Знаете, ей не было ни больно, ни страшно. Иконы любят, когда их любят. Чувствуют это. Понимают. Они добры. В принципе можно, наверное, всерьез осквернить икону, то есть зарядить ее черной, грязной энергией. Но я таких не видел. Да и нелегко это сделать. По некоторым рублевским доскам, вон, ногами ходили – и ничего, чисты они. Хотя гонят едва заметную подавляющую волну, но так ведь и было задумано. Рублев, как и многие старые мастера, изначально несколько суров. Тогда и канон был строже, и выразительные средства попроще, да и богомазы знали истинный Страх Божий – во всяком случае, умело воспитывали его в себе, дабы передать линией и цветом. Ну, и время было сумрачное. Паства тащила в храм немерено дурных эмоций, где щедро их сбрасывала. А энергетическая «вытяжка» центрального барабана, на котором сидит главный купол, мягко говоря, не промышленный вентилятор, она работает в две стороны, и ее пропускная способность ограничена.
…Итак, я посмотрел направо и обомлел. На столе, прислоненная к стене, полулежала… Нет, не икона. Шедевр. Иконища. Супердоска.
Я вышел из-за стеллажа и мелкими шажками двинулся к ней. Вдруг оказалось, что я в хранилище один. Несколько минут назад моего провожатого окликнули из дверей – эй, тебя к телефону! – и он вышел. Тогда я не придал этому значения. Мне даже в голову не приходило, с чем именно меня оставляют наедине. Повторюсь – в хранилище был очень ровный общий энергетический фон, он меня поначалу убаюкал, но теперь… Теперь я перенастроился на восприятие именно этой, главной иконы, и буквально не мог оторвать от нее глаз – ни гляделок своих косых многострадальных, ни внутреннего зрения.
Даже идеальная по качеству репродукция не передает истинного великолепия тех немногих икон, которые всем миром признаны гениальными. Потому что главное – в единении блестящего художественного исполнения и того света, что излучает шестисотлетняя доска. По моему скромному разумению, почувствовать этот неслышный призыв может даже наглухо закрытый в энергетическом плане человек. Пробьет человечка, пробьет.
Я медленно полз – на полусогнутых, а в душе так вообще на коленях, – в направлении Троицы Ветхозаветной.
По пути запихивал руки поглубже в карманы. А то мало ли, что в ошарашенную голову взбредет. Нельзя такую древнюю икону лапать взопревшими от нервной перегрузки руками. Икона вещь нежная, по прошествии нескольких столетий она начинает интенсивно разрушаться, ей нужен особый микроклимат и постоянный грамотный уход. Передача древнерусских святынь от музеев церкви – старое яблоко раздора между иерархами и музейщиками. И дело не только в том, что многие шедевры давно перешли из разряда достояния церковного в ранг общемировых ценностей. Упирается-то все в простой, как вешалка, тезис: «Вы ж ее угробите!». Храм далеко не самое здоровое место для иконы в плане физической сохранности. В идеале ей требуется герметичный саркофаг с автономным кондиционированием. Но это так, к слову. Я вообще много болтаю, когда вспоминаю о психотравмирующих ситуациях. А тут на меня надвигалась самая что ни на есть психотравма. Если только можно так назвать событие со знаком «плюс».
От иконы тянуло, веяло, да ладно, чего уж там – шпарило! – чем-то запредельным, чему нет названия. И я вдруг обнаружил, что стою в метре от нее, а сам нервно озираюсь и вытираю потные ладони о джинсы. Вытащил-таки из карманов, не удержался. Как загипнотизированный, потянулся руками к доске, внутренне себя утешая, что ни в коем случае не потревожу лакокрасочный слой. И осторожно, прямо нежно, прихватил Троицу за бока. На секунду.
Если ожог бывает добрым, то это был ожог. Я воровато спрятал руки обратно в карманы и огляделся вновь. А потом взял, да и вцепился в доску по-настоящему, как бы обнял ее с торцов и тыльной стороны. Уже секунд на десять. Раскрылся навстречу свету. Замер. Прочувствовал все до конца, до самого донышка. Убрал руки, уже спокойно.
Бог есть любовь, ребята.
Вы можете исписать тонны бумаги и изломать тысячи копий в философских спорах об истинной сущности взаимоотношений человека и божества. Но никакие построения, идущие от голого разума, не дадут вам столько знания, сколько можно получить, оказавшись в зоне прокола реальности, центр которой – икона. Гениально расписанная доска, перед которой пятьсот лет чистого времени стояли на коленях люди. Разные люди, хорошие и не очень, добрые и злые, но все равно поверяющие иконе самое сокровенное, что было в их душах. Эмоции, дамы и господа. Все дело в силе и искренности эмоций. Какой-нибудь средневековый полудурок сто раз мог просить Троицу о том, чтобы у соседа корова сдохла, но саму-то икону он при этом обожал, боготворил.
Вовсе не революционное открытие, правда? Но в том-то и фокус, что я ничего не открывал, не придумывал, не домысливал. Я провзаимодействовал с иконой, и получил совершенно четкую и недвусмысленную информацию о том, что такое Бог. По сей день не знаю, как ее корректно вербализовать. Сама формулировка, которую я использовал – знаменитая и всем известная, – очень многозначна. В первоначальном варианте (насколько мне доступны такие высокие филологические эмпиреи) она значила, что Бог всех любит, что он преисполнен любви. Ну, а что же увидел я?
Свет, понимаете? Разлитая по миру аура сопереживания, бескорыстной любви, чистой преданности. Объединенное излучение всех на планете светлых душ. Столь мощное и плотное, что хватит каждому. Ты только научись подключаться, а дальше и сам поневоле начнешь посылать какой-то сигнал, теплый, радостный, добрый. Вот, примерно так.
Вряд ли я смог бы понять это раньше, мне просто не приходилось так плотно соприкасаться с иконами, близкими по калибру к национальной святыне. Кроме того, в те дни я пребывал на пике своей формы, и действительно очень много всего мог почувствовать. Ну, я и почувствовал.
Да, специально для особо интересующихся. Ваш покорный слуга был крещен по православному обряду в возрасте примерно трех лет. Крещен у некоего батюшки на квартире, полуподпольно (нынешней молодежи этого уже просто не понять). Исполняющим верующим пока что не стал. В основном из-за глубокого неприятия любой стадности (в переводе с русского: гордыня неуемная). Ну, и отголоски зачаточного профессионализма сказались – вы уже в курсе, как именно я привык оценивать церковные атрибуты. К тому же, в молодые годы я слишком остро воспринимал ту ауру благолепия, которая и есть самая чудесная отличительная черта православных обрядов. И очень расстраивался, замечая, как редко обряд выходит за рамки привычного ритуала. Когда вроде бы все нормально, а что-то не стыкуется, нет контакта с верхом. Ничего не имею против вращения молельных колес, но мы ведь не в Тибете, правда?… А бывает и хуже – как ни подстраивайся, сплошной дискомфорт и тоска смертная. Если вас в храме давит, плющит, корежит, если вы ощущаете смутный внутренний неуют – значит, той самой ауры нет. Утверждаю: когда все сделано по правилам, вам не потребуется серьезных усилий, чтобы нырнуть всей душой в общую волну. Впрочем, священники – как художники, они живые, очень разные, некоторые обделены талантом, а у остальных тоже иногда гуляет настроение. Не стоит от них требовать, чтобы каждая служба непременно превращалась в истинное священнодействие.
И не стоит вообще требовать каких-то ощущений, если у тебя в душе не осталось ни крупицы любви.
Стоял я однажды у гроба на отпевании, которое шло, что называется, «по полному чину». Действо по нынешним временам довольно редкое, и хор с непривычки дважды сбился. Батюшка одно, хор другое.
Вроде бы конфуз, а главное – потеря ритма, который при богослужении играет значительную роль. Но какая служба получилась отменная! До сих пор ее вспоминаю. И все, кто был тогда во Всех Скорбящих на Ордынке, соглашаются – да, каждого бы так провожали.
Даже запах ладана, который я не люблю (жесткая ассоциация с тяжелым обмороком и последующей травмой прямо на выходе из храма в одном высокогорном монастыре; одиннадцать лет, гипоксия, подбородок и губы всмятку о камни)… даже запах ладана в тот раз меня совершенно не тревожил.
А теперь, наверное, пора вспомнить свое место и умолкнуть, ибо я рассказал о том случае непосредственного прикосновения к Богу даже больше, чем собирался. И уж гораздо больше, чем мне положено.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ПРОСТЕЙШИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ.
Сия коротенькая главка, битком набитая конкретными советами, пишется специально для Фом (Фомов? Фомей? Фоменок?) неверующих. Если вы и без того знаете, насколько мир непрост, и до чего сложна функция, которую в нем выполняет человек – так и ну ее, эту главу.
Учтите – я не намерен кого бы то ни было обращать в свою веру, ибо таковой просто не существует. У меня имеется лишь голое знание: внутри нас и вокруг нас постоянно что-то происходит, и мы в состоянии это чувствовать.
Давайте вместе немного пофокусничаем. И никак не станем это объяснять, ни для себя, ни для окружающих. А то мало ли что. Крики, ругань и обвинения в шарлатанстве начинаются как раз на следующем уровне: когда люди принимаются свои ощущения интерпретировать. А мы не будем поверять гармонию алгеброй. Мы просто чуточку поваляем дурака.
Вообще-то, с руками не баловался (поймите меня правильно) только очень ленивый или совсем уж неинформированный (кажется, фраза стала окончательно двусмысленной), или все тот же Фома, упорно не желающий поверить, что занятие это может оказаться увлекательным и волнующим. Уфф… Берем две человеческих руки, желательно растущих из тела, крайне желательно – своих. Выставляем ладонями одна к другой, зазор между ладонями чуть уже ширины плеч, пальцы расслабленно растопырены. Начинаем ладонями медленно пошевеливать, будто обминая пространство между ними. Постепенно сдвигаем ладони (можно их поворачивать относительно друг друга – кому как удобнее, тут главное вести себя естественно). И вдруг обнаруживаем, что между ними что-то странное творится. Кто-то почувствует легкий холодок, кто-то тепло, но в большинстве случаев доминирующим ощущением будет чувство уплотнения пространства. Вата не вата, какой-то явственно ощутимый комок. Теперь прислушайтесь к себе повнимательнее. Может быть, подоплека фокуса – изменение тока крови в выставленных перед собой руках? Вообще-то не похоже. Но проверить гипотезу легко.