с этикеткой «Быков» и бутылку с этикеткой «Юзефович». Разлил красную влагу по двум декантерам.
— Ты пей Быкова, раз не пробовала. А я выпью Юзефовича. Мне хочется его сдержанности сегодня. Это очень холодная кровь с огненным послевкусием. Нотки металла, объятого лавой, так я это понимаю.
Через пятнадцать минут Быков и Юзефович были разлиты из декантеров по музыкальным бокалам. Мужчина и Пульхерия чокнулись. Прежде чем припасть к бокалу, мужчина погасил свет. Сквозь мрак он видел, как Пульхерия коснулась бокала губами и втянула аромат крови. Её глаза полыхнули предвкушением. Замерев на секунду, как парашютист перед люком, Пульхерия наклонила бокал и отпила. Мужчина пригубил из своего, а потом залпом его опустошил. Ослабели ноги. Мир помутился. Пульхерия повалилась на кровать. Мужчина упал рядом. Они переживали нирвану, сильнейший «приход». Они смеялись, плакали, целовались, что-то говорили, сами не зная что. Иными словами, были счастливы как дети.
— Знаешь, я всё-таки буду жить у тебя.
— Живи, конечно, раз хороший человек.
— Потолок движется.
— Жужелица! Жужелица!
— Движется жужелица.
— Ох, милый, я такая несчастная!
— Кто тут милый, хотел бы я знать?
Распорядок дня на форуме молодых писателей в Ленинске выглядел так: с восьми до девяти — завтрак, с десяти до двух — мастер-классы, с двух до трёх — обед, с трёх до семи — встречи с немолодыми писателями. Дальше предполагалось свободное время, однако свободным оно становилось раньше, потому что обязательная часть длилась до обеда. В первый день форума распорядок был иным из-за церемонии открытия, где присутствовали все участники, кроме мужчины. Мужчина стоял на площади перед гостиницей «Венец» и ждал оборотней. С одной стороны площадь подпирала гостиница, с другой — Волга, а справа, в Доме книги, заседали молодые писатели. Мужчине казалось маловероятным, что оборотни откажут себе в удовольствии пронестись по площади, потому что их привлекали пустые пространства. Оборотни не пронеслись. Открытие форума прошло благополучно. Разве что Пульхерию вывели из себя подростки, спевшие что-то советское и звонкое про литературу. Вскоре форумная жизнь закрутила вампиров. На третий день рассказ Пульхерии разнесли. Мастер-классы предполагают, что каждый из участников читает произведения всех остальных, чтобы потом высказать своё мнение о текстах в присутствии мастера и тем самым помочь авторам их улучшить. На практике же авторы вкручивали в коллег саморезы, старались сделать побольнее, чтобы выделиться на общем фоне в глазах мастера. Мужчина относился к этому спокойно. Рассказ Пелевина, который он раздал участникам форума в первый же день, был уничтожен ими днём позже. Мелированный из Брянска, толстомордый из Беларуси и кадыкастый из Кемерово в унисон доказывали, что это не литература, а мужчине не стоит писать никогда. Мужчина писать и не собирался, но Пелевину настоятельную просьбу молодых писателей решил передать. С Пульхерией было сложнее. Она действительно написала к форуму рассказы и действительно за них переживала. Её растоптали на глазах мужчины, и он был поражён, как столетняя вампиресса может так запросто вестись на всю эту чепуху. Продолжая играть рубаху-парня, он сказал:
— Да, лан, чё вы… Нормуль рассказы. Глубины не хватило, ширшести, но где их хватило, где их хватило, я вас спрашиваю? Запятая вот ещё перед «как» не нужна. Тут «как» не как «как», а как «как», понимаете?
Коллектив понял. Главным образом он понял это потому, что изъяснялся схожим образом. Иногда мужчина думал, что мелированный из Брянска прочитал больше книг, чем он, хотя и был младше его на две тысячи девятьсот девяносто четыре года. У Пульхерии как-то вырвалось: «Они хуже вампиров, честное слово!» И на вкус мужчины, это прозвучало очень точно.
На пятый день форума, в пятницу, мужчина и Пульхерия пошли гулять. В субботу утром форум закрывался. Если оборотни не нападут завтра, значит, Пелевин ведёт свою игру или ошибся. Найти гения чистой воды вампирам не удалось. Зато три больших таланта они разнюхать сумели. Пить кровь этих людей прямо на форуме они не собирались. Они просто с ними познакомились, записали их координаты, чтобы потом, когда кровь у них нальётся творческой силой, прийти к ним в гости тёмной ночью и посмотреть в глаза. Кстати, только чистым гениям мужчина мог смотреть в глаза без очков. Всех остальных он вводил в транс через толстые стёкла, пробивая их лёгким усилием воли. Без этого усилия глаза мужчины были безвредны, однако стоило ему выйти из себя, как сила прорывалась неминуемо, уже не встречая на своём пути никаких препятствий.
Мужчина и Пульхерия гуляли по Ленинску бесцельно. Пульхерия была в тяжёлых ботинках и в лёгкой струящейся юбке, мужчина не изменял своему крестьянско-джинсовому стилю — вместе они смотрелись странно. У памятника Карамзину, чей классицизм казался мужчине новаторством, Пульхерия сказала:
— Сегодня мы будем практиковать випассану.
— Что это такое?
— Осознанное молчание. Я поставлю таймер на сорок пять минут, и мы будем гулять и молчать, что бы ни произошло.
— Мы и так можем молчать.
— И так молчать кто угодно может. А ты попробуй молчать, когда знаешь, что говорить нельзя.
— Запретный плод? Ну, понятно. Где ты этого набралась?
— Я ездила на остров Панган.
— Чтобы молчать?
— Да. И чтобы купаться. Почему ты улыбаешься?
— Потому что это по-детски мило, если вспомнить, кто мы. Всё-таки молодость — это добродетель.
— Ты улыбаешься добродетели?
— Заводи таймер, Пульхерия. Я улыбаюсь неизвестно чему.
— Это самое лучшее, не правда ли?
Пульхерия включила таймер. Поначалу молчание была хрупким, погрязшим в недоговорённости. Минут через десять оно обросло солидностью. Через полчаса мужчина почувствовал удовольствие и попытался молчать не только внешне, но и внутренне. Ему хотелось привести свой ум в соответствие с губами. Это ему почти удалось, когда впереди замаячила мелированная шевелюра. Молодой писатель из Брянска был пьян и шёл слегка покачиваясь. Мужчина втянул воздух и схватил Пульхерию за локоть. Улица пахла псиной. В тёмной арке, до которой мелированному оставалось метров пятьдесят, а мужчине все семьдесят, притаились оборотни. Нарушать випассану мужчина не хотел. Он показал на нос, на Пульхерию, мелированного, а потом прижал палец к губам. Пульхерия распробовала воздух и всё поняла: она забирает мелированного, а он разбирается с оборотнями. Прочитав это в её глазах, мужчина побежал, а потом прыгнул, приземлившись в пяти метрах от арки. Прыгнула и Пульхерия. Оказавшись за спиной мелированного, она легко шлёпнула его по виску, подхватила и затащила в подъезд. Мужчина вошёл в арку. Оборотней было трое. Они не перевоплотились, но были на грани. Лохматые, крепко сбитые мужики. Сверхъестественная форма крестьянства. Они сразу учуяли его присутствие. Мужчина остановился в метре от них. Нарушать випассану он по-прежнему не собирался. В арке звенела тишина. Наконец один из оборотней заговорил.
— Мы тебе ничего не скажем. Просто знай, что ты не уйдёшь из Ленинска. Ты умрёшь здесь.
Мужчина улыбнулся и развёл руками. Троица обратилась. Клочки одежды усыпали асфальт. Мужчина снял очки и сразил их сабельным взглядом. Оборотни лишились голов. Мужчина называл этот свой взгляд «вдовьим», потому что «вдовой» раньше именовали гильотину. Зачем-то отряхнув руки, мужчина вышел из арки и одним прыжком подлетел к Пульхерии. Пульхерия курила возле подъезда, где лежал мелированный. Взяв её под руку, мужчина направился к гостинице. Через пять минут пропиликал таймер.
— Всё кончено?
— Да. Их было трое.
— Всё нормально?
— Не совсем. Они поняли, кто перед ними, но всё равно уверили меня в моей смерти.
— Пёсьи понты. У тебя нет врагов в живой природе.
— На самом деле есть. Если оборотни объединились с охотниками на вампиров, что представить трудно, но можно, то у них появляются шансы. Понимаешь, уйти я смогу откуда угодно и когда угодно. Однако я не могу уйти, пока молодые писатели и мастера не разъедутся по своим городам. Надеюсь, завтра оборотни пойдут через площадь, и там я дам им бой. Ты будешь на церемонии закрытия. У входа. Если кто-то уйдёт от меня, он не должен уйти от тебя. К тому же не забывай про Пелевина. Завтра он вполне может проявиться.
— Слушай, но мы не боимся серебра!
— Я знаю. Серебра, чеснока, святой воды, крестов и солнечного света. Мы боимся только голода и не любим противную нетворческую кровь. А ещё нас можно сжечь. Или разрубить на части и зарыть их в разных концах света. Тогда ты умрёшь.
— А ты?
— Я оживу. Правда, на это уйдёт несколько тысячелетий. Я и так допустил Вторую мировую. Такого подрыва кормовой базы не знала история. Если я буду ворочаться в земле и допущу Третью, то неизвестно, что вообще останется от человечества.
— Ты нагнетаешь, милый. Всё не так серьёзно. Оборотни просто трепались. Хочешь, я расскажу тебе шутку? В интернете вчера прочитала. Про Гёте. Ты ведь пил Гёте?
— Пил. Строгость Рейна и пикантная цыганщина. Не знаю, откуда она взялась. «Гран Крю». Про «Гран Крю» никогда не знаешь, почему он такой, какой есть. Давай шутку.
— Из «Фауста». «Знай, Мефистофель, выберу я Свет! Но, Фауст, это пидора ответ!»
Мужчина расхохотался. Пульхерия улыбнулась. На Ленинск опустилась ночь. В номере мужчина подгрёб её к себе и уснул. Её волосы щекотали ему нос, но мужчина терпел. В глубине души он надеялся, что утром его убьют. Сам он не смог найти способа окончательно развоплотиться. Может, кто-то другой сумеет это сделать?
В субботний полдень, сразу после встречи с редакторами толстых литературных журналов, началась церемония закрытия восемнадцатого форума молодых писателей. К этому времени мужчина успел написать завещание, разделить с Пульхерией полбокала Иванова, тщательно вымыться и отдать совету старейшин последние распоряжения. Без пятнадцати двенадцать Пульхерия ушла в Дом книги. Без пяти двенадцать мужчина вышел на главную площадь Ленинска. Он думал: «Я всегда готов умереть и как будто поэтому не умираю, может быть, мне надо быть не готовым умереть и тогда я умр