рала белая магма. Кусочки темных окружностей подглядывали из сведенных судорогой ладоней. Напряжение от нашей разнополости росло, как чужие дети.
Я собрался принять ногу царевны для прыжка, но она оказалась не готова. Или не поняла, почему мои кисти скрестились и выдвинулись вперед. Разъедаемая нерешительностью, Антонина опускала лицо все ниже.
– Хочешь, покатаю по воде? – предложил я.
– Как на катере? – Ее ресницы удивленно вскинулись.
– Лучше. Ложись.
На уровне разбежавшихся волн я выставил перед собой руки кверху ладонями.
– Сюда? – насторожилась Антонина.
Из-под густых бровей сквозило напряжением. На плечах подрагивали – от озноба? – ярко-желтые волосы, в темноте казавшиеся рассыпавшимся промокшим сеном.
– Животом, – подсказал я.
Антонина бегло оглянулась, но нас здесь никто не увидит. Наоборот, увидим мы, если на высокий берег выйдет кто-то подсвеченный далеким костром. А у нас для них будет темно.
Я принял на руки чуть развернувшееся, осторожно опустившееся создание, которое недоумевало, с какого дуба рухнуло, согласившись на авантюру. Мои ладони и запястья просели под навалившейся, жарко обтекшей густотой. Я и сам не понимал, как предложил такое. И кому! Из пятнадцати возможных, как в стрелковом тире, выбил самое едкое, язвительное, неприятное и морально скользкое. Словно жизнь медом казалась, и захотелось проблем. А может… хотелось, но не проблем? Поздно думать.
Нет, думать никогда не поздно. Если вдуматься по-настоящему, то кажущееся провокацией происходящее – это вовсе не идиотский поступок, который нашептали гормоны. У меня появился шанс превратить тайного противника в возможного соратника. Ради такой цели можно постараться.
– Приподними лицо. Расправь руки в стороны, ноги вытяни назад и представь, что летишь. – Я начал медленно кружиться вокруг оси.
Привычно ожидавшие от окружающих некой пакости, окаменевшие мышцы в моих руках постепенно размягчались, застывший свинец плавился, растекался, становясь ватным, и превращался в пух – невесомый, обманчивый, заманчивый.
Впервые такое чудо происходило со мной. Впервые мои руки в невыносимо интимной обстановке держали нагое тело другого человека, не испытывая к нему чувств родства или дружбы. Впервые доверчиво выставленная роскошь не убегала от взгляда, а терзала его невообразимой ранее близостью. В стае и с Томой я чувствовал себя по-другому: легко, раскованно, беззаботно. Здесь не было и быть не могло того отбрасывающего рамки приличий упоения свободой. Какие приличия в звериной стае?
Не было и недавнего будоражащего веселья прыжковой неразберихи, поразившей скоротечной открытостью и бесшабашной смелостью случившегося во тьме озера. Было другое. То, чего еще не было.
Чтобы не закружилась голова, я стал ходить вдоль озера. Тело горело. Мороз не обжигал, а нежно ласкался. Оставленные без крови мозги готовились треснуть выкипевшим котлом.
Антонина млела. Набегавшая волна взметала ее чувства. Глаза открылись во всю ширь, забыв об ироничности и вечной ехидности. Антонина слилась с миром. Мир принял ее. Мир оказался прекрасен.
– Хорошо? – спросил я.
– Не то слово!
– Перевернись.
Волна неловкости сотрясла… и отступила, растворившись в раздирающих на части новых чувствах. Антонина перевернулась на спину. Дернувшиеся прикрыться руки медленно расправились, вновь превратившись в крылья. Глаза медленно закрылись – царевна полностью доверилась мне. Иными словами, разрешила делать все, что посчитаю нужным.
Ландшафт безмятежно распростертого тела бил по глазам сильнее, чем молот по наковальне, выковывая что-то опасное. Мысли проникали сквозь кожу сотнями игл. Они плавили не справлявшийся с ситуацией мозг, вонзались тысячами кинжалов. Я баюкал разнежившуюся Антонину, кружа то в одну, то в другую сторону. Она почти научилась лежать на воде, будучи не в состоянии предположить, что такое возможно. То есть, что вода может быть другом. И вот – произошло.
– Чапа, ты волшебник! – счастливо вышептала она в ночь.
Я остановился, и локти с напряжением согнулись, вынимая и приподнимая царевну над успокоившейся гладью.
– Ой! – вылетело у нее, когда мир качнулся, и в нем остались лишь две надежные опоры – мои руки. Открывшиеся глаза мелко моргнули, тело, вспомнившее о наготе, согнулось пополам, вздымая колени к груди, но моя хватка не ослабла, даже сделалась крепче.
Антонина оказалась у меня на руках, прижатая к груди.
Она пугливо замерла на полувздохе… и медленно выдохнула. От былого сарказма не осталось следа. Язвительности и ехидству не нашлось места в чем-то новом, что возникло между нами. Царевна прислонилась ко мне всей ледяной поверхностью, обдавая знойно-морозной, до мурашек по коже, обволакивающей волной возбуждения. Анаконды рук оплели шею. Губы нашли свою цель, языки встретились и заплясали в шаманском танце. Неведомые образы плясали вокруг внутреннего костра. Били бубны. Летели искры. Дым ощущений застил глаза.
Это было безумно. Бездумно. Бездонно. Я дрожал. Антонина чувствовала мою дрожь и наслаждалась этой дрожью, которую вызвала сама. Колдовство момента породило ощущение чуда: простого, но небывалого. Абсолютная нереальность. Другой мир. Параллельная Вселенная. Непонятная, но прекрасная сказка.
Словно спрут поймал добычу. Уже не я держал Антонину, а она висела на мне, оплетя холодными влажными щупальцами, и мучимый впечатлениями фитилек неудержимо превращался в факел.
«Что ты делаешь?» – вопросил меня мозг.
«Я? Я это… Так, ничего», – замялся застигнутый врасплох организм.
«Если это называется ничего, то я – спинной!» – обиделся и презрительно отвернулся мозг.
– А теперь – обещанный полет! – объявил я и со всей силы кинул Антонину через себя.
Взгляд проводил переместившееся в жидкую среду твердо-мягкое тело. Громкий шлепок, океан брызг – и ошалелое, но безмерно довольное лицо с круглыми, как у тюленя, глазами вынырнуло из пучин.
– Чапа, я летала! Нет, я летаю! – Ликующая царевна вновь бросилась ко мне.
Требовательные губы опять нашли губы, сверкнув электрическим разрядом соприкосновения.
– Все, – проговорил я, отрывая от себя приятную на ощупь особу. – Надо идти.
– Неправда. – Она встала столбом. – Не надо.
– Пора, – переиначил я.
Лицо Антонины спряталось за гривой мокрых волос.
– Если с Томой не сложится, – прошептала она, делая шаг к сближению, – станешь моим невестором?
О, как. Ну и денек.
– Первым мужем? – буркнул я, машинально отступая.
Очарование момента схлынуло опорожненным бачком в унитаз.
– Потом и мужем, – невинно согласилась Антонина.
Пышный силуэт вырисовывал передо мной емкие заманчивые перспективы. Флюидами влечения можно было наполнить еще одно озеро, а разыгравшаяся фантазия накрыла берег туманом-дурманом.
– Прости. – Я взял Антонину за руку и повел к берегу. – На этот случай у меня очередь. Просили не занимать.
Вот так. Не получается у меня смешивать нужное с желанным, в самый неподходящий момент просыпается совесть и портит обе возможности. И что обидно – именно она потом оказывается права, неоднократно обруганная и посланная в дальний пеший поход.
На подходе к костру, где сразу прекратились разговоры, я привычно прикрылся ладонью. Антонина, которую я так и вел за руку, даже не подумала о чем-то подобном. Опаляя окружающих аурой морозной влаги, она присела, молча втиснувшись в промежуток между Любавой и Александрой. Ученицы подвинулись и, поджав губки, отвернулись.
– Не пора ли спать? – объявил я.
Кто хотел спать, уже легли, остались неисправимые романтики, которые не желали тратить бесподобную ночь у костра на обычный сон.
– Как хотите, – сказал я, укладываясь с краю огромного лиственно-ветвяного лежака.
Благодаря его размерам сегодня не будет тесно. И холодно не будет, спасибо костру.
Замечательно. Я закрыл глаза.
«Или не замечательно?» – попытался оспорить вредный организм, но я задушил глупые поползновения на корню.
Разбудили безумные ощущения. Царила ночь. Все уже спали. Почти все. Лежавшая ко мне спиной Варвара притерлась округлой мягкостью. Физиологический ответ ей передавался отлично, но, так и не ощутив радостного психологического, некого встречного движения, душевно-чувственного порыва, она грустно отодвинулась. Донесся вздох.
– Причина во мне? – донесся едва слышный шепот. – Ты именно меня не хочешь?
– Хочу, – убито сообщил я. – Но люблю другую.
– Разве это мешает?
– Категорически. Отвергает саму мысль.
– А Антонина? Вы разве не…
– Не.
– Но вас так долго не было.
– Мы – не, – жестко повторил я. – По той же причине. Любить можно разными местами. Я предпочитаю сердце.
Варвара ничего не сказала.
– Обижаешься? – Я с дружеским сочувствием пожал ее плечо. – Не надо. Ты же ни при чем.
Варвара резко повернулась:
– Вот это и обидно.
Помолчав, она глухо прибавила:
– Прости, я не обижаюсь.
И, еще тише, практически неслышно:
– Завидую.
Она закрыла глаза. И я закрыл. Надолго ли?
Глава 5
Тягучее давление внизу живота выпихнуло из убежища в ночь. Уже из охватившего мрака я заметил, как вслед за мной поднялся еще кто-то. Понятно, та же ерундистика, по-научному – физиология. Долго в холодной воде сидели. Теперь набегаемся.
Чтобы не смущать «коллегу», пришлось отойти подальше. Я тщательно полил деревце. Первый же шаг обратно столкнул меня с подкараулившей ученицей.
Глаза-бусинки как у мышки. Жгучий взгляд. За впалыми щеками прячутся две нити мелких зубчиков, похожих на клыки неутоленной молодой вампирши. Крупный лоб выставлен чуть вперед, напоминая обиженного теленка, только хилого и тощенького.
– Ефросинья? – узнал я. – Ты за мной следила?
– Хочу поговорить.
Прикрывавшаяся, несмотря на тьму, руками, она нервно ждала ответа, словно от него зависела жизнь.
Я присел на корточки, сложив руки пониже живота, и кивком указал на место рядом. Опершись о землю, худенькая царевна опустилась на крепко сведенные колени, ее ступни поочередно вытянулись пальчиками назад, и весь вес переместился на выставившиеся кверху пятки. Даже проминаться было нечему. Тем не менее, тщедушное тельце гордо выпрямилось. Свободно ниспадающие каштановые с рыжиной локоны, во тьме просто черные, занавесили грудку.