иные обоснования. Жан- Жак Руссо (1712–1778), например, настаивал, что женщины «не по естественной своей природе» посвящают себя домашним делам вроде воспитания детей. Домовитость, утверждал Руссо, всего лишь привычка, которую женщины усвоили, живя рядом со своими отпрысками. Будучи в естественном состоянии, женщина холила и лелеяла своих детей «почти без усилий», «…сначала выкармливала… детей, потому что ей самой это было необходимо; затем привычка делала их для нее дорогими — и она кормила их потому, что это было им необходимо. Как только у них появлялись силы искать себе пропитание, они немедленно покидали мать», то есть теоретически дальше мать продолжала жить своей жизнью отдельно от детей, как это заведено у животных. Но поскольку европейское общество прошло путь великого прогресса, женщины совершенно одомашнились, поставив отношения между полами в один ряд с «гражданским обществом, искусствами, торговлей и всем тем, что объявляется полезным для мужчин»297. Иными словами, обособление женщин в рамках специфической домашней роли, которая для мужчин считалась неподобающей, произошло не «естественным путем», а напротив, стало крупным достижением цивилизации, утверждал Руссо.
«Женский» мозг
Опираясь на якобы прогрессивные идеи эпохи Просвещения, мы беремся заново оценивать наши представления о половом поведении, уже через призму научного понимания. И теперь в объяснение, почему женщины второсортны по сравнению с мужчинами во всем, чему наше общество придает значение, в ход идет сам факт того, что между полами есть определенные биологические различия. Кто бы мог подумать?
В 2003 году знаменитый клинический психолог, профессор Кембриджского университета Саймон Барон- Коэн вторгся в дискуссию о межполовых различиях со своей новой теорией, которую изложил в книге «Принципиальное различие: мужчины, женщины и чрезмерно мужской мозг»31. По его утверждению, существуют три типа мозга: «эмпатический» (тип E), систематизирующий (тип S) и занимающий промежуточное положение между ними «сбалансированный» мозг (тип B). У большинства мужчин, считает Барон- Коэн, мозг типа S, иными словами, мужчин больше интересуют вещи и их устройство, чем люди, и этот их интерес позволяет им накапливать опыт в самых разнообразных сферах и предрасполагает их к лидерству. В противоположность мужчинам у женщин мозг в большинстве случаев относится к типу E, что располагает их к болтовне и сплетням, к дружбе и к материнству.
К таким выводам Барон- Коэн пришел на основании эксперимента с младенцами полуторадневного возраста, считая, что они еще не обременены социальными ожиданиями и потому теоретически более склонны проявлять врожденные биологические реакции. Эксперимент заключался в том, чтобы в течение минуты показывать детям человеческое лицо, а потом объект (которым служил телефон) тоже минуту, при этом фиксировать движение глаз и определять, на что ребенок захотел смотреть дольше, на человеческое лицо или на телефон. По результатам эксперимента Барон- Коэн сообщил, что мальчики смотрели на телефон примерно 51% времени, а на человеческое лицо — 41% времени, тогда как в остальные 8% времени заметной разницы во внимании не фиксировалось. В отличие от мальчиков, девочки смотрели на лицо 49% времени, а на телефон — 41% времени. В остальные 10% времени у девочек разницы во внимании к человеческому лицу и к телефону не выявлено.
| Амальфея, кумская сивилла Миниатюра из книги Джованни Боккаччо «О знаменитых женщинах» |
Наше общество прямо-таки души не чает в экспериментах подобного сорта, поскольку они дают авторитетные данные в пользу феномена, который мы замечаем еще со времен Платона. Беда в том, что сам вывод из экспериментальных данных не выглядит корректным. Другие исследователи, которые пробовали воссоздать эксперимент Барона- Коэна, не смогли прийти к такому же выводу — д аже сам автор эксперимента, и тот в последующих экспериментах не получил такого же результата, как в первом298. Полагаю, удивляться тут нечему, если вспомнить, что новорожденные младенцы еще не могут сами держать головку. А младенцев, которые участвовали в эксперименте, держал на руках кто- то из родителей, и вполне вероятно, что малыш в итоге смотрел на то, на что ему удобнее было смотреть в том положении, в каком его держали.
Более того, как указала профессор Мельбурнского университета Корделия Файн, у новорожденных младенцев еще не развилась устойчивость внимания. В большинстве исследований, призванных выявить у новорожденных предпочтение того или иного стимула, эти стимулы демонстрируют одновременно, помещая их один возле другого, и наблюдают, на каком из двух младенец сфокусирует внимание. «Если вы вместо этого показываете стимулы по очереди, — отмечает Файн, — то не сможете с определенностью утверждать, потому ли младенец дольше смотрел на стимул А, что действительно больше заинтересовался им или по той причине, что во время показа стимула B его раздражали какие- то внутренние ощущения, или он уже хотел спать, или просто успел немного утомиться, когда дошла очередь до стимула B»299. Однако тот факт, что результаты Барона- Коэна оказались невоспроизводимыми и потому с научной точки зрения спорными, нисколько не препятствует им всплывать всякий раз, когда они кому- то на руку.
Саймон Барон- Коэн не единственный своими исследованиями льет воду на мельницу «нейромифологии» — так психолог Дайан Халперн называет ошибочные идеи о половых неврологических различиях. Она приводит в пример одного доктора медицины, который бодро оповестил зрителей новостного выпуска на телеканале CBS-TV, что «у мужчин в шесть с половиной раз больше серого мозгового вещества, чем у женщин», тогда как «белого мозгового вещества вдесятеро больше у женщин», поэтому мужчины больше способны к обработке информации, а женщины — к мультизадачности. В этом поразительном заявлении неверно почти все, в том числе предположение, что дифференциация клеточных тел серого вещества и миелиновых аксонов белого вещества мозга имеет какое-либо отношение к вышеупомянутым процессам. Что еще хуже, здесь не учитывается тот факт, что «под влиянием жизненного опыта наш мозг изменяется, и потому так называемые различия в мозге у мужчин и у женщин могли быть вызваны (а не являться их причиной) различиями в жизненном опыте»300.
В одной из работ Халперн упоминает, как в некой муниципальной школе учительница класса с раздельным обучением объясняла, что разделяет мальчиков и девочек, потому что «исследователи мозга уже доказали, что у мальчиков обучение происходит иначе, чем у девочек»301. Тем не менее доказано, что когда детей разделяют по какому-либо критерию, они делают вывод, что эти группы действительно существенно различаются между собой, и в результате у детей развиваются предубеждения. Таким образом, разделение детей в раннем возрасте на мальчиков и девочек закрепляет у них представление, что существуют специфические половые различия, влияющие на качество усвоения знаний, и это представление они потом возьмут с собой во взрослую жизнь302. Такую же необоснованную позицию мы видим в печально известной истории вокруг Google Memo, когда в 2017 году сотрудник IT-гиганта был уволен после того, как распространил в компании псевдонаучное сочинение, в котором заявлял, что из- за биологических особенностей женщины неспособны работать на одном уровне с мужчинами в технологических компаниях. В тексте, кстати, упоминалась работа Саймона Барона- Коэна303.
Если, чтобы доказать неизбежность статуса матери для женщины, в качестве теоретического аргумента почему- то не приводят женский мозг, тогда берутся выставлять в качестве «обвиняемых» женские гормоны. В ходе исследования гормонов команды ученых установили, что женщины с повышенным уровнем эстрогена «более склонны к материнству». Они пришли к такому заключению, спросив у группы женщин, сколько детей и когда те хотели бы завести, а затем измерив уровень эстрогена в их моче304. Подобные исследования подтверждают распространенную психологическую мудрость о тикающих «биологических часах», подталкивающих женщин к материнству и связанных, по мнению ряда исследователей, с гипофизом, а проще говоря, с «сущностью» женской природы305.
Пусть ученые, равно как и широкая публика, убеждают себя в том, что женские гормоны предопределяют роль матери для женщины, еще больше научных исследований доказательно опровергают подобную связь. Как еще в 1987 году отмечала социолог Нэнси Чодороу, всё еще «отсутствуют свидетельства, указывающие, что женские гормоны или хромосомы оказывают влияние на готовность к материнству у человека, зато есть существенные доказательства, что небиологические матери и отцы способны точно так же растить детей, как биологические, и в такой же мере способны испытывать родительские чувства»306. Это и по сей день остается фактом.
В целом нет никакой проблемы в том, что женские гормоны помогают женщине, когда она становится матерью. Материнство, в конце концов, должно восприниматься как нейтральное состояние женщины, в которое она либо входит, либо нет. И все же факта материнства часто бывает достаточно, чтобы окружающие считали женщину менее компетентной, чем равных ей по положению мужчин или бездетных женщин. Как недавно установили социологи Шелли Коррелл, Стивен Бенард и Айн Пайк, работающих матерей считают на 10% менее компетентными, чем их бездетных сверстниц. Кроме того, полагается, что если сравнивать с бездетными женщинами, то работающие матери на 12% меньше преданы своей работе. И что вообще не укладывается в голове, у отцов, наоборот, сосредоточенность на работе на 5% выше, чем у бездетных мужчин. Тем же работающим матерям, как выяснилось, меньше платили, зато их коллеги куда пристрастнее судили их работу в особенности из- за собственных ощущений, что у работающих матерей есть проблемы с пунктуаль-ностью307. В целом среднестатистическая работающая мать в Америке ежегодно теряет около 16 000 долларов в зарплате из- за так называемого «штрафа за материнство»308. Получается, что теоретически обусловленная гормональная обреченность женщин на материнство активно препятствует им участвовать в трудовом процессе и строить карьеру.
Вы заметили, что на чем бы ни строились современные представления о половых различиях, будь то социальные объяснения или научные, ни те ни другие не оспаривают тот непреложный факт, что своим нынешним социальным положением женщины обязаны воздействием непреодолимой силы. Если мы препятствуем участию женщин в общественной жизни по соображениям социального порядка, то делаем это исключительно потому, что вынуждены. Иначе кто будет воспитывать детей?
Изменчивый стандарт женской красоты Современное и средневековое общества совершенно сходятся во мнении, что в женщине самое важное — это то, как она выглядит. И в наше, и в то время было решено, что женщине, чтобы ее причислили к красавицам, следует обладать определенным набором черт. В нашем обществе акцент на женскую внешность настолько повсеместен, что мы уже почти привыкли к нему. Нас беспрестанно окружают рекламными роликами, в которых красивые молодые девушки стараются продать нам, в общем- то, все что угодно, а средства массовой информации, какой формат ни возьми, заполонены женщинами выдающейся привлекательности. Это наблюдение не поражает принципиальной новизной, и большинство женщин уверены, что о них почти всегда будут судить по тому, насколько выгодно они подают себя и какое впечатление производят. Социологи уже многократно доказали в исследованиях, что в любой стране, будь то Германия, Китай или США, женщинам, которые отвечают национальным стандартам привлекательности, всегда больше платят, чем женщинам той же квалификации за ту же работу, но которые считаются менее привлекательными309.
Эта благосклонность к красоте, в которой уверяют нас все, от психологов до журналистов в популярных фитнес-изданиях, имеет научное обоснование и никак не связана с объективацией женщины32. Как показано в многочисленных научных статьях, мужчины предпочитают женщин с фигурой «песочные часы» — выраженная тонкая талия и округлые бедра, что измерялось индексом талия — бедра (WHR). Автор статьи в журнале Frontiers of Psychology признает, что «влияние WHR на привлекательность широко распространено». Согласно гипотезе автора, низкий индекс позволяет мужчине распознать в женщине женщину; сигнализирует о ее репродуктивном возрасте; помогает определить, не беременна ли женщина в данный момент и какова в целом ее плодовитость; и даже может указывать на то, есть ли у нее паразиты310. Однако самое распространенное объяснение особого внимания к женской фигуре «песочные часы» заключается в том, что она особо притягательна для мужчин, потому что они «знают, сами того не подозревая», что женщины с такой фигурой фертильны и, по всей видимости, прежде не беременели311.
| Женщина собирает цветы Миниатюра 1470 г. |
Это «естественное» и «эволюционное» предпочтение женских форм в виде песочных часов сильно удивило бы средневековых европейцев, которых, как мы уже видели, больше привлекали грушевидные женские формы. Как нам объяснить пристрастие средневековых мужчин к округлому женскому брюшку, если мужчины разглядывают женское тело на предмет признаков возможной беременности, и если обнаруживают их, сторонятся такой женщины? И как быть с сегодняшними топ- моделями высокой моды, которые все высокого роста, с грудью маленького или среднего размера и с узкими бедрами, и тем не менее общепризнанны как воплощение эталона идеального женского тела? Все эти параметры привлекательности недостижимы для большинства женщин, даже если они лягут под нож пластического хирурга.
Более того, наше общество не разделяет и многих других средневековых пристрастий по части женской внешности. Предположим, мы всё еще считаем белокурые волосы идеалом красоты, но во многом другом непостоянны. Взять хотя бы цвет кожи: за последние полвека мы превозносили то загорелое тело, то светлое — обратите внимание, ни черная кожа, ни смуглая никогда не входили в западные стандарты красоты. Что касается бровей, то в моду попеременно входят то брови- ниточки, то брови густые. И еще мы не разделяем средневекового преклонения перед «высоким гладким» женским лбом. Если стандарты красоты формируются под влиянием эволюционного процесса, то почему наши современные предпочтения так отличаются от господствовавших в прошлом и почему современные стандарты меняются даже от десятилетия к десятилетию?
Единого устойчивого идеала женской красоты, который пережил бы века, никогда не существовало даже в пределах Европы. Красота представляет собой социальный конструкт, и разные эпохи наполняли его разными характеристиками. Оправдание социальных норм красоты научными средствами — такое же социальное конструирование, как старания Матвея Вандомского вывести средневековый идеал красоты, и потому заслуживает не большего внимания. А может, и меньшего, ведь Матвей хотя бы оставил нам поэзию, воспевающую сформулированный им идеал красоты.
Таким образом, хотя женщин обязывают соответствовать почти недостижимым стандартам красоты, современное общество, как и средневековое, предпочитает, чтобы женины были красавицами просто так, сами того не осознавая, и при этом вписывались в понятие скромности, что помогает держать их в приниженном положении. Мы больше не угрожаем женщинам жуткими муками Ада за пристрастие к косметике, но по- прежнему желаем, чтобы они выглядели красавицами без всяких ухищрений, тогда как в реальности, чтобы достичь такого эффекта, требуются большие деньги, а иногда даже хирургическое вмешательство. Между тем индустрия моды осаждает женщин агрессивной рекламой, постоянно внушая им, что каждая просто обязана приобрести вот этот последний писк сезона, не то она будет списана в разряд безликой серой массы. Ожидания по части внешней красоты, под давлением которых существуют сегодня женщины, породили множество тесно связанных между собой отраслей глобального размаха, которые продают женщинам все, что только можно вообразить, от одежды до операций по подтяжке лица, однако их продукты все равно обзывают мишурой и пустышками — тщетными в основе своей потугами сравняться с идеалом, который женщине надлежит олицетворять, не прибегая к этим глупостям. Но стоит женщине вообразить, что она прекрасна и следует моде, ее могут легко посчитать тщеславной гордячкой.
Есть еще кое- что, позаимствованное нами у средневекового общества: как и в те времена, сегодня выйти в признанные красавицы проще женщинам с солидными средствами. Белокурый цвет волос и по сей день очень востребован среди белых женщин, тем более что к их услугам большой выбор искусственных методов, как превратиться в блондинку. Женщины со средствами могут позволить себе окрашивать волосы у профессионалов в салонах красоты и приобретать вид «естественных» блондинок. Менее обеспеченные окрашивают волосы в домашних условиях, хотя для этого тоже нужны кое-какие свободные деньги, а они бывают не всегда. Предпочтение белой кожи среди людей белой расы уступило место предпочтению загорелой кожи, а поскольку все больше женщин в наше время работают в закрытых помещениях, подрумяненная солнышком кожа намекает на обилие свободного времени, проводимого на воздухе, вдали от компьютера и домашней рутины. В нашем сознании загар прочно связан с представлениями об отпуске на берегах теплого моря или о путешествиях в экзотические страны, что далеко не каждому по карману. Между тем женщины со смуглой или черной кожей старательно избегают солнца или покупают средства для отбеливания кожи.
Интерес к маленькой женской груди, так ценимой в Средневековье, уступил место предпочтению более крупных форм, которые легко доступны женщинам с солидными средствами. Индустрия красоты предлагает также неинвазивные варианты увеличения груди, например бюстгальтеры с эффектом пуш- ап, правда они тоже требуют затрат, но обойдутся куда дешевле пластики. Точно так же обстоят дела и с предпочтением плоского живота, сменившим средневековую моду на выпирающий живот: заветной подтянутости мышц пресса, о которой сегодня мечтают многие женщины, можно достичь только серьезными физическими тренировками, а они требуют свободного времени, не всегда доступного женщинам, работающим по многу часов за скромную плату и спешащим с работы домой, где они должны ухаживать за детьми и выполнять домашние обязанности. Более того, занятия пилатесом не обязательно придадут малообеспеченным женщинам желанные формы, которых легко могут добиться состоятельные дамы с помощью пластической хирургии.
Как и в Средневековье, современная женская мода явно благоволит богатым и нередко намекает, что праздность и есть самое модное из всех возможных положений. Женщины, проводящие весь рабочий день на ногах и добирающиеся до работы общественным транспортом или пешком, попросту не могут носить высоких шпилек. Те, кто носит обувь таких модных фасонов, могут позволить себе перемещаться на личном транспорте со всеми удобствами даже на небольшие расстояния, после чего они могут дать отдых ногам, в том числе и на работе. В общем, как говорит моя подруга, шпильки — «это сорт обуви, который надеваешь, чтобы дойти от машины до дверей ресторана». Точно так же не могут позволить себе безупречную модную одежду сельские труженицы и женщины на производстве, которые на работе носят униформу, как и прочие трудящиеся женщины, которых дома ждут дети и которым предстоит заняться множеством домашних дел.
Таким образом, мода насаждает и закрепляет идеи роскоши и красоты. Сегодня, когда мода выделилась в отдельную отрасль, эти представления внедряются с еще большей силой, чем в Средневековье, когда общество решительно пресекало попытки простолюдинов копировать стиль одежды правящего класса. Сегодня мода поощряет всех и каждого приобретать люксовые бренды, правда, для большинства они как были, так и останутся недостижимой роскошью.
Наше общество и до сих пор цепляется за сомнительную истинность представления о женской привлекательности и девичестве. Из года в год юных девушек выставляют на публику, всячески выпячивая их достоинства как сексуальных объектов, но при этом требуют от них целомудренного поведения. И порицают, если у девушки не получается соответствовать этому неисполнимому стандарту. В 2019 году еще 17-летняя тогда поп- звезда Билли Айлиш заявила, что специально носит мешковатую одежду, чтобы не дать сделать себя объектом гиперфиксации и сексуализации, хотя такой образ активно навязывается женщинам музыкальной индустрией и музыкальной культурой. Но она стала объектом гиперсексуализации и ажиотажа в СМИ, когда сфотографировалась в майке с одним из своих фанатов. Как выразился один интервьюер, «она несовершеннолетняя, но даже CNN написала статью о сиськах Айлиш»312. Двумя годами позже уже достигшая совершеннолетия Айлиш появилась в корсете на обложке одного из выпусков British Vogue и сразу же столкнулась с негативной реакцией возмущенной публики, в итоге она лишилась «ста тысяч подписчиков, причем только из- за сисек»313. И это была реакция именно на то, что она поступила по своей воле. Получается, что сексуализировать ее против ее воли — это нормально, а когда она добровольно предстала в откровенной одежде — это проблема.
Понятно, что наше общество до сих пор озабочено гипотетической девственностью женщин. Этот интерес временами выставляют как еще одну эволюционную особенность: тот, кого влечет к невинной девушке, может объяснить себе это желанием быть уверенным, что их общие дети будут только от него. Но этот тезис по большому счету синонимичен средневековому взгляду на целомудренность, даже если заменяет родителей и Бога теоретическим биологическим «импульсом». Следуя средневековой традиции, мы тоже ставим юных сексуально неискушенных девушек в положение, само собой подразумевающее, что их следует воспринимать как объекты сексуального желания. Будь это юные придворные дамы или поп- звезды на обложках журналов моды, мы, подобно нашим средневековым предшественникам, охотно любуемся этими молодыми девушками и расстраиваемся, когда они недовольны нашим вниманием.
«Чистота» остается непомерно притягательным для мужчин качеством даже после того, как у женщины случился первый секс. Мы озабочены тем, сколько у женщины половых партнеров, и открыто заявляем, что ей можно заниматься сексом только со считаными партнерами и все равно считаться привлекательной. Притом что современный мир более терпим к нетрадиционным половым отношениям, наше общество в своих тревогах по поводу половых партнеров женщин, похоже, интересуется почти исключительно их гетеросексуальными контактами. Мужчин беспокоит секс женщин с другими мужчинами, а то, что у женщин могут быть однополые контакты, для них «не в счет». И наоборот, влечение женщин к женщинам или их однополые отношения обычно выставляются как отдельная, специфическая форма влечения. Это нам только кажется, что мы отказались от религиозных представлений о надлежащем поведении женщин, но на самом деле мы всё еще придерживаемся взглядов на целомудренность, хотя именно на тех средневековых представлениях оно и основано. Мы приходим к тому же итогу, разве что используя новые и еще более изощренные средства.
Идеальная красавица Средневековья совсем не похожа на современную топ- модель, а современное отношение общества к красоте очень напоминает средневековое. Пусть это невероятно удручает, однако показывает нам, что положительные перемены возможны. Мы можем отказаться от затеянной против женщин бесчестной игры, открыть наш мир для приятия многообразных идеалов красоты и уменьшить значение красоты в жизни женщин.
Изменения в сексуальности
Со времен Средневековья наши представления о сексуальности и о женщинах изменились, впрочем, вы могли и не знать об этом, поскольку в целом нам еще только предстоит усвоить такой же серьезный глубокомысленный подход к сексуальности, какого придерживались средневековые мыслители. Мы лишь недавно начали рассматривать изучение секса как законную область знания, однако до сих пор считаем, что эта тема только отвлекает нас от серьезных научных тем. Несмотря на наше знакомство с публикациями Альфреда Кинси, доктора Рут и доктора Дебби Хербеник33, обсуждение сексуальности вне клинического контекста обычно воспринимается как нечто совершенно несерьезное. И потому мы всё еще сталкиваемся с препятствиями на пути научных исследований секса и формирования служб по охране сексуального здоровья ввиду упорного нежелания властей выделять на это финансирование314.
Уклонение нашего общества от того, чтобы с научной точки зрения рассмотреть сексуальность, отчасти продиктовано убеждением, будто мы и так знаем, что такое секс. Как нас учат (если нам повезло получить хотя бы какие- то знания в этой сфере от образования), секс — э то то, чем занимаются мужчина и женщина, когда очень- очень любят друг друга и решают завести ребенка. По мере взросления мы узнаем подробности того, как это происходит: поцелуи, тисканье, взаимная мастурбация, оральный секс и, наконец, «настоящий» секс, который понимаем точно так же, как понимали его люди Средневековья, а именно через проникновение пениса во влагалище.
Кроме того, мы искренне уверены в том, как у разных полов соотносятся сексуальность и отношения. Мужчины мирятся с романтическими отношениями, чтобы получить секс. Женщины мирятся с сексом, чтобы поддержать романтические отношения. Однако европейская традиция рассматривать женщин как жадных до секса ненасытных созданий существует гораздо дольше, чем современное представление о фригидности женщин.
Любопытно, что христианские философы древности и Средневековья потратили много времени на то, чтобы убедить людей воздерживаться от всякого секса, не ведущего к деторождению. Но ведь и мы склонны верить, что единственный вид секса, который имеет значение, — это секс с проникновением пениса во влагалище. А все прочие виды секса, включая те, что, по мнению обладательниц клитора, доставляют больше удовольствия, воспринимаются только в качестве прелюдии. Это подтверждает распространенная бейсбольная метафора секса, называющая поцелуи первой базой; прикосновения через одежду или ласки выше пояса — второй базой; ручную стимуляцию половых органов или оральный секс — третьей базой, а секс с проникновением — четвертой базой или выигрышем. Сексологи тратят уйму времени и сил, чтобы развенчать и опровергнуть такой «сексуальный сценарий»315.
Получается, в наших представлениях о сексе мы не так уж далеко ушли от Средневековья, раз не принимаем во внимание те его виды, которые более прочих могли бы заинтересовать женщин. Пьетро д'Абано из Падуанского университета называл женский оргазм за счет клиторальной стимуляции «неблагоразумным», что очень напоминает Фрейда, называвшего такой оргазм «инфантильным» или «незрелым»316. Для обоих мужей науки оргазм, достигнутый иными, чем проникновение пениса, способами являет собой глупость или ребячество, указывающие на ложное понимание истинного назначения секса. Если что и поменялось за века, разделяющие д'Абано и Фрейда, так это ответ на вопрос, почему им так не угодил клиторальный оргазм.
| Сапфо, девица с Лесбоса и поэт Миниатюра из книги Джованни Боккаччо «О знаменитых женщинах» |
Средневековый мир ставил под запрет клиторальный оргазм, достигнутый в половом сношении, которое не могло привести к зачатию. Как считали Блаженный Августин и Фома Аквинский, получать слишком много наслаждения во время секса означает наносить оскорбление Богу и потому такое надлежит пресекать. А нам те же самые действия видятся как баловство, которое отвлекает от «главного». Нам и в голову не приходит, что мы как общество и правда могли поддаться на раздававшиеся целое тысячелетие призывы покончить с содомией и держаться строго детородного секса.
Мы убеждаем себя, что наши сексуальные мысли, особенно когда это касается женщин, основаны на чисто биологических позывах и свободны от всего, что нам когда-либо внушала Церковь. Но это же смешно. Даже средневековые люди подняли бы нас на смех, заикнись мы, что заниматься сексом нас толкают исключительно биологические побуждения завести детей. Тогда почему, возразили бы они, женщины жаждут секса, даже когда у них менструация и зачатие в принципе невозможно? Если мы зациклились на сексе с проникновением пениса во влагалище просто потому, что такой секс в силу нашего физического и биологического устройства приносит наслаждение, тогда почему клитор расположен снаружи? Если секс именно так и устроен, тогда зачем философы и богословы столько веков подряд заклинали людей отказаться от занятий сексом, который сексом не считался? Наше отношение к сексу определенно обладает некоторой биологической «первоосновой», но господствующие среди нас представления о сексе, безусловно, порождены обществом.
Современные мыслители, как и средневековые, всё еще определяют женщину главным образом по ее детородному потенциалу. Представление, что женщины занимаются сексом, чтобы заманить мужчину в ловушку, произрастает из идеи, что женщина в первую очередь производительница детей. Когда дело касается секса, «респектабельных» женщин никогда не сочтут инициаторами или движущей силой процесса. Они участвуют в сексе лишь потому, что желают стать матерями. Напротив, женщин, жаждущих секса как такового, равно как и секса более чем с одним партнером, обычно выставляют испорченными, сомнительными и чуждыми всякой женственности. Средневековые богословы были бы просто счастливы, что мы подаем секс в таком же теоретическом обрамлении, что и они. В конце концов, не для того ли создана женщина, чтобы служить мужчине и помогать ему плодиться? Когда мы вслед за ними выставляем секс занятием, в котором женщины участвуют, чтобы зачать детей, мы делаем ту же работу, какую делала для них средневековая Церковь. Можно представить себе их изумление, если бы они услышали, что женщины «от природы» целомудренны и моногамны, но они бы проглотили это, учитывая, что взамен мы соглашаемся видеть в сексе одно лишь средство для размножения.
Из- за их же представления о том, что женская сексуальность растленна, средневековые мыслители не жалея времени дивились и поражались сексуальному потенциалу женщин, как и наслаждению, которое женщины испытывают во время секса, даже если считали женское наслаждение не таким качественным, как мужское. С другой стороны, наше современное переосмысление женщины как сосуда для мужских половых удовольствий привело к появлению новых взглядов на женский оргазм. В самом деле, эволюционные психологи задаются вопросом, почему вообще женщины испытывают оргазм, если для деторождения он необязателен. Некоторые пытаются разрешить это затруднение гипотезой, что женщины могут испытывать наслаждение во время секса, чтобы «скрепить моногамный союз» между собой и мужчиной, а по другой гипотезе — ч тобы способствовать «всасыванию спермы». И что особенно невыносимо, ряд исследователей вообще списывают женский оргазм в разряд «случайных побочных продуктов мужского оргазма, подобно тому как мужские соски, [которые] явно не несут никакой функции и относятся к случайным побочным продуктам того факта, что у женщин соски есть»317.
Забавно, что как наша современная точка зрения сместилась в сторону принятия предпочтительного для Церкви отношения к сексу, так сместились и наши представления о том, кто получает от секса удовольствие. Теперь, когда секс считается «благом» прежде всего как средство деторождения, наше общество решило, что это мужчинам нравится секс, причем в идеале им нравится секс со многими разными партнершами. В отличие от них, женщины изображаются верными созданиями, которые надеются, что если они, стиснув зубы, перетерпят секс с одним мужчиной, то взамен получат ребенка и преданного супруга. И все же неважно, сколько научных статей написано на тему «естественной избирательности» женщин при выборе партнера, факт остается фактом: на протяжении почти всей летописной европейской истории женщин считали жадными до секса с любым мужчиной, какой только согласится на это.
Тем не менее кое-какие средневековые пережитки сохранились, в том числе наше отношение к женщинам, пережившим сексуальное насилие. Вслед за людьми Средневековья мы считаем, что женщины, которых изнасиловали, скорее всего, «сами напросились». Мы определяем изнасилование как жестокое действие, совершенное против женщины, а не против опекающего ее мужчины, как формулировали средневековые законы. Однако мы нередко виним в этом самих изнасилованных женщин, несмотря на достигнутые за десятилетия успехи в продвижении феминистских идей и несколько юридических побед на этом фронте.
Когда на женщину нападает насильник, мы спрашиваем, во что она была одета, сколько выпила, почему была одна, зачем пошла на свидание с мужчиной, если не хотела с ним секса, — словом, выуживаем любые подробности, которые оправдали бы пережитые ею нежелательные сексуальные домогательства. Просто нам легче выставить виновной женщину на том основании, что она сама испорченная, чем признать, что мужчина совершил нечто ужасное. Таким образом, когда идея о фригидности женщин перестает служить интересам патриархата, ее можно отбросить. И ее место занимает средневековое представление о женщинах: сексуально озабоченных, только и мечтающих о том, чтобы погубить окружающих мужчин злокозненными чарами своей сексуальности.
К счастью, мы больше не обвиняем женщин в ведовстве, а идея, что женщины могут прибегать к оккультным обрядам, чтобы добиваться секса с мужчинами, уже более- менее ушла в прошлое. Зато в нас все еще живо представление, что женщины обладают мощной, возможно даже, колдовской сексуальной властью над мужчинами. В самом деле, что, как не это, может спровоцировать на домогательства мужчин, которые в ином случае мирно занимались бы своими делами?
Одним словом, ясно, что при всех переменах в нашем отношении к женской сексуальности со времен Средневековья одно остается неизменным — уверенность, что сексуальность у женщин неправильного свой ства. Общество с прежней решимостью настаивает на неверном отношении женщин к сексу. Миллионы и миллионы людей занимаются сексом вне пределов нормативно- гетеросексуального контекста, и у них мы можем научиться некоторым важным вещам, которые помогут нам сломать наши самонадеянные гипотезы относительно секса. Один такой урок заключается в том, что нам следует отбросить богословскую, а также псевдонаучно обоснованную идею о назначении секса единственно как способа зачинать детей. Тогда мы научимся разделять секс на те его виды, которые либо интересны нам, либо неинтересны. Те, кого обвиняют в отсутствии интереса к сексу, смогли бы убедиться, что очень даже интересуются им, когда то, что доставляет им удовольствие в сексе, доступно и не считается зазорным. Если мы разорвем застарелую связь между сексом и деторождением, то отойдем и от привычки определять женщину по ее детородной способности.
Благодаря историческому опыту мы можем отказаться от идеи, что то представление, которое есть у нашей культуры о сексуальности, неизменное и правильное. Нам нужно принять осознанное решение и прекратить относиться к женщинам как к существам из другого теста по сравнению с мужчинами, которые знают, как правильно заниматься сексом. И тогда, возможно, мы увидим, что все вокруг стали немного счастливее.
Оправдания новые, ожидания прежние Возлагаемые на женщин ожидания — е ще одна область, где наше общество продолжает смотреть в прошлое. Средневековым женщинам предназначали роли жен и матерей, и мы едва ли вправе заявлять, что придерживаемся другой точки зрения. Как общество относилось к семейному статусу женщин в прошлом, так во многом относится и сегодня. Девочек с детства баюкают сладкими сказками, в конце которых героиня и «правильный» избранник играют свадьбу, а потом живут долго и счастливо. Девочки играют воображаемые свадьбы с куклами, наряженными в подвенечные платья. Века идут, но над этими ожиданиями они не властны. New York Times и сейчас адресует дамам странички объявлений о свадьбах и помолвках; в телевизоре бесконечной чередой следуют реалити- шоу на тему, как найти мужа; свадебная индустрия набирает силу и так уже разрослась, что ее называют теперь «свадебнопромышленным комплексом». В «самый главный день в жизни женщины» мы вкладываем все больше средств — а мериканская свадьба в среднем обходится в 29 000 долларов. Средневековые европейцы не поняли бы, зачем так тратиться, поскольку им был важен брак как таковой, а не свадебные церемонии, однако результат все тот же318. Девочкам с малолетства внушают, что замужество — это самое главное событие в их жизни.
После свадьбы женщинам надлежит выполнить свое биологическое предназначение и стать матерями. Те же «научные» исследования, что сообщают нам, будто на свете всегда был и будет единственный стандарт красоты и будто женщины не сексуальны, также говорят нам, что самое главное назначение женщины — вынашивать детей. Точно так же, как всякие отношения женщины с мужчиной предположительно нацелены на выбор успешного партнера, способного обеспечить ее саму и ее детей, в качестве организующего принципа женской жизни предполагается произведение на свет потомства.
| Тимарет, дочь Микона, художница Миниатюра из книги Джованни Боккаччо «О знаменитых женщинах» |
Случается, что подобные представления о женщинах выплескиваются в реальное политическое пространство. Так, в США при администрации Джорджа Буша — младшего Центры по контролю и профилактике заболеваний разразились социально- консервативным заявлением, что женщины детородного возраста должны считать себя «предбеременными». Послушать их, так в молодых женщинах главное то, что они когда-нибудь могут стать матерями, а вовсе не то, что они люди, чье здоровье и счастье сами по себе ценны. Чтобы вы не приняли это за стародавний пережиток, озвученный особенно реакционным американским правительством, спешу сообщить, что не далее как в июне 2021 года Всемирная организация здравоохранения призвала «уделить должное внимание предотвращению … употребления спиртного среди … женщин детородного возраста»319. Сюда следовало бы включить 14-летних девочек, а также женщин, решивших вообще не заводить детей, и тех, которые уже родили стольких детей, скольких хотели. Когда дело касается здоровья женщин, ничто, вообще ничто другое так не заботит общество, как их возможность нарожать побольше новых людей. В конце концов, у нее может родиться сын, а его радости жизни уж точно будут значимы.
От средневековых женщин тоже ожидалось, что они вступят в брак и родят детей, а с детьми связывались надежды на процветание фермерского хозяйства, на умножение состояния и политического влияния. Но что любопытно, замужество и материнство в пору Средневековья было скорее предопределенностью, чем целью, в отличие от нашего времени. Безусловно, женщины блюли целомудрие и как могли украшали свою внешность, именно чтобы сделать себя более выгодной партией, но такова была назначенная им участь. И суть ее состояла в продолжении рода, а не в погоне за девчачьими мечтами.
Наше общество по- прежнему считает главным амплуа женщины замужество и материнство, правда, ловко облекает его в красивые иллюзии. Ты станешь принцессой, хотя бы и на один день. Твои дети будут расти и на твоих глазах добиваться успехов. Возможно, ты доживешь до дня, когда уже твоя маленькая принцесса вырастет и отец поведет ее к венцу, чтобы вверить другому мужчине. Это и будет вся твоя жизнь.
Интересно, что если наше отношение к замужеству и материнству в основном осталось прежним, то наши ожидания относительно женщин и работы сильно изменились. Как мы уже видели, средневековые женщины много и усердно трудились, однако нам часто говорят, что женщины появились на рабочих местах лишь в послевоенные десятилетия XX века, когда вышагнули из домашней сферы, чтобы занять свое место в рядах трудящихся. Нашему среднестатистическому современнику извинительно верить в эти россказни. Однако ученые мужи, и те пали жертвами этого мнения. В 1963 году социолог Уильям Гуд указал на «статистически нетипичный сегодня статус западных женщин … [и] и их высокую занятость на работе вне дома», что, как он утверждал, «обусловлено постепенным логичным философским распространением на женщин изначально протестантских понятий о правах и обязанностях индивида, подорвавших традиционные представления о “надлежащем месте женщин”»320. Тем не менее женщины Средневековья работали, и, безусловно, именно этого от них ожидало общество. Почему же мы считаем работающих женщин феноменом нашего времени?
Оглядываясь в прошлое, мы видим его через призму современных воззрений на гендер и работу. Средневековые женщины, как и их труд, считались маловажными по некоторым философским и богословским причинам, которые я упоминала выше. Женщинам отводилось приниженное положение по сравнению с мужчинами, соответственно, малоценным считался и их труд.
В представлениях эпохи Просвещения работать в сложной профессии или в общественной сфере для женщин означало идти против природы. Руссо утверждал, что женщины лучше всего проявляют себя в домашних занятиях, где требуется внимание к «мелочам», тогда как мужчины более интеллектуальны, и это создает взаимную зависимость, благоприятствующую «общественным отношениям». Для процветания «социальных отношений» лучше всего, чтобы женщины целиком отошли от публичной сферы и сосредоточились на домашней жизни, которая направляет их умственные устремления на все то, что в наибольшей степени упрощает мужчинам жизнь.
Ничего революционного в этих аргументах не было, зато революционным оказался их эффект. Стоило им утвердиться в общественном сознании, как женщины среднего и высшего классов стали отходить от своих мастерских, лавок и политических занятий и водворяться в закулисной домашней сфере рядом со своими детьми. Философ XVIII века Мэри Уолстонкрафт (1759–1797) выступала за место женщин в обществе, но в целом само общество чем дальше, тем больше связывало женщин с частной жизнью. Пока Новое время подходило к концу и расплывчатое понятие «наука» все чаще использовалось для обоснования существующего миропорядка, последовали новые аргументы похожего свой ства. Вот откуда пошли идеи психологов, похожих на Барона- Коэна, поведавших нам, что женщины по самой своей натуре предрасположены заботиться и воспитывать, и потому человеческое общество предписало им в качестве обязанности вести дом, точно так же как мужчинам — зарабатывать деньги321.
И все же женщина, выступающая исключительно в роли домохозяйки и матери, никогда не была распространенным явлением, даже в Новое время. Домоседство было привилегией, доступной женщинам, которые могли прожить на зарплату мужей или унаследовали богатство. Женщины из рабочего класса трудились всегда — что следует из самого названия их классовой принадлежности. И в сельском хозяйстве женщины тоже трудились на протяжении всего Нового времени, хотя, как и их средневековые предшественницы, не всегда считались отдельными работниками, а чаще воспринимались как придаток к своим мужьям. На ткацких фабриках Индустриальной эпохи работали почти сплошь одни женщины. Женщины нанимались в семьи с солидным достатком прислугой и кухарками, прачками и садовницами. Женщины работали полный или неполный день до замужества, в замужестве и после того, как их дети вставали на ноги.
Мы причастны к этому стиранию из истории женщин, трудившихся в предшествующие XX веку времена, из- за ряда
сложных причин. Главная среди них — наше желание рассматривать историю как единый поступательный марш человечества в сторону прогресса. Женщины потому и пришли на рабочие места лишь в последнее время, что оно самое благоприятное для того, чтобы быть женщиной. Мы радуемся, что женщины сейчас могут избрать любую профессию и выстроить карьеру, но при этом упускаем тот факт, что женщины веками трудились в профессиях, которые предназначались им — или не предназначались. Нам как обществу не хочется признавать, что даже если женщины не работают на оплачиваемой работе вне дома, домашние дела, которые они выполняют, — уборка и мелкий ремонт, шитье и починка одежды, забота о семье, уход за детьми и присмотр за их учебой — это тоже труд. Люди Средневековья не сомневались, что труд матери тяжел и требует времени, не то что мы.
Честно говоря, мы уже начали признавать домашний труд женщин как полноценную работу. В 1989 году Арли Хохшильд предложила термин «вторая смена» для обозначения всех домашних обязанностей, которые выполняют женщины, возвращаясь вечером с оплачиваемой работы322. Если же у нас есть деньги и возможность, мы идем по стопам наших средневековых предшественников и спешим переложить повседневные домашние дела на других людей, а под «другими людьми» я здесь подразумеваю женщин победнее. Армии нянь, гувернанток, уборщиц и прочей домашней прислуги лучше всяких слов доказывают, что домашний труд — настоящая полноценная работа. Но поскольку к этой «работе по дому» приклеилось нелестное мнение, большинству женщин, которые ее выполняют, платят мало323. А мы по- прежнему толкаем женщин брать на себя эти роли, настаивая, что сама природа предопределила им выполнять все домашние обязанности, и с малых лет начинаем посвящать девочек в тонкости домоводства.
И все же нелестное мнение о труде женщин распространяется далеко за пределы всевозможных домашних работ. Когда женщины приходят в профессии, в которых прежде господствовали мужчины, вознаграждение за работу немедленно падает324. И наоборот, когда в сферах, которые традиционно считаются женскими, как, например, работа за компьютером, мужчины начинают заменять женщин, вознаграждение начинает повышаться. Между тем в любой профессии, где заняты женщины, существует практика платить им меньшее вознаграждение, чем их коллегам- мужчинам в тех же должностях, — этот феномен получил название гендерных различий в зарплатах — и кроме того, в тех же профессиях женщины гораздо реже занимают высокие руководящие посты. Такое же отношение к женскому труду проявлялось и в Средние века. Но люди Средневековья хотя бы поступали так из честных побуждений — они просто недолюбливали женщин.
Ставить себе в особую заслугу то, что это мы в недавнем времени освободили женщин и усвоили уважительное отношение к ним, означает отказывать в признании миллионам безвестных женщин, которые не одно тысячелетие поднимались ни свет ни заря, делали всю положенную им работу, растили и воспитывали детей и ничуть не менее мужчин участвовали в жизни общества и составляли его неотъемлемую часть.
Если мы рассказываем только о нас и о нашем времени, умалчивая о прошлом, мы еще сильнее сгущаем туман, и без того окутывающий женщин Средневековья и их историю. Наши рассказы об истории женщин и женского труда, вроде тех, где описываются стандарты женской красоты и секс, выставляют нас в самом выгодном свете, однако зачастую имеют очень мало общего с историческими фактами. Если мы хотим изобличить ложность этих представлений, нам для начала надо освободить в собственном сознании место для настоящей истории женщин и их труда. Только тогда мы начнем понимать, отчего наши нарративы так далеки от реальности и о чем мы умалчиваем, когда составляем их.
***
Изучение жизни средневековых женщин и общества, в котором они жили, само по себе представляет интерес. Бесконечно увлекательно, хотя порой и довольно сложно, открывать для себя новое о прежнем мире, из которого произрастает наш собственный мир, и это — ч истое благо. Вместе с тем, когда мы глубже вникаем в средневековые представления о женщинах, нам также открывается много нового о нашем собственном мире и ожиданиях, которые он возлагает на женщин. Оказывается, наши воззрения на женщин, как и обращение с ними, социально податливы, и хотя некоторые из наших конструктов претерпели изменения, мы по прежнему считаем женщин низшими по сравнению с мужчинами.
На первый взгляд, нас должна удручать эта извечность отводимой женщинам роли в обществе, но весь фокус социальных конструктов в том и состоит, что они именно конструкты, то есть умозрительные построения. И если мы сами их сконструировали, значит, сможем и деконструировать, а на их месте выстроить новые. Понимание прошлого и отказ от его предрассудков позволяют нам создать новый образ будущего, а также добиться необходимых перемен, чтобы создать мир более равноправный. И сейчас самое время начать выстраивать это другое, лучшее будущее.