Зарина опустила глаза, по щекам расползлись красные кляксы.
— Карина все правильно сказала, — донесся тихий голосок. — Тома хорошая, но пока мало умеет. Зато быстро наверстывает. Чапа… тоже быстро учится. Очень способ…ная. В чем-то уже равна Карине.
Заметив недовольство сестры, Зарина добавила:
— У Чапы способности к бою. Врожденные. Он замечательный… ангел. — Маленькие полупрозрачные ушки пылали, как креветки на шпажке. — И очень хорошая подруга.
Царисса кивнула:
— Я услышала. Теперь…
— Что с Шуриком? — перебил я. — Милослава все объяснила?
— О нем не беспокойтесь, — небрежно бросила Варфоломея, даже не повернувшись. — Про Милославу вам расскажут дочери. Можете идти. Все.
Все? Для чего вызывала? Посмотреть? Зоопарк, видите ли. Ангелов видели? Нет? Рекомендую.
Наша четверка двинулась в сторону своего жилья.
— Что с Милославой? — спросил я Зарину.
Она шагала первой, странно безмолвно, глядя только под ноги. Мы с Томой двигались в середине, Карина замыкала. В коридоре было тесно, мы постоянно с кем-то пересекались, сторонились, пропускали. Район помывочной впервые можно было пройти без стеснения, никто не оставлял дверь открытой, никто не гулял до комнат и обратно в неглиже и без. Сказывалось присутствие в школе посторонних.
— Все плохо, — сказала Зарина убитым голосом.
— С Шуриком? — всполошилась Тома. — Э-э… с Щербаком, так его, кажется, записали?
Я тоже напрягся. Зарина отмахнулась:
— При чем здесь он? Наша семья почти разорена. Сестра пошла на сестру. У каждой — немалая партия поддержки…
Ей было тяжко. Только через несколько шагов последовало продолжение:
— Милослава убита. Лисавета при смерти. Четверо из пяти принцев полегли. Шесть войников и войниц — насмерть. Бойников даже не считали.
Вот так дела. Алла действительно существует? Милослава насмехалась над религиозностью Гордея и нашими намеками на соблюдение закона. Задавала запретные вопросы ангелам. Теперь — наказана?
Карину посетили такие же мысли:
— Наращивали силу, грезили о несбыточном… Алла-всеприсутствующая, да простит Она нас и примет, все видит. Нельзя сестре идти на сестру. Даже если имелась причина. Это худшее из богохульств.
Мы разошлись по своим комнатам. Зарина бессильно опустилась на лежак и обхватила руками голову.
В дверь постучали.
— Ваша очередь!
— Куда? — вскинула девушка мутный взор.
— Мыться, — объяснил я. — Вместо завтра.
В ее лице не осталось ни капельки солнца. Напряглась. Нахохлилась. Сказала, словно плюнула:
— Чего сидишь? Иди, милуйся со своей Томочкой. Она же знает, кто ты? Вот и парьтесь себе вдвоем.
И — слезы. Непрошибаемый женский аргумент. Далее — сквозь них, словно из преисподней, в нелогичном бреду и чудовищной горячке:
— Мне никогда не сравниться с ней. Она всегда будет для тебя лучшей. Она была, есть и будет, а я — временная соседка по комнате. Случайная попутчица, вечная обуза.
Ква-а-антовый парадокс и сбоку бантик. Еще девчачьей ревности не хватало. Думал, она смурная из-за известий из дома. Нет, у нее раньше началось. Теперь вот плюсом наложилось. Капец и маленькая тележка.
— Нас позвали? — Я решительно схватил ее руку, мощный рывок поднял маленькое тельце. Зарина почти взлетела. — Идем.
За ругнувшейся дверью стояла Тома.
— Я услышала…
— Не надо, — перебил я. — Спасибо. Мы сами.
— Уверен?
— Я сказал спасибо, мы сами.
Томин мозг отказывался понимать происходящее. На ее глазах взбешенный я вытащил из комнаты упиравшуюся Зарину, всю в слезах и соплях, и, не отпуская, попер в помывочную.
— Если что… — крикнула вслед Тома, намекая на любую помощь.
— Учту, — пообещал я.
Встречные-поперечные смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Словно родитель не мог уговорить грязнулю-дочку залезть в ванну и применил силу.
Едва дверь помывочной закрылась за нами, ярость куда-то девалась. Включились мозги. Ну и что я натворил?
Зарина села на пол и закрылась руками. Пришлось взять под мышки, поднять и поставить. Она слабо отбивалась, шмыгая носом.
— Успокоилась? — спросил я, отступая на шаг.
— Угу, — кивнула она опущенным лбом.
За волнениями дня прошло мимо разума и вдруг проявилось: ночью мне сделали предложение. А я, болван, проигнорировал. С ее точки зрения. Со своей, несомненно, прекрасно объяснил, что никогда и ни у кого не стану одним из. Но вряд ли моя соседка, воспитанная этим миром и не знавшая ничего другого, поняла. Она услышала не слова, а смысл. Он был ясен: вместе с местными законами я послал подальше и ее. Почему? Опять: зачем слушать ушами, если есть глаза, а они видят соперницу. Вот результат.
— Сейчас — моемся, — командным тоном сообщил я Зарине, поворачиваясь спиной и быстро раздеваясь, — а дома поговорим. Хорошо?
— Угу, — с последним всхлипом донеслось сзади.
Ох, не выкинула бы какой-нибудь фортель. И я пошел с козыря:
— Ничего у меня с Томой нет и быть не может. По определению.
— Это как? — с тихой надеждой всплакнулось за спиной.
— Вот так. Абсолютно.
Умолкнув, я полез в большую бадью и долго отмывался от недельных грязи и пота, не бравшихся ежедневной холодной водой. И ни разу не обернулся. Но уши напряженно вслушивались, как пыхтит маленькая соседка, взбираясь в бочку, как плюхается и плескается, как усиленно драит кожу над водой и с бурными бульками под. Как затем трется жестким полотенцем и взмахом влетает в рукава рубашки. Как легонько поскрипывает входная дверь.
Когда я вылезал вытираться, ее уже не было.
Глава 9
Дневная прохлада сменилась духотой. Склонявшееся солнце вдруг напомнило о себе нестерпимой яркостью. Выходившие из помещения прикрывали глаза. Многие скинули часть лат, достаточную, чтобы увеличить обдув, но притом сохранить лицо.
Феодора-дробь-Фома с Глафирой по-прежнему обнимали телами столб, глядя на окружающее страшными глазами, в которых — все. От ужаса смерти до презрения. От жалостливой мольбы до надменного хохота сверхчеловеков, поднявшихся над жизнью, улетевших за границу смерти. Кровь подсохла, шрамы зарубцевались и стали темно-бардовыми. Мышцы давно затекли. Если развязать, они не смогут двигаться. Кровоснабжение во многих местах пережато.
Только вспомнилось про ожидавших казнь, как появились два бойника и принялись снимать с них веревки. Размотав, осужденных грубо отодрали от столба. Скрючившиеся взвывшие тела потащили в помещения. Наверное, опять в карцер.
Перед шатрами сооружалось нечто вроде помоста. С деревенских плотников и отправленных в помощь бойников пот лил ручьями. Безрукавки крепостных промокли насквозь, но никто не рискнул их скинуть — слишком много важных персон вокруг. Зато им было проще в нижней части тела. Средней длины юбки легко вентилировались, чего не скажешь о длинных балахонах бойников. Те просто жарились, но марку держали. Никто не жаловался.
Учениц собрали на траве в уголке поля. Морщась от солнца, девочки разлеглись кто как. Большинство связали рубахи узлом на животе. Плавно угасающим лучам подставлялись лица, шейки, открытая часть груди и даже ступни. В отличие от давних веков моего мира, здесь знатные особы не сторонились загара.
Вдруг все вскочили, оправляясь. Я со всеми, еще не поняв, что случилось.
Приближалась сестрисса Аркадия.
— Ее преосвященство проведет занятие, — сообщила Астафья и с одновременным поклоном-полуприседом удалилась.
— Садитесь, — разрешила сестрисса.
Под взмахом ее руки все опустились на траву. Сестрисса откинула капюшон. Худая шея гордо держала голову, покрытую полупрозрачной кольчужной шапочкой, опускавшейся вниз по затылку. Узкие скулы и глубокие вертикальные морщины вразлет от носа придавали лицу нотку высокомерия, но глаза улыбались добром и покоем. Общее впечатление составлялось отстраненное и возвышенное. Еще не старая. То есть, в возрасте — но моложавая. Крепкая, стройная, хотя и не так, как Варфоломея. В Аркадии, в отличие от Зарининой мамы, отсутствовали хищность и сопутствующая ей постоянно излучаемая опасность. Опасность могла быть под легкой накидкой плаща, стянутой под самой шеей: мои глаза без труда угадывали изгибавшийся вниз кончик длинных ножен и рукоять под левой рукой. До сих пор за единственным исключением в лице царевича Руслана мне попадались только прямые обоюдоострые мечи. Спрятанный был намного уже, длиннее, он напоминал саблю. Нет, казачью шашку: его дуга обращена вверх, для выхвата и удара в одно движение. Сабли так не носили. Конечно, если заточка находится с внешней стороны изгиба. Но бывает и с внутренней. У египтян, к примеру, в качестве церемониального жертвенного оружия.
Слово «жертвенное» навеяло нехорошие мысли, ведь о способе наведения «справедливости» царисса Дарья не упоминала.
Вместе с нами присела и сестрисса. Она опустилась на колени, прикрытые пологом плаща, спина при этом осталась прямой, словно позвоночник от горла до травы усилили с неба копьем в макушку. Обежав проницательным взором учениц, сестрисса объявила:
— Совместим приятное с полезным. Не часто удается поговорить со школьницами о высоком до того, как возобладало низкое. Незнание закона не спасает от предусмотренной кары. Поговорим о законе и семейном праве.
— О семейном! — зашептался кто-то.
Легким движением брови сестрисса восстановила тишину.
— Можно вопрос? — все же не выдержала Клара.
— Да, дитя мое, — кивнула сестрисса. — Вопрошай.
— Цель вашего прибытия — не только в гости?
Заволновались все. Кто-то кивал на Карину, другие сомнительно качали головами. Сестрисса мягко улыбнулась:
— Умейте ждать. Наступит завтра и даст ответы на все вопросы. Перейдем к уроку.
Она подняла лицо вверх, глаза закрылись, губы начали декламировать:
— Соблюдай постановления сии и исполняй их. Не клянись именем Святым во лжи. Не делай неправды на суде. Не злословь глухого и не шути со слепым, ибо воздастся. Не обижай ближней своей и не грабительствуй. Не восставай на жизнь ближней своей. Не враждуй на сестру свою в сердце своем, и обличи ближнюю свою, и не понесешь греха. Не мсти и не имей злобы на ближних своих. Кто будет злословить мать свою, да будет пред