– Ты мой муж. – Воздушные шарики, наполненные веселящим газом, который совсем не газ, увесисто подпрыгнули, когда Люба отважно сделала шаг ко мне.
– Я люблю другого человека. Значит, не могу быть твоим мужем.
Пришлось отвернуться, чтобы не нервировать ни себя, ни Любу.
Не будь мое сердце занято, разве сомневался бы я, что сделать в следующую секунду? Что-то внутри конфузливо сморщилось и похабно хихикнуло: дают – бери, бьют – беги, нормальный девиз нормального человека в любом считающем себя нормальным государстве.
– Ваня! – нарушил тишину голос Немира. – Выйди, разговор есть.
Я виновато развел руками, одновременно испытывая облегчение.
Снаружи стемнело. Убранство дома, забора и сарая напоминало о празднике, которого я не ощущал. Народ шумно гулял в доме, в калитку почти беспрерывно кто-то входил-выходил. Кузнец подхватил меня под локоть, и мы отошли подальше, чтобы разговора не слышали ни в доме, ни с улицы.
– Меня с самого начала не покидало ощущение, что долго ты у нас не задержишься, и не зря. Люба все рассказала. Теперь слушай сюда. Сделай мне внука и уматывай, куда хочешь, в обиде не буду. Солдаток много, и Любке проще быть такой же соломенной вдовой, чем в девках сидеть. – Когда эмоции выплеснулись, лицо кузнеца посерьезнело. – Где твоя суженая, о которой ты говорил Любе?
– Нас с Марьяной вынесло на этот берег… А остальных, скорее всего, прибило в противоположному.
– Можешь забыть о них, Каиново племя никого в живых не оставляет.
– Мне об этом говорили не раз, но сердце приказывает отправиться туда и убедиться. Если существует хоть маленький шанс…
– Шанса нет, – перебил кузнец, покачав русой бородой. – Ни единого.
– Пока я жив, а тот берег существует – есть.
– Знаешь, кто ты? Упрямый самоубийца. – Довольная улыбка раздвинула заросшие щеки Немира. – Но таким ты мне нравишься. Если не найдешь суженую и останешься в живых, к дочке моей вернешься?
– Скажу так: не исключаю такой возможности, ведь в других местах по эту сторону реки меня примут гораздо хуже.
– Спасибо за честность. Очень взрослые рассуждения. Не наврал, что тебе всего четырнадцать?
Я посмотрел кузнецу прямо в темные затягивающие зрачки:
– Это имеет значение?
– Уже нет. Не хотел жениться? Понимаю. Когда вернусь, дам тебе все, что понадобится, и сам отвезу на ту сторону. Главное, не делай глупостей до моего возвращения. За сестренку свою не беспокойся, за мной ей будет хорошо, не обижу. А я – в путь, сейчас же. Если не уйти в ночь, в разгар свадьбы в собственном доме, другой возможности не будет – утром перехватят.
Потрепав меня по голове жилистой пятерней, кузнец ушел. Я поглядел на дом, где с другими детьми Немира и гостями осталась царевна, и нехотя вернулся в «семейное гнездышко».
Покрывало вместе с ободом валялись на полу. Люба зарылась в сено, как тогда, при похитителях. Такая же копна с глазами. Я прилег в противоположной стороне и тихо сообщил:
– Немир ушел к конязю за правдой. Знаешь?
В пряном ворохе Люба кивнула, отчего часть маскировки осыпалась.
– Хотелось бы узнать, что он скрывает, – вбросил я на всякий случай. Вдруг сработает? – Нас всех это тоже касается, если то похищают, то следят, то угрожают.
Сработало. Люба развернулась, и донесся глухой ответ:
– Отец рассказал Постнику, а он мне. В свое время в Еконограде отец сделал вещь, которую другие мастера не могут вскрыть, чтобы не сломать. Папы хотят второй ключ.
Всего-то? Но если папы приказали, а кузнец ослушался…
– Это нечто принадлежит конязю? – догадался я.
Сенная укрывалка уже осыпалась полностью, в ночи ярким пятном белела верхняя половина Любы. Это ее не смутило. Она не стала вновь сгребать развалившиеся охапки, взгляд гордо сказал: смотри. Любуйся. Запоминай. Если отказываешься сейчас – выжигай в мозгах эту картинку паяльником желания, чтобы, наконец, решиться на шаг, за которым небеса… или бездонная пропасть. Кому как повезет. Никто не знает, пока не попробует.
За Большой водой любовные игры между мужчиной и женщиной называют ловилаской, а в моем далеком доме кратко и емко стараются не называть, потому как звучит либо заумно, либо неправильно, либо некрасиво. Либо совсем непристойно. Здесь, как вылетело у Елки в лесу, ходит слово «любушки». Очаровательное название.
Любушка ждала от мужа любушек, а он глупо артачился. Со вздохом молодая жена продолжила:
– Если бы не смерть деда и Кудряша, не отработка Постника и Елки, и не вы с Марьянкой, свалившиеся из ниоткуда, отец сразу отправился бы к конязю, пока тот был неподалеку.
Добивая противника, Люба перевернулась на живот, сложила руки перед собой и приподняла лицо – как бы исключительно для разговора со мной. Ударили по глазам сахарные острова, темнеющие грозовым ущельем. Да какие там острова, материки! Полные бедра переходили в задорно приподнявшиеся икры, которые то сходились, переплетаясь в воздухе, то снова прятались в сенной подушке. Округлая талия вмещала в себя побольше, чем за рекой привык видеть глаз, но это «больше» было столь чудесно, приятно и притягательно…
– Отцу придется жить у Любославы, пока его не примет конязь, – продолжила Люба. – Ожидание может затянуться, он же не может рассказать о существе дела посредникам.
– Что такое отработка? – выудил я еще одну местную особенность, требовавшую прояснения.
– У вас такого нет? Странно. Всех здоровых детей отправляют на общественно-полезные работы – уборку урожая, улиц, дорог. – Поняв, что уловка с соблазнительной позой не сработала и меня не проняло, Люба вновь развернулась в своей колючей берлоге. Голос стал тихим и усталым. – Плоды, которые надо собирать, бывают разные, смотря по времени года, но лучше любой урожай с ветвей, чем лошадиный навоз с дорог. С восьми лет и до одиннадцати один день в неделю каждый должен отдать общине. С двенадцати по четырнадцать – одну неделю в месяц. Работы иногда затягиваются, поэтому общий счет дней ведется по итогам года.
Было очевидно, что Люба ждет не разговоров, но я не мог дать ничего, кроме них. Разговаривать она не хотела. Глядя в ее судорожно сжавшееся лицо, вслушиваясь в интонацию ответов, я крыл себя последними словами, и самые животрепещущие вопросы замирали в горле.
– Спокойной ночи, – объявил я новобрачной, отворачиваясь к стенке вдали от нее.
– Спокойной, – едва слышно принеслось в ответ.
Под утро разбудил шум. Нисколько не заботясь о соблюдении приличий, в сарай ввалился Аким в сопровождении вечных рогоносцев:
– Где Немир? В комнате пусто.
– Наверное, вышел куда-то, – хмуро выдавил я.
– Невесту он с собой забрал?
– Марианну? Должна быть в доме.
Толстяк с помощниками ринулись туда.
Я вскочил, отряхиваясь и на ходу завязывая пояс. Люба осталась в сене, где неплохо устроилась в нетесноте и обиде. В том, что в доме я сделаю все как надо, она не сомневалась. Что-то женщины мне слишком доверяют в последнее время. Хорошо это или плохо?
Внутри дома папы тоже всех переполошили.
– Мы ее забираем. – Аким показал на женскую половину, где отныне ночевала «повзрослевшая» Марианна. – Кузнец, когда вернется, знает, куда и с чем идти.
– Нет! – Я перегородил выход. – Она останется здесь.
– Выступаешь против пап и устоев?!
На меня направили оружие.
Незваные гости не могли поверить, что кто-то может им возражать. Но даже Марианна не хотела неприятностей и судорожно собиралась, краем глаза следя за происходящим. Елка напомнила ей про платок. На меня все смотрели дикими глазами.
Конечно же, я не собирался драться, но как не прощупать границы дозволенного?
Границы были крепки, и я выдал единственное, что пришло в голову:
– Мы брат и сестра, мы… двойняшки. Мы всегда вместе!
– Я слышала, что двоеродцев разлучать грех, – из-под потолка объявила Елка, выглядывая из-за занавески полатей.
– Что есть грех, а что не грех, решать нам. Немирова невеста будет жить у нас, пока он не вернется. Если двоеродцам нужно, по вечерам они могут видеться в базилке в нашем присутствии.
Через минуту ворота за прихватившей дневной комплект одежды Марианной закрылись.
Глава 11
Кто сказал, что жизнь в деревне спокойна и нетороплива? Вздор, чушь и пропаганда. Она не текла, она кипела! С утра до вечера народ носился, как резаный. Общественные работы, семья, двор, гости на реке, козы и кони, сады, поля, огороды…
Деревня Зырянка (по нормам моего мира правильнее было сказать «село», ведь в Зырянке был храм) занималась привычным хозяйством и приглядывала за Главной рекой, как здесь называли Большую воду. Ближайший гарнизон коняжских войск располагался в Тихаревке ниже по течению, а до стольного Еконограда топать и топать, и никто не мог сказать сколько именно. Только рукой махали, что, дескать, когда припрет, сам узнаешь.
Мастер Драк натаскивал меня к схваткам на грядущем празднике, до которого оставались считанные дни. Говорили, что если показать класс в учебных боях и слух дойдет до конязя, тот приедет посмотреть на нового пса-чемпиона, а ставки и плата за выступления взлетят до небес. С одной стороны, очень хотелось как-то выделиться и всех победить. С другой стороны – зачем? Если у меня вдруг получится, я привлеку к себе лишнее внимание, появятся ненужные вопросы. Память хранит множество приемов и ударов, известных из телевизора, но применить их в боях я, скорее всего, не смогу, а учить других не собираюсь. Пусть же все идет как идет.
Меня тренировали с утра до обеда, а после обеда в конуре занималась вторая смена. Если там найдутся бойцы не хуже, мою скромную персону к выступлениям не допустят. Из наших трое-четверо уже на первой минуте спарринга разбивали мной бортик-плетень или заставляли вопить о пощаде. Биться с более подготовленными бойцами мне не стоило.
Люба ходила мрачнее тучи, хотя и улыбалась всем встречным-поперечным. Каждое утро она глядела на соседские домики, цветущие флажками на крыше, и украшала наш такими же, добавляя по одному. Про вопрос о черном Люба убито отмахнулась, у нее открылся слезный вентиль, и выяснять дальше резко расхотелось. Всему свое время. Попаду под настроение – сама все расскажет. Она и так не в себе по причине, что в медовый месяц молодой муж спит отдельно на другом конце сеновала. Хорошо, что никто не в курсе, иначе Люба пошла бы на крайние меры, и я даже знать не хочу предела ее фантазии в семейных разборках. Обедали мы за общим столом, над нами активно подшучивали, заставляя краснеть, а Любу почти плакать. Все шло по плану кузнеца: Постник занимался отцовской кузницей, остальные глядельчеством и хозяйством.