Саша помахал рукой и завозился с камерой. Я промолчал.
Журналистка: Мы делаем про вас передачу и хотим взять небольшое интервью. Вы согласны?
Я: Я…
Журналистка: Саша, работаем!
Журналистка вылезла из шалаша и потащила меня за собой, я чуть землянику не расплескал. Встали. Саша вскинул камеру на плечо. Показал три пальца, два пальца, один палец.
Журналистка: Доброе утро. Я веду прямой эфир из леса, где живёт бывший инкассатор Сбербанка Олег Верещагин. Скажите, Олег, что побудило вас бросить работу и семью и поселиться в этом шалаше?
Я: Хорошо мне тут. Поживу пока. Земляники вот набрал, нюхаю.
Я показал оператору «ковш» и для наглядности понюхал. Журналистка склонилась и тоже понюхала. Она была красивой и точёной, как статуя.
Журналистка: Пахнет одуряюще. Говорят, вы ушли из мира в знак протеста? Против чего вы протестуете?
Я: Суды эти, ипотека… Криво всё как-то, понимаете? А тут тишина, интернета нет, птички поют. И небо видно. Я крышу разворошил и весь день в небо смотрю. Землянику жую или щавель и смотрю. И почему мы окна вбок делаем, а вверх — никогда?
Журналистка: Вы хотите сказать, что протестуете против засилья высоких технологий, судебной системы и технократической цивилизации?
Я: Э-э-э… Я просто тут живу, чтобы не жить там.
Журналистка: Хорошо. А как же семья, работа, обязательства?
Я: А как же свобода? Как же лес, щавель, речка, шалаш? Кто будет нюхать землянику и смотреть в небо?
Журналистка: А зачем нюхать землянику и смотреть в небо?
Я: А зачем семья, работа, обязательства?
Журналистка: Не знаю.
Я: И я не знаю.
Журналистка: Хорошо. Чем вы здесь питаетесь? Только подножным кормом?
Я: Травки-ягодки жую и грибы на костре жарю.
Журналистка: Где вы моетесь?
Я: В речке. А какать в ямку хожу.
Журналистка: Очаровательная подробность. Что вы будете делать зимой?
Я: Я даже на час вперёд не думаю, не то что на месяц.
Журналистка: Вы — фаталист?
Я: Зима придёт, там видно будет.
Журналистка: Что — видно? Фаталист вы или нет?
Я: И это тоже.
Журналистка: Последний вопрос. Вы поселились в лесу навсегда или планируете вернуться?
Я: Сложно что-то планировать, когда вперёд не думаешь.
Журналистка: С вами была Дарья Сапрыкина и ушелец Олег Верещагин прямиком из пермского леса.
Оператор скинул камеру с плеча и полез в сумку. Журналистка отдала ему микрофон и повернулась ко мне.
Журналистка: Можно личный вопрос?
Я: Давайте.
Журналистка: Как вы тут без женщин?
Я: Как-то не хочется, не дрочу даже.
Она вспыхнула и улыбнулась.
Журналистка: Спасибо за интервью. Удачи.
Я улыбнулся и кивнул. Оператор помахал. Он немой, что ли?
Если честно, сначала я не придал этому интервью значения. А через три дня придал. Было утро. Я с речки вернулся и залез на сосну, чтоб посмотреть на мир сверху, потому что всё снизу да снизу, надо ведь и сверху когда-то? Сижу на ветке, обозреваю, вдруг вижу — идут. Пятеро. С бородами. С рюкзаками. С удочками. С палатками. К шалашу подошли и стоят. А потом один как заорёт: «Э-ге-гей! Оле-е-ег!» Случилось, думаю, что-нибудь. Жена, думаю, наверное, за мной прислала. Спустился.
Я: Привет, ребята. Вам чего?
Они действительно ребятами оказались, невзирая на бороды, — двадцать с хвостиком, не больше. Почему-то я произвёл фурор: бородачи возликовали и обступили меня, как ёлку. «Олег! Надо же, не наврали в РБК! Так классно, что мы тебя нашли!» И руку полезли жать. Жал. Андрей, Марат, Игнат, Харитон, Костя. Ещё раз. Андрей, Марат, Игнат, Харитон, Костя. За старшего у бородачей был Андрей.
Я: Вы кто вообще?
Андрей: Мы политологи из универа. Я — старший группы.
Харитон: Это так правильно… Судебная, ипотека. Окна не вбок, а вверх. Действительно… Глубоко. Мы хотим с вами жить. У нас палатки, котелки, удочки… Лопаты сапёрные взяли, чтобы землянки на зиму и ров.
Я: Какой ров? Как — жить? Почему?
Я буквально в осадок выпал.
Андрей: Ров и частокол. Всё верно.
Игнат: Правительство не допустит, чтобы тут коммуна была, попробуют выбить.
Я: Куда?!
Андрей тонко улыбнулся, как иезуит.
Андрей: Да уж не в Крым.
Политологи значительно переглянулись.
Я: А может, вам тут не жить? Может, вам жить дома, с мамами?
Марат: Не волнуйтесь за нас. Мы всё решили. Мы готовы.
Я: Я в общем-то…
Костя: Ставим палатки, лесные братья!
Андрей: Это я должен говорить.
Костя: Почему?
Андрей интеллигентно набычился.
Андрей: Потому что я старший группы.
Костя: Ты был старшим, пока мы сюда шли. А сейчас у нас братство и все равны. Ну, кроме Олега. Верно, Олег?
Я: Наверное…
У меня голова закружилась от всех этих событий, и я пошёл в шалаш — полежать для сердца. Пока я лежал, молодые политологи развили впечатляющую активность: поставили палатки, насобирали грибов, наловили рыбы и уже приступили к копке рва. Вечером ко мне заглянул Андрей с двумя палками. Одна была потолще, другая потоньше. Обе заточенные.
Андрей: Олег, из чего частокол будем делать? Из таких или из таких?
Я: Не знаю.
Андрей: Ты должен знать. Кто, если не ты?
Я: Ты, например.
Андрей: Я?! Ты мне такое доверишь?
Я: Доверю.
Андрей: Блин. Мне надо подумать. Я попозже зайду, хорошо?
Я кивнул. На небе высыпали звёзды. В соседней палатке громко целовались Костя с Игнатом. Ладно, подумал я, неделю поживут и свалят. Потерплю. А утром пришла Полина с дочкой. Худенькая такая веганша с розовыми волосами. Активистка. Кошки, там, псы. Я, говорит, всегда хотела, но не могла решиться, а вас увидела и решилась. Где, спрашивает, у вас детский туалет? Где, говорю, ямку выкопаете, там и он. Через два дня мужик православный приехал — Сергей. Палатку военную раскинул. Дворец. Храм, говорит, нужен, без него никак. Сделали большой шалаш, крест присобачили. Тут Костя ко мне заглянул. Игнат, говорит, засматривается на Харитона. И в слёзы. Ну-ну, говорю, образуется. Ещё через неделю бизнесмен пожаловал. А за ним четыре грузчика с фиолетовым биотуалетом на руках. Политологи ров докопали, воткнули частокол. Протестант припёрся — Бога искать. Полине детская игровая комната понадобилась. Ночью в ров накакали. Харитон отверг Игната. Бизнесмен напился и приставал к Полине. Сергей поколотил Андрея ради Христа. Журналисты опять приехали. Снимали, вынюхивали, обозвали нас «протопосёлком». Барды пришли. И солнцепоклонники. И какой-то зэк в татуировках. Приехал губернатор — подарил напольные часы «Биг-Бен» и саблю. Наступил сентябрь. И вот сижу я ночью в шалаше с саблей на коленях, жую щавель, рядом часы тикают, у костра барды горланят, ребёнок плачет, бизнесмена тошнит, Сергей молится, протестант храпит, и вдруг ясно так понимаю — пора тикáть. Вышел, огляделся. Направился к экотропе. Тут Андрей мне навстречу.
Андрей: Олег, ты куда?
Я: Ерунда какая-то, домой пойду.
Андрей: Как это — домой? А мы?
Я: А вы как хотите.
Андрей: Так нельзя. Сначала собрал нас всех, а сам домой?
Я: Никого я не собирал. Это РБК. Дай пройти.
Андрей: Не дам! Сергей, Костя, быстрей сюда! Атака! Атака! Э-ге-гей!
Я: Заткнись, дурак!
Набежали. И Сергей, и Костя, и барды, и протестант, и зэк. Одним словом — все. Андрей постоянно речи про атаку заводил, вот народ подспудно и ждал.
Сергей: Где атака?! Кто?
Я: Никто. Расходитесь давайте.
Андрей: Он домой пошёл!
Полина вскрикнула. Сергей свёл брови. Зэк усмехнулся.
Харитон: Ты врёшь! Этого не может быть!
Я: Может. Домой я пошёл.
Вскрики усилились.
Полина: Ты шутишь, да?
Я: Нет. Пора мне.
Сергей: Иуда!
Бард: Ты не патриот! Не патриот, понял?!
Марат: А мы? Ты в ответе за тех, кого приручил!
Протестант: Лютер бы так не поступил.
Андрей: Какой? Кинг или немецкий?
Протестант: Оба.
Зэк: Не дури, пахан. Вертайся в шалаш.
Я: Отстаньте. Пошёл я.
И пошёл. А Полина как взвизгнет, как прыгнет на спину! Кошка сиамская.
Полина: Коля бросил, а щас ты! Не пущу!
Я побежал. С Полиной на спине. У частокола догнали. Врезали по ногам, навалились, связали, отнесли в шалаш. Звёзды высыпали. Часы тикают. Барды поют. А рядом Полина сидит — щавель мне в рот складывает.
Ублюдок зимы
Блистать можно по-разному. Я знал дворника, который выходил под мои окна в пять часов утра десять лет кряду и мёл, скрёб, харкал и матькался. Первую неделю я думал выйти из дома и отвесить ему оплеуху или затрещину. Я склонялся к затрещине, потому что оплеуха подразумевает равенство бьющего с битым, а его не было. Только лень удерживала меня. А потом я заметил: мой двор, тротуар и дорога идеально вычищены. Вокруг скользили и падали люди, а я прогуливался у своего подъезда, как корги королевы по двухсотлетней лужайке возле дворца.
На следующий день я вынес дворнику бутылку водки. Дворник отказался. Он был пенсионером, а работал не столько за деньги, сколько ради самого занятия и физической формы. Жена не разрешала ему матькаться, хотя он это и любил, потому что раньше работал крановщиком на заводе, а все крановщики обожают матькаться, и поэтому он всласть матькался на свежем воздухе. Так некоторые люди читают стихи. Услышьте на секунду фразы «снег ебучий» или «лёд-выблядок, ублюдок зимы», сказанные громко и нежно.
До появления этого выдающегося дворника я страдал бессонницей и вообще никак не мог упорядочить свою жизнь. Клеймо беспорядка просвечивало повсюду — от посуды в раковине до половых связей, алкоголя и наркотиков. Однако ежедневные пробуждения в шесть утра подтолкнули меня к переменам. За каких-то три месяца я научился засыпать в одиннадцать, чтобы поспать хотя бы семь часов. Засыпать мне помогали книги, которые я открывал за час до отбоя. Здоровый сон пришёлся мне по вкусу. Я смотрел яркие сны. Через полгода я обнаружил в себе изрядный запас энергии. Её надо было куда-то девать — я купил себе кроссовки, спортивный костюм и стал бегать в любую погоду по сосновому лесу.