— Давно хотел узнать, — вбросил и сразу перехватил я шайбу матча, в котором упущенный момент приводит к словесному извержению собеседницы на совершенно неинтересную тему. — Как девочек набирают в школу?
— Приезжают, забирают. Как меня и Карину.
Логично. Но я ждал другого. Детали, Солнышко! Подробности!
— Забирает смотрительница Дарья?
— Смотрительница царисса Дарья, — с легким укором поправила Зарина. — Сейчас — она. Хотя Милославу и Лисавету в свое время тоже.
— В перерыве могла быть другая смотрительница?
— Коню понятно.
— А мне нет, — отсек я. Не обидевшись, Зарина хмыкнула, типа я еще тот жеребец… или безмозглый мерин, но смолчала. — Сейчас учениц двадцать две. Включая меня. Неделю назад было восемнадцать. Еще раньше, видимо, меньше — делаю вывод по разнице в знаниях и отношению друг к другу. Набор начался недавно?
— Ты тупо… — осекшись, она схватилась за рот и резко снизила тон, — …ой или притворяешься? Включи голову. Если сейчас двадцать две, неделю назад восемнадцать, еще неделю назад — меньше…
Ее глаза хохотали. Издевается. Захотелось встать и отшлепать. Чтобы прониклась.
Естественно, я не сделал этого даже в мыслях. Мы лежали в одинаковых позах на боку лицом друг к другу. Только моя горка между талией и сложенными коленями не так высилась, как у крутобедрой соседки. О чем я, какие там бедра. Цыпленок без перьев. Но у меня таз все равно не так выдавался вбок. Понятно, я — мальчик. А маленькая соседка — какая-никакая, а женщина. Стоп, почему никакая? Зачем обижаю очаровательную и очень симпатичную мне девушку?
Что-то я не о том. Вернемся к нашим… ученицам.
С набором разобрался. Не будем поражать собеседницу лохматым скудоумием. Пусть кое-что в их мире до того невразумительно, что надо бы разжевать и со скрежетом по нужным папкам распихать.
— А где прежние, которые с прошлого потока? — осведомился я о предыдущих обитательницах.
— Выпускницы? — переспросила Зарина так, что вопрос отпал сам собой.
Выпускницы выпустились. О чем еще говорить.
— Почему учатся одновременно разные возраста? — Уперев локоть в подушку, я положил голову на подставленную ладонь и приготовился слушать.
— На потоке обучают всех сразу. — Соседка непроизвольно повторила мою позу. — Как можно иначе?
— Можно. Но не скажу, — улыбнулся я. Зарина согласно мотнула головкой, всей душой поддерживая отказ. — Поток — это год или полный курс обучения? У нас…
— Не надо! — Ее рука в ужасе выбросилась вперед и накрыла мой рот.
На губы легло мягкое и нежное. Я судорожно сглотнул. Девичья рука отдернулась, как ошпаренная.
— Поток, — тихо сказала Зарина, — это все, кто пришел в одно время, вместе отучился и покинул школу до того, как пришли следующие.
— У школы есть программа, которую нужно изучить в обязательном порядке, или обучение ведется от потолка?
— Программа? — Зарина задумалась, примеривая откуда-то известное слово к ситуации. — Нет, школа работает не по программе. Начинают с первой пришедшей ученицы, а как только соберется достаточное количество, занятия идут в полную силу.
— Сколько лет учатся в школе?
— Лет?
— Зим, — уныло поправился я.
Простой вопрос поставил Зарину в тупик.
— Обычно занимаются от года до пяти, как сложится. Зависит от смотрительницы. Еще — от успехов учениц, от их количества и от ситуации снаружи. Понимаешь, кое-кого из царевен желательно подержать вдали от дома, других, наоборот, забирают недоучками. Жизнь. А продолжать заниматься можно и дома. Даже лучше.
— Учениц берут из каждой семьи? Всех девочек подчистую?
— Нет, конечно. У кого из царисс есть дочери подходящего возраста, те извещают смотрительницу. Она принимает решение, глядя на возможности школы. От кого-то приезжают по нескольку, как мы с Кариной, от других не бывает никого. От кого-то нужно ждать, пока появятся на свет и подрастут. А чьи-то давно выросли.
Мы полежали некоторое время без слов. Раздались синхронные зевки, взгляды встретились… Мы понятливо кивнули, и оба развернулись: Зарина к стене, я к площадке с табуретами.
Чувствовалось, как соседка долго ворочается. Натужное сопение чередовалось тяжелыми вздохами.
— Что с тобой? — не выдержав, я перевернулся к ней и тронул за холодное плечико.
— За Карину переживаю.
— Ее же простили, — ляпнул я, сразу поняв, что же сморозил.
После случившегося Карина могла решить, что быстрая смерть была бы наказанием намного лучшим.
Плечо Зарины дернулось. Потом еще раз.
Плачет. Худшее, что может произойти, когда ты с девчонкой. Что делать? Как спасать? Какой подвиг совершить? Промакнуть глазки платочком? Вытереть носик? Вспомнилась сценка в торговом центре: «Девочка, не плачь, мама слышит, она сейчас придет» — «Отойди! Я не тебе плачу!»
Поколебавшись, я придвинулся грудью к напряженной спине, свободная рука нежно и очень осторожно обняла. Нос зарылся в волосы.
Сработало. Судорожные всхлипы прекратились.
Я чувствовал ее пульс. Она слышала учащенное биенье моего сердца. Мы молчали. Через пять минут теплой тишины оба дыхания выровнялись. Заячья барабанная дробь сердец утихомирилась, став солидной дождевой капелью.
Кажется, Зарина уснула. И я бы уснул, если б не первая в жизни такая ситуация: прекрасная принце… царевна умиротворенно дремлет в моих объятиях. Что я отдал бы за это в прежней бессмысленной жизни? Все бы отдал.
Примите, распишитесь. Все в обмен на это. Как заказывали.
Верилось, что я не прогадал.
Лишь после того как тело совсем затекло, и когда терпеть стало невмоготу, я высвободил руку и откинулся на спину. Стада живых колючек побежали по чреслам.
Среди тишины вдруг раздалось решительно:
— Так нечестно.
Красивые глаза отворились слепящими вратами в небо и уперлись в потолок с несокрушимой твердостью.
— Что? — тревожно спросил я.
Намечавшийся сон порвало в клочья. Зарина все-таки собралась сдать меня. Не выдержала мук совести.
Понятно, она заботится о себе. Ради чего ей рисковать жизнью? Что я могу предложить, кроме хорошего отношения? Надо срочно что-то предпринять. Только выкинуть вон навеянное телевизором «свидетеля ликвидировать, труп сжечь».
— Подумай, прежде, чем что-то сделать. Решение затронет не только тебя.
— Знаю, — сурово кивнула она. — Но иначе нечестно.
Мой вздох был слишком выразительным. Зарина попыталась обернуться ко мне, но взор смущенно опустился.
— Ты видел меня безо всего, — с огромным усилием вылепили ее губы. — А я тебя — нет.
Сначала я не понял. Потом облегчение от одного перемешалось с безумием другого. В горле застрял истерический смешок.
— Что же предлагаешь? — тупо вопросил я, хотя какого-либо развития событий кроме единственного ситуация не предполагала.
Зарина съежилась и натынула простыню на лицо.
— «И да воздастся справедливым», — еле слышно донеслось оттуда, из самодельной норки класса «меня не трогать, я в домике!»
В голопузом детстве я очень похоже обиделся на Тому. Причем, до смерти, непрощаемо, до самого завтрашнего утра. Играя в «доктора», девчулька совершила осмотр еще более мелкого карапуза в лице меня, а в ответном осмотре отказала. На год старше, невообразимо сильнее, не менее упрямая — что я мог с ней поделать? Перебесился, на следующий день еще раз напомнил, а получив второй отказ — смирился. Больше с «нарушительницей слова» в такие игры не играл. А маленькая, но уже по-женски умная Тома считала правой себя: об очередности исполнения роли доктора договоренности не было. Правила детских игр придумывают сами дети, и если перед игрой внести пункт о взаимности я не озаботился, значит, мои проблемы — только мои проблемы. Так что по-своему Зарина права. Сам бы в подобном случае подумал о том же… но только подумал. Хоть режьте, никогда бы не высказался вслух. «Пусть все рухнет, но восторжествует справедливость» — не мое кредо. Восстанавливать ее, обрушивая другие ценности, не есть хорошо. Надо учиться на чужих ошибках, опыт прошлого вопиет трубным гласом. Ну, пойду я на поводу вымученного девчачьего каприза. Жизнь разделится на до и после. Ни одно слово, ни один жест, ни один поступок не будут прежними. Возможно, мы забьемся в свои коконы, или, наоборот, жизнь после станет раскрепощеннее, вседозволеннее, приятнее — в чем-то. В остальном… Исчезнет искрящая нервами возбуждающая мысли загадочность. Уйдут, хлопнув дверью, очарование и застенчивость. Окажутся под вопросом чистота и невинность. Наивность и откровенность. Точнее, они останутся, но переродятся в нечто иное. Как в кино чуточку укушенный неизбежно превращается в кровожадного вампира или в чуждого человеческому Чужого.
Я внутренне колотил себя за слишком взрослые мысли. Мал еще для подобного благоразумия! Почему не плыть по течению? Будет только лучше! Нескромная игра окажется ниточкой, потянувшей за собой целый паровоз. Локомотив притащит вагоны, один другого интересней и зубодробительней…
Исчезнет дружба, которая просто дружба, зато может появиться «связь». Хорошо, если появится. А если все рухнет к чертям собачьим? Или появится, а потом рухнет. Мои обиды останутся моими проблемами. Ее обида выльется в мою же проблему. Одно некстати брошенное слово — и здрасьте вам с того света. Статус-кво имел вероятность безопасного будущего. Провокация несла только беды. Не сразу, так после.
Надо же, как расписал весь сумбур, взбивший серое вещество в черно-бело-полосатый гоголь-моголь. Конечная же мысль была одна: Зариночка, ну не готов я данную секунду на необдуманные поступки! Я жить хочу! Домой хочу! А как попасть домой, если вздернут за нарушение закона?
— Нет, — жестко отрубил я. — Ты не показывала себя специально. Вообще не показывала. Так получилось. Если так же получится со мной, возражать не буду. Но только так.
Тишина бывает тяжелей чугуна. Наконец, с соседней койки прилетело:
— Я красивая?
— Очень.
— Тебе нравилось на меня смотреть?