Все пятеро скачущих в нашу сторону затянуты в красные плащи от пят до шеи. На головы накинуты капюшоны. Под плащами угадывается оружие. Ничего себе монашки.
— Приветствуем ваше преосвященство на землях цариссы Дарьи, — учтиво склонила голову Карина, когда отряды сблизились. — Нам велено сопроводить вас в школу.
— Как зовут тебя, отрочица? — донесся глуховатый голос.
Видимый кусочек лица ничего не мог сказать об обладательнице как человеке. Только то, что она немолода.
— Царевна Карина Варфоломеина, ваше преосвященство.
— А они? — взмах широкого рукава указал на нас троих.
— Царевна Клара Ольгина и двое ангелов, Тома и Чапа.
Ответ Карины сестриссу удовлетворил. Темнота из-под капюшона внимательно нас рассмотрела, последовал разрешающий мах руки.
Мы поехали впереди. До школы добрались за час с лишним. Внутри продолжался переполох, связанный с приездом большого количества народа. Поевшие благородия отправились мыться с дороги, на этот раз у дверей между помывочной и внешним бассейном-купальней дежурил страж. Войники быстро доедали разнообразные яства, выложенные на столы кухни. Поместились не все, кто-то сменялся, накидав в желудок чего успел, кто-то жался на скамьях по четверо вместо положенных двоих. Почти вслед за нами в ворота въехали оставшиеся группы учениц. Сестриссу уже встретил папринций и сейчас сопровождал в покои. Капюшона она так и не откинула.
Что бойники, что эти монашки. Мания какая-то — от людей лица скрывать. С бойниками разобрались, они периодически палачи и не хотят светиться. Точнее, им не дают светиться, это сугубо практично, если слуга дольше проживет никем не убитый. Но эти-то чего?
Глава 8
Ученицам велели ждать команду к обеду. Все разошлись по комнатам. Зарина была мрачнее тучи, на меня не смотрела и делала все, чтоб я это заметил. Нет, даже чтобы мне поплохело от такого несчастья, как ее демонстративное меня игнорирование.
Позвали. Умопомрачительный по вкусу и количеству блюд праздничный обед протек в сумасшедшем темпе. Теперь все делалось в темпе. Наскоро покончив с едой, не успели мы дойти до своих комнат, как Зарину и Карину позвали, наконец, повидаться с прибывшей семьей. До этого Варфоломее хватило быстрого взгляда убедиться, что с дочками все в порядке. Глаза при этом выражали не естественные моменту любовь и доброту, а боль и задумчивость.
— Как тебе эта кутерьма? — спросил я Тому.
Поскольку соседок не было, я зашел к ней и завалился на лежак Карины.
— Надоело. — Она лежала на своей постели, безжизненно уставившись в потолок. — Все эти казни, наказания, порки… Отвратительно. Жизнь ценой в небольшую оплошность. Случайно уроненное слово приравнивается к самому страшному преступлению. Смерть буквально за все.
— Это стимулирует, — сказал я. — И весьма.
— Одобряешь?!
— Констатирую. — Мои закинутые руки подперли затылок, взор тоже устремился вверх. — Мотивация к правильному поведению убийственная. В прямом смысле. Начни показательно и неподсудно сбивать насмерть детей, которые перебегают дорогу где попало, и дети перестанут так делать. Начни расстреливать за воровство яблок из чужого сада — все яблоки будут на месте. Кому захочется — зайдет и попросит. И все будут счастливы. А глупого упрямца коснется косматая длань Дарвина с его естественным отбором. Ну не нужны обществу люди, которые нарушают его законы.
— Ты говоришь, как будто согласен. — Девичьи губки поджались. Длинная челка упала на глаза, но привычно вскидывающаяся рука на этот раз не прореагировала.
Я вздохнул.
— Не согласен. Но завидую.
— Этому средневековью?! — Томин взор запылал. Теперь он был направлен в меня. Тот единственный глаз, не скрытый челкой. Глаз-лазер. Глаз-клинок. Глаз-ядерный взрыв.
Пришлось объясняться.
— Завидую их честности. Любой проступок для них — ЧП. У нас он в порядке вещей. У нас гадостями в отношении общества гордятся. Подростки бравируют. Взрослые не стесняются. Хочется другого. Кардинального. Как здесь.
— Как здесь?! — с недоумением в степени кошмара повторила за мной Тома. — Здесь — никаких прав человека! Наш человек достоин лучшего из завоеваний цивилизации, и говорю не о технических. В мире победившего варварства он не выживет.
— Потому что ему с детства твердят про права. Здесь учат обязанностям. Там права человека выше прав общества. Здесь наоборот. Честно скажу, второе мне нравится больше.
— В таком вот виде?! — продолжила Тома накручивать себя.
И меня.
— Ни в коем случае. Нужно многое поменять. Менять мир в лучшую сторону — главное предназначение человека. Почему не заняться, раз уж время появилось?
— Изменить мир…
Тома смолкла, как чем-то стукнутая. Медленно подняла на меня лицо. Оно горело невероятностью пришедшего в голову. Челюсть едва не падала, удерживаемая лишь для того, чтобы поделиться со мной безумной идеей:
— Может быть, нас переместили сюда именно для этого?
Я поперхнулся:
— Кто?
Резко поднявшись, Тома села посреди лежака.
— Допустим, Алла.
— Веришь в местные россказни?!
В ответ — задумчивое искривление губ и осторожное продолжение собственной мысли, а от моего восклицания Тома просто отмахнулась:
— Некто свыше. У нас Он тоже известен под этим именем, только как он.
Всевышний послал нам это испытание? Возложил миссию? На первый взгляд — чушь и бредятина. На первый. На второй: если все же да, то почему выбраны мы, которые, как говорится, ни в зуб ногой и никаким боком?
— Предлагаешь выйти в народ: мол, ангелы Василиил с Тамариилом принесли вам благую весть, так, что ли?
— Не смейся, — серьезно сказала Тома. — Если Он прислал нас разгрести эту кучу навоза и наставить заблудшие души на путь истинный…
— Нас? Тебя и меня?
— Почему нет?
— Мы не первые ангелы здесь.
— Те не справились.
В горле пересохло: прецеденты хорошо известны. Описаны в святых писаниях почти каждой религии.
— Теперь Он надеется на нас… — закончила Тома и закрыла лицо ладонями.
Такой ответственной я ее еще не видел.
Впрочем, ее хватило ненадолго:
— Как думаешь, такое возможно?
— В мире возможно все, особенно невозможное. — Тут меня огорошило. — Знаешь… в Стокгольмском музее хранится шлем Ивана Грозного, изукрашенный арабской вязью: «Алла, Алла, Алла…»
— Хочешь с-сказать… — Новая догадка ошеломила Тому до заикания. — Мы в т-тех временах?
— Вряд ли, — убежденно сказал я. — Это не Земля. Точнее, не наша Земля. И не наше прошлое. За выверты священных текстов от «не убий, кроме…» и до не знаю чего, наши предки их на кусочки покромсали бы. И нас заодно. Они же здесь, как видишь, цветут и пахнут.
— Плохо пахнут, — заметила Тома.
Она сложила ноги по-турецки. Я приподнялся и сделал то же самое.
— И Малик, который не афишировал свое вероисповедание, местную религию на дух не переносил, — напомнил я. — Видела, как его корежило? Явно не фанатик, но местные духовные заскоки для него как обезьяна для человека — гнусная пародия, забава шайтана. Думаю, если бы некто всемогущий кого-то послал, то, скорее, того же Малика, как более способного на масштабные деяния.
— Не говори за Него. Если однажды остановились на плотнике и пастухе, почему теперь не выбрать школьников?
— Потому что выбора больше не будет, последний, как говорят, уже был. Нам осталось только жить по совести и каждому в меру возможности бороться с несправедливостью.
— А я о чем говорю? — обрадовалась Тома. — Разнести в клочья местную дурь — разве не справедливо?
В коридоре начались разброд, шатания и необычное для такого времени брожение. Мы что-то пропустили? Выглянув, Тома перебросилась с кем-то парой слов, дверь вновь захлопнулась.
— Из-за гостей купальный день решили провести на день раньше обычного. Все равно воду греют, вот чтобы завтра еще раз не мучиться. Первые комнаты уже помылись, очередь подбирается к нам. — Она опустила взгляд.
— Чапа, Тома! — раздалось в коридоре.
Мы вздрогнули и синхронно втянули плечи и головы. Ох, и скользкие же моменты: купание, уборная, сон. Постоянно подкидывают подлянки. А мы решай. Чем больше конфузливых ситуаций, тем напряженней отношения. Мы уже не дети. Хочется простоты и свободы. А мир не позволяет.
— К Варфоломее! — закончил посыльный.
Два мощных выдоха одновременно спустили запас застрявшего в легких воздуха — с шумом и поднятой между лежаками пылью, заставив особенно яркую пылинку метаться в разные стороны, отчаянно сопротивляться и, в результате, остаться на месте, смирившись с равной силой встречных ветров.
Исподлобья мы глянули друг на друга… и одинаково подавились похожим смешком. Отчего оглушительно заржали, напугав девочку-посыльную, и к Варфоломее прибыли веселые, румяные, едва не держась за ручки, как первоклашки. Ученица, приведшая нас, мгновенно умчалась. Варфоломее предоставили прежний кабинет папринция. Кровать еще не установили, но письменный стол уже отсутствовал. На стуле со спинкой сидела сама царисса, дочки стояли по бокам. Мужья, которых заприметил при прибытии, отсутствовали. Видимо, разговор пойдет о нашем, о женском.
Кивком поприветствовав, мы остановились при входе.
Взгляд Варфоломеи напоминал раскаленный прут. Так он ощущался в тех местах, которых касался.
— Хороши. Мне так и говорили. — Она закончила, наконец, нас рассматривать. — Что скажете про них, дочи?
Подбоченясь, Карина, как старшая, выдала первой:
— Тома еще многому должна научиться, но учиться она умеет. Главное, что внутри — настоящая. Стержень есть. А Чапа… — ее взгляд скептически пробежался по мне, — верхушек нахваталась. Многое дается легко, оттого мало усердия и непонятное будущее.
Любопытно. Не ждал от воинственной девицы столь трезвой оценки. Но это ее субъективное мнение. Что теперь скажет моя солнечная соседушка, чей лик затмила черная туча непонятного происхождения и содержания?