И загадочно улыбался. Глупые взрослые. Не понимают самого простого: мы все — волшебники. Иногда — злые, чаще — добрые. Совсем не сказочные волшебники.
Обычные.
Тишина длилась еще минуту после того, как я закончил. Нет слов — лучшая похвала.
Сначала дядя Люсик почесал затылок, что сиял нарождавшейся лысиной, как луна в редколесье, теперь задумчиво скреб подбородок:
— Очень неплохо. Даже хорошо. Вот только имя… Твой герой почему-то мальчик, это неправильно. Есть непонятные слова. Впрочем, ангелу это простительно. В общем отлично. Дуализм, переплетение смыслов, глубина… и… нам с тобой надо поговорить, Чапа. Зайди ко мне после занятия. Кто остался? Тома, прошу.
Под впечатлением от моего рассказа народ с вскинул глаза на Тому: что второй ангел отчебучит? Это ж так здорово — безнаказанно слушать ангелов, если слушать их, вообще-то, запрещено. Но тут вам не там. Как я уже понял, красиво обойти закон — любимая забава местных.
Некоторые даже переползли поближе. Часовой в башенке изумленно повернулся: что происходит? Заговор? Назревающий мятеж? Секреты от власти ни при каком режиме не поощряются ни в одном государстве: ни при монархии, ни при видимости демократии. Третьего ни дано, ведь анархия — не власть, секретствуй хоть до посинения.
Заметив среди нас папринция, стражник с облегчением вернул орлиный взор в зазаборную даль.
Тома кашлянула в кулак, спина выпрямилась, глаза брызнули яркими лучиками.
— Сказание житейское о сестрице Алё… нет, просто сказание.
…Жили-были сестричка и… еще сестричка. Две жили сестрички. Одна звалась Василиса Прекрасная — не было краше нее на свете. Другая — Василиса Премудрая, потому что красотой не вышла, а замуж хотелось. Взбрело однажды Прекрасной из лужицы напиться.
— Не пей, сестрица, — взмолилась Премудрая, — козле… кхм, телочкой станешь!
Не послушалась Прекрасная, выпила мутной водицы через тростиночку. Взвеселилась, влезла на стожок и давай срамные танцы танцевать, лифчиком белы облака разгонять. И обратилась в натуральную телочку. Залилась Премудрая слезами, села под стожок, плачет, а телочка возле нее скачет.
В ту пору ехал мимо купец на мерине вороном, многосильном, немецких кровей.
— О чем, красна девица, плачешь?
Рассказала Премудрая про беду.
— Поди за ме… бери меня в мужья, — говорит купец. — Будешь ходить в золоте-серебре. И телочка будет жить с нами.
Василиса Премудрая подумала-подумала да взяла купца. Переехала она в его хоромы, стали они жить-поживать, и телочка с ними живет, ест-пьет с Премудрой из одной чашки, спит в одной постели.
Напрягло это Премудрую. Но она же премудрая. Думает:
«Это ж сестрица моя, хоть и телочка. Пропадет без меня совсем. Негоже ее в беде оставлять».
Однажды приходит она с работы не вовремя, а купец телочку в упряжь кожаную запряг, скачет на ней верхом, измывается и кнутом дубасит то промеж копыт, то промеж рогов. Воет телочка, стонет, кричит криком нечеловеческим. Да не отпускает ее купец, издевается всякими способами над бедной сестрицею безответною. Не выдержала Премудрая, взяла купца, привязала на шею камень и бросила в воду. А телочка перекинулась три раза через голову… потом еще попрыгала по-всякому… в общем, допрыгалась. Ушла в дикий лес, нашла себе сначала осла, потом бобра, да смотрела, как они, тоже напившись водицы мутной, день-деньской друг дружку мутузят. Видит Премудрая: не стать уж сестрице человеком. Вызвала она ведьму звездопогонную и отправила телочку на ферму, где таких холят, поят, доят да стригут. Стала Премудрая одна жить в хоромах купца, принимая то жнеца, то кузнеца, тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец.
— На ходу сочинила? — понял дядя Люсик, меняя одно опорное колено на второе.
— Ага.
От жара Томиных щек плавился воздух, она не знала, куда деть глаза.
— А где борьба добра со злом? — вцепилась внимательно выслушавшая и словно бы оскорбленная в лучших чувствах Варвара.
— Разве так надо было? Я думала бобра с ослом…
— Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей, это не смешно и заезжено. Я считаю задание выполненным. Кто скажет, о чем сказка ангела?
Сразу несколько девчонок выкрикнули:
— О любви и предательстве.
— А в категориях добра и зла? Кто сформулирует?
Подала голос Глафира:
— Не делай добра, не получишь зла.
— В основе правильно, но абсолютно некорректно, — отбрил дядя Люсик. — Как сказать то же самое, но по-другому, в другой плоскости?
— Добро наказуемо, — вкинула Аглая.
— Наказанное добро поощряемо, — добавила Феодора.
— Все к лучшему, — обобщила Карина.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — уточнила Зарина.
— Все относительно, — для кучи внес я свою лепту.
— Добро должно быть с кулаками, — считая, что тоже к месту, вставил кто-то из мелких.
Мелкими я величаю всех, кто хоть чуточку младше меня. Как москвичи говорят «Понаехали» любому, кто прибыл в столицу на минуту позже.
— Воспринимаемое добром не всегда добро, — красиво выправила первую мысль Глафира, — а казавшееся злом иногда благо.
— Нельзя поддаваться кажущимся добром сиюминутным желаниям, которые издали есть зло, — добавила очередная едва перевалившая тринадцатилетие козявка.
— Достаточно, — прекратил прения папринций. Его собственной версии так и не прозвучало, мысли были где-то далеко. Он встал. — Вы хорошо поработали. Главное, чем мы сегодня занимались — учились думать. Кто насколько и в правильном ли направлении — покажет время. Все свободны. Двадцать минут личного времени и отбой.
Шевельнулось неприятное предчувствие. Никакой угрозы в приглашении папринция не было, но…
Вот именно. Но.
Дядя Люсик странно оглянулся, словно опасаясь слежки, и ввел меня в свой кабинет. Дверь плотно прикрылась. Звонко ругнулся стул, вытянутый из-под большого, похожего на письменный, дубового стола. Папринций сел, а я остался стоять, как на расстреле.
— Скажи мне одну вещь, Чапа. Ты мальчик?
Глава 10
Я поперхнулся. Взгляд вперился в пол, голова опустилась так, что дальше только треск шейных позвонков и свободное падение.
— Можешь не отвечать, — обычным ровным тоном сказал дядя Люсик. — Будем считать, что разговора не было, но, на всякий случай, будь осторожнее. Вокруг тебя творятся непонятные вещи. Иди.
Ощущение было, что намочили и, как тряпку, выжали перекручиванием. Словно развинченный, делая один нетвердый шаг за подгибающимся другим, я приближался к шумевшему развлекавшемуся бассейну, не в силах собраться с мыслями. Их сдуло. Свободное место заполнили страх, отчаяние и тупая надежда на чудо. Ужасный коктейль.
Когда же взгляд обрел осмысленность…
В бассейне… пардон, купальне, расположенной под открытым небом рядом с помывочной, царило безмятежное веселье. Около двери попирали животами травку несколько учениц, щебетали о чем-то, многоголосо смеялись. Они только что вылезли из воды, кожа сверкала подсыхавшими каплями. Таяли в сладкой неге ничегонеделания мокрые тельца, не знавшие купальников, которых еще не придумали. Ударило, будто электротоком: одной из них была Тома.
Взгляд дернулся, заметался. Провалиться и исчезнуть, как требовал внутренний голос, я не мог, резко сменить направление или ускориться значило привлечь лишнее внимание. Но я его уже привлек. Тома вздрогнула и застыла античной статуей, которую еще не водрузили на постамент, а только откопали и положили рядом. Белая кожа покрылась предательскими пупырышками. Раздался глубокий вздох, мокрая голова отвернулась к приятельницам… и щебет продолжился.
А ведь чего-то подобного следовало ожидать. Люди в этом мире ближе к природе, у них и мысли не возникает стесняться там, где они уверены, что стесняться не нужно. Назвался груздем — полезай в кузов, говорят в народе. Спасибо Томе за ее мудрость, за то, что сыграла на публику, хотя видно, как ей не по себе от моего присутствия. Когда цена поступка — жизнь, на многие вещи смотришь иначе.
Я отер со лба холодный пот и прошествовал к отдельно расположившейся одетой Феодоре. Наблюдая за купающимися и загорающими, она разглядывала их со жгучим чувством, которое оказалось банальной завистью. Потому что, опустившись напротив, спиной к отдыхающим, я услышал:
— Тоже такие дни? Понимаю. И хочется, и колется. Ух, как хочется, правда?
Лицо Феодоры перекосило одновременно ненавистью к обстоятельствам и жалостью к себе. Щупленькая хрупкая царевна Евпраксина сидела на траве, обхватив руками колени, тело медленно раскачивалось взад-вперед. При практически неподвижном взгляде зрелище было завораживающим и немного пугающим.
— Но ты счастливее, — продолжила она, — у тебя пройдет. Мне вообще нельзя.
— Купаться? — уточнил я, как выяснилось, не зря.
— И загорать тоже. Проблемы с кожей. Моюсь одна, при всех не раздеваюсь. Обидно.
Тоже мне, проблема. Я мечтаю о подобной. А вообще, мне бы твои проблемы.
— Это тебе местная врачиха… врачевательница сказала?
— Нет, — грустно сообщила Феодора. — Еще дома. Мама строго-настрого запретила снимать одежду перед кем бы то ни было. — Ее руки машинально затянули горловину рубахи потуже, чтоб ни один взгляд не проник внутрь, когда она наклоняется. — Даже перед местными мастерами телознания. Все вопросы адресовать ей. Они так и сделали. Когда выяснилось, что посторонним болезнь не передается, меня оставили в покое.
Нога немного затекла, я вынул ее из-под себя и подложил другую. Феодору можно удалять из списка подозреваемых, если она не великая актриса. Нельзя так хорошо сыграть невозмутимость и равнодушие к моей скромной персоне.
Феодора продолжала жаловаться на жизнь:
— Из-за этого меня сторонятся.
— Я не буду.
— Мне так уже говорили. Потом все равно брезгают.
— Я — не буду, — еще более веско и серьезно повторил я.
Мне такая компания — подарок судьбы. Бесцеремонных девчонок Феодора сторонится, при всех не оголяется, и к ней при этом — никаких претензий. Если болезнь не смертельна, пусть меня как-нибудь заразит! Полная гарантия неразоблачения. Если, конечно, дядя Люсик какой-нибудь фортель не отмочит. Кажется, он решил меня не выдавать. Почему? Разговор он постелил мягко, да не станет ли жестко?