— Вижу, молодой человек… прошу прощения, царевна Василиса, — он как-то очень по-доброму и не обидно усмехнулся, — раз вы приперлись до занятого человека, вас мучает информационный голод, помноженный на череду сумасшедших событий.
Нервные пальцы привычно забарабанили по столу, осунувшееся лицо смотрело мимо меня.
— Да, — признал я, расположившись на краешке скамьи, словно готовясь взлететь. — Вопросов много. Старых и новых. Начну с незавершенного старого. Зачем вам воздушный шар?
Глаза папринция обратились в щелки. Никогда не видел его взбешенным, но тут, кажется, достал по-настоящему.
— Щас скажу, только шнурки на тапочках поглажу! На своем хуторе будешь делать погоду… ну, устанавливать порядки, — даже в гневе он продолжал оставаться педантичным учителем, — иначе твой барометр займет место в музее недоразумений. Вопреки закону я сохранил тебе жизнь, а ты в благодарность строишь такие коники, что таки прямо нарываешься иметь тебя в виду и крупным планом. Быстро взял на два тона ниже и извинился.
— Извините, — в шоке от услышанного выдавил я.
— Вот так. Теперь задавай приемлемый вопрос, но сначала подумай: стоит ли.
— Подумал. Меняю тему. Вынужденные жуткие самоубийства на стене спасли жизни остальным, но захотелось узнать: как у вас казнят?
— Зависит от преступления и обстоятельств. — Собеседник поморщился. — Могут оставить без воды и еды. Иногда вешают. Бывает, отрубают голову или сжигают. Последним особенно грешат святые сестры. Если преступление совершено из благородных мотивов (такое тоже случается), а не казнить нельзя, разрешают совершить самоубийство — вспороть себе живот или перерезать шею.
— Дарья намекала на стене насчет кладбища.
— Царисса Дарья, — автоматически поправил дядя Люсик. — Да, кладбище — худшее, что может быть.
— Закапывают заживо?! — Мурашки побежали по коже.
— Здесь не закапывают.
Прямо перед окном пронеслись бойники с дымившимися чугунками в руках. Повеяло вкусным. Папринций подвигал челюстью, вечно усталый взор вновь скользнул на меня:
— Если тебя разоблачат, как Фому, накажут именно кладбищем. Плохо. Казнь на кладбище — когда при свидетелях отпускают.
— Отпускают? — не поверил я. — Наверное, стреляют в спину?
— Здесь не стреляют, — равнодушно отмахнулся дядя Люсик. — Здесь не из чего стрелять.
— То есть, — уцепился я за оговорку, — вы знаете, как и из чего стреляют?
Брови папринция снова сползлись к переносице. Голос раздался ровный, но жесткий:
— Допустим, из гнука, который запрещен. Потому и не стреляют. Хватит с вас морочить мою полуспину! Нашел Шаю. А я еще надеялся, что мы сработаемся…
Очень уж много чисто земных выражений. Мало того, чисто одесских, слышанных в основном по телевизору и от одного знакомого пилота-инструктора. Мелькнула шальная мысль. Я ляпнул:
— Имя Шурик вам ничего не говорит? Волосы рыжие, увлекается дельтапланеризмом…
Лицо собеседника приобрело землисто-серый оттенок. Затем стало зеленым. Наконец, побледнело.
— Что с ним?!
Я впервые увидел в папринции не должностное лицо, не винтик из слаженного механизма местной системы, а человека. Смертельно усталого, сгорбленного годами и бедами, но не потерявшего надежду. Теперь вновь обретшего ее.
— Он жив? Где он?!
— Вы его знаете? — У меня открылся рот. Хоть ворона залетай.
Ударило током, словно нарвался на шокер: памятная глыба на гребне. Шурик, несущий цветы. Слова Малика: «У него здесь отец разбился. Года не прошло. Аппарат — вдребезги. И кусочков не собрали, похоронить…»
— Вы его отец?
— Где он? Жив? — снова повторило бледное трясущееся привидение, которое недавно являлось папринцием.
— У Варфоломеи. Немного покусан, отлеживается.
— Почему покусан? Как сильно? Почему у Варфоломеи?!
— Не беспокойтесь, я узнавал, с ним все в порядке. Если сможете, приезжайте к Варфоломее когда мы с Томой… — Настроение вдруг упало. — Когда… если… мы… если один из нас туда вернется. Нас же удочерили.
Я угас. Лицо отца, нашедшего сына, тоже поникло.
Во дворе школы рассаживались за столы — пока без команды, просто посидеть, поболтать, насладиться убийственными ароматами еды.
— Подумаю, что можно сделать, — наконец, вымолвил дядя Люсик.
— Как же случилось, что вы здесь?!
Обычно я более сдержан. Сейчас захотелось прыгать, как подожженный за хвост кенгугу, и сыпать вопросами не хуже карьерного самосвала. Попа заерзала по лавке, сжатые ладони принялись мять колени.
— А как с вами? — упало встречное.
— Дельтапланы. Невидимая воронка в воздухе.
— Аналогично.
— Все равно не понимаю. Не стыкуется. Вы — папринций, уже вдовец…
Он усмехнулся с печалью:
— Все просто. Волков кто-то отвлек в другом месте, мне невероятно повезло. С причала я топал куда глаза глядят, через много часов вышел к дороге. Подобрали войники, приняв за умалишенного. До выяснения личности попал к цариссе Аграфене, только что потерявшей одного мужа. Чем-то зацепил. Поняв, кто я, она нарушила запрет и взяла к себе. В окраинной деревне был жар, это вроде нашего гриппа. Умирали люди. Феня записала меня деревенским из больной деревни и взяла в мужья. Здесь допустимы браки невзирая на сословия.
Я кивнул: уже знаю.
— Никто не рискнул проверять, — продолжил собеседник. — Она была примерно моего возраста, но болела. Ее съедало изнутри. Сохла на глазах. Менее чем за год она сначала перестала быть цариссой, потом не смогла передвигаться самостоятельно. Вскоре умерла. А я уже прижился в школе. Оброс знаниями, легко выучил тексты, научился ладить с местными. Марфа, Фенина дочка, без разговоров оставила меня здесь. Зачем семье лишний рот, не способный постоять за себя?
Все стало на места. И звучный титул, и что просто жив. Он же для местных тоже черт.
— Расскажите про воздушный шар, — вновь попросил я.
Вопрос, с которого все началось. На этот раз дядя Люсик не отмолчался.
— В процессе изготовления. Делается втайне. Разные деревни поставляют куски. Готовое храню в тайнике под полом. Кстати, оттуда можно выйти за забор — это для информации. Для полета шар нужно сшить, собрать, сделать корзину и решить вопрос с топливом для нагрева — чтобы грело, мало весило и не спалило шар. Пока вопросы подвисли в воздухе. Мне бы сюда технической литературы…
Или простенький поисковичок, хотел я добавить. Промолчал.
На душе помрачнело. Не все так гладко, как рисовалось. Но лучше, чем ничего. Раз уж не улететь быстро, будем изучать мир и думать, как сделать это медленно, но насколько возможно быстрее.
— Не все понимаю об этом мире, — признался я. — Возглавляет страну Верховная царица. Цариссы — феодалки-вассалы. Это как в Европе король и бароны или на Руси князья и Великий князь. В общем ясно, но. Каков размер княжеств? Мне они показались карликовыми, за день пару пройти можно.
Дядя Люсик развел руками.
— Я мало где был, но пару за день — преувеличение. За день царисса на коне должна из башни добраться до крайней деревни, которую должна защитить — так точнее. Причем, бывает, что между царствами лежат огромные пустоши и дремучие леса.
— Цариссы живут в башнях? Почему не в замках?
— Две причины. Нельзя и незачем. Вокруг башен нельзя строить стены и возводить любые другие укрепления, это воспримут как вызов власти Верховной царицы и установленному Аллой равновесию. Едва работы начнутся, придут царберы и вырежут осмелившуюся семью под корень.
— Понял, почему нельзя. Почему незачем?
— Кто будет строить для возможной соперницы? Вотчины постоянно меняются, тасуются, как карты в колоде. Царисса с семьей сегодня здесь, завтра там.
— Можете нарисовать карту местности?
— Только то, что знаю, а это мало.
Припасенным для чего-то угольком он принялся чертить прямо по строганной столешнице. Обрисовалась огромная дуга, похожая на улыбку в полный рот.
— Представь огромный круг. Допустим, это царство Верховной царицы. — Уголек скакнул в нижнюю точку дуги-улыбки и обозначил острые зубы. — Внизу горы, где никто не выживает, потому туда не ходят. С трех других сторон, — рука проделала полный неровный круг, выходящий далеко за пределы стола, — постоянно извиваясь, страну опоясывает так называемая Большая вода — непреодолимая широкая река. Предгорья называются кладбищем. Туда по возможности свозят тела убитых и умерших для кровожадного погребения. Внизу в центре — Святой причал. Местным внушили, что от причала душа надежнее попадает к Алле. Поэтому волки… надо ж, уже забыл слово собаки… там развелись в чудовищном количестве.
— Их не могут перебить?
— Не нужно. Волки — санитары земли. Не как у нас, а в социальном плане. Нападают на беглых, оттого одиночные беглецы практически не встречаются. Не нужно содержать большой штат поимщиков. При такой социальной роли кто же их перебьет? К тому же — шкуры, мех. Если волки размножаются сверх разумного, их в меру уничтожают.
— А чем питаются?
Дядя Люсик посерьезнел.
— Трупами. И не только. В общем, людьми.
Я закусил губу: он ведь только что отвечал на мой вопрос о казнях. Не завидна судьба «отпущенного».
— А животными? Охотятся же на лесных зверей наши волки?
— Каких животных ты здесь встречал?
— Диких? Хм. Никаких, — признал я. — Только одичавших волкодавов и верховых лошадей, которых прибывший с нами друг почему-то отказался принимать за лошадей.
— Потому что эти лошади местные. Других животных могли просто уничтожить за века охоты на ограниченном пространстве. А собаки могли попасть через портал с самолетом, вертолетом или парашютом вместе с людьми.
— Но охота? Я слышал от Милославы при встрече с Гордеем…
Дядя Люсик горестно вздохнул:
— Да, здесь охотятся. На беглых. Или на незначительных преступников, которым дается шанс.
— Не понял. — Моего воображения не хватило для осознания ситуации.
— Их отпускают, а через час-два начинается погоня. Как правило, находят и казнят. Если не найдут — свое берут волки.