– Не исправится, – кивнул я. – Но будет примером другим, чтобы не ошибались.
– Действительно так думаешь?
– Нет. Просто подначиваю тебя, чтобы мысли были точнее. Давай, что там еще у тебя.
– Отменю чередование вотчин, чтобы можно было строиться, расширяться, увеличивать население.
Вообще-то, чередование – залог безопасности царицы. Но я смолчал. Тома продолжила перечисление:
– Еще нужно ввести деньги, чтобы развивать экономику, торговлю и частную инициативу. Надо подтолкнуть предпринимательство – когда человек работает на себя, он горы сворачивает.
Здесь я не преминул присовокупить:
– Даже в ущерб своему здоровью.
– Но ведь сворачивает?
– Если все делать лишь для своей выгоды, кто будет стоить города, заводы, электростанции, толкать вперед науку, защищать страну?
– Для того существуют налоги и таможенные пошлины, бюджет. Оттуда – на указанные тобой цели.
– Когда дойдет до чеканки денег, назови их томиками. Нет, тамариками. А мелочь разрешаю назвать чапками. Сто чапок – один тамарик. Звучит?
– Вечно все низведешь до шуточек. – Тома соорудила на лице обиду. – А я говорю серьезно.
Она даже отодвинулась.
– И я серьезно. Деньги будут бронзовые?
– Других металлов здесь не знают.
– Сестричеству известна сталь.
– Это у тебя такой бзик – веришь в то, что показалось.
Наш разговор прервали снятым с огня приготовленным ужином. Каждый доставал свою ложку. Нам – «начальникам» и новичкам в походном деле – принесли запасенные заранее. Котел был переставлен на землю, после чего бойники отошли во тьму, предоставив «благородным» есть первыми.
После непродолжительного чавканья и постоянного дутья на ложки мы поднялись, а вокруг котла расположилась вторая смена. Ночное жилье тоже распределили по весу в обществе: папринция и нашу троицу определили в один шалаш, вторым довольствовалась прочие, которые, между прочим, все построили и организовали. Тому положение дел не смущало, она же цариссита, повелительница вотчины, голубая кровь. Дядя Люсик тоже воспринял как должное, уже привык. Почитание местных традиций было для него способом выживания. Юлиан просто полез на ложе, так как туда легла Тома. И только меня бесили порядки неравного мира, где один работает, а другой ест.
Дядя Люсик заметил мое состояние.
– Чапа, ложись, утро вечера мудренее.
Он указал на обширное место между собой и Томой, с другой стороны которой блаженно растянулся Юлиан.
Оттуда, из-под навеса, я наблюдал за укладывавшимися бойниками. Половина из них сразу улеглась спать, вторая встала на охрану.
– Пия… гм, человолка покормите! – громко распорядилась Тома, махнув рукой на позабытую всеми клетку.
Ну вот, а я даже не вспомнил. А только что в душе укорял Тому в равнодушии к ближним. В чужом глазу, как говорит библия…
Один из бойников отправился выполнять приказ. Через минуту злобное рычание и площадная брань сообщили, что дело не клеится.
– Хозяйка, что с чертовой зверюгой делать?
Пиявка никого не подпускала, скалилась, огрызалась, кусалась, царапалась. Еду ей поочередно пытались дать несколько бойников. Одни отвлекали, кто-то пытался впихнуть в клетку свежевыструганную лохань с остывшей кашей. Они, чудики, туда и ложку положили. Надо спасать обе стороны.
– Грр! – нахмурив брови, грозно сказал я.
Пиявка застыла, глядя теперь только на меня. Бойники тоже замерли, вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией.
– Дайте.
Отобрав подобие миски, я удалил всех лишних из поля зрения и приблизился к клетке. Грубо вырезанная из палки занозистая ложка отправилась в кусты – не пригодится. Сидя на четвереньках, Пиявка глядела на меня настолько жалобно и тоскливо, что безучастным остаться не получилось.
– Чтоб тебя, жри давай, – ласково сказал я, набрав горсть каши и протянув сквозь прутья. – Свалилась же на мою голову.
Удивленная мордочка переместилась с каши опять на меня:
– Рр?
– Рр! – Я поднес кашу к своему рту. – Вот так, поняла?
Втиснутая в клетку лохань не вызвала у Пиявки энтузиазма, а из рук она поела. Когда посудина опустела, Пиявка благодарно лизнула меня в ладонь.
– И не думай, – напутственно попрощался я.
Тома все это время с умилением следила за нашими взаимоотношениями.
– Ни слова, – строго сказал я, когда вновь укладывался рядом.
Теперь Тома следила за дымом от костра, хорошо видным в ночи. Сначала он поднимался вертикально, а на некоторой высоте резко менял направление на горизонтальное.
– Не знаешь, почему это? – Тома с любопытством указала на природное явление.
– Давление, – умно сказал я.
– Что – давление?
– Папа так говорил, – признал я, что дальше ничего не знаю – Вроде бы, дело идет к дождю.
Стала понятна предыдущая суета с постройкой навеса. Обычно ночевали просто на земле.
И в тот же миг ливануло. Могуче разгоревшийся костер шипел, злился, но не сдавался. Бойники в своем шалаше ежились, стоявшие в дозоре прижались к деревьям. К нам под навес вода летела в основном с открытой стороны, на ноги. Многослойный лапник крыши спасал от основной падавшей с неба массы, но не от всей.
– Ррр! – жалобно донеслось из клетки.
Опять забыли. Я бросился под дождь. Несколько бойников последовали моему примеру, надрубая и обламывая ветви и укрывая ими клетку.
Вернувшись, я наткнулся на Томину улыбку:
– Ты за ней так ухаживаешь, аж завидно.
Типа, шутит. Ну-ну. На себя посмотри, зоофилка.
– У тебя свой ухажер имеется, – не удержался я, чтоб не уколоть. – А вообще, зависть – плохое качество.
Юлиан интуитивно понял, что один поступок стоит тысячи Томиных слов. Он развернулся на девяносто градусов и лег вдоль открытой части шалаша, куда долетали капли, а Тома, показав мне язык, переместилась вглубь на сухое место.
Есть такая оптимистячья фраза, часто жалуемая взрослыми подросткам по поводу и без: «У вас все впереди». Да, у нас все было впереди. Что и тревожило.
Глава 7
Я мучился под навесом в мокрой одежде и искоса наблюдал за Пиявкой. Ко мне противно липла ткань, а человолчица спокойно обсыхала, не реагируя на иногда падавшие с импровизированного потолка новые капли.
В недавних боях Пиявке ощутимо досталось. Левая нога слегка подволакивалась. Прыщавый лоб и щеки были в многочисленных ссадинах. На затылке вырван клок. Спина, грудь и живот вертикально исполосованы: видимо, довелось катиться по осыпавшимся камням. Хорошо, что она ничего себе не сломала. Кто ломал, тот долго не жил. После нашего с Томой и Юлианом ухода стая дважды покоряла казавшуюся неприступной гору: уходя на ту сторону и вскоре возвращаясь обратно, когда в страхе бежала от чего-то. Сюда стая бежала настолько спешно, что напоролось на войско, которое трудно не заметить, если не нестись со всех ног. Что же произошло в долине? Кто гнал оттуда человолков: разукрашенные дикари с каменными топорами или рыкцари из отряда Малика? Сумел ли Малик сломить сопротивление, свалить хранителей и захватить старые записи? Не прорвались ли туда рыкцари из других отрядов?
Я многое отдал бы за информацию, что там сейчас происходит. Пиявку не спросишь. А жаль. Живой свидетель.
Свидетель беззаботно дрых, вытянувшись вдоль клетки. Грязным ступням места не хватило, они торчали сквозь жерди. На них лилось, что самочке нисколько не мешало. Худая, как смерть, она мерно дышала, чувственно скалясь во сне. Ребра и тощие конечности выпирали острыми краями, превращая фигуру в рыбий скелет. Бедра были расцарапаны вдрызг, на обращенном ко мне левом – глубокий порез, локти и колени разбиты, а узкая грудная клетка вообще выглядела сплошным синяком, к счастью, уже спадающим.
Пиявка дернулась во сне, будто ощутила взгляд. Затем, опрокинувшись на бок, она свернулась в клубочек, и раздался конвульсивный всхрап.
Завидно, блин мне в тарелку. Где недавние естественность и практичность поступков? Нет, теперь я должен терпеть неудобства в угоду условностям, лежать в мокром, как описавшийся младенец в пеленках, потому что взрослые так решили. Тома права, не нужны лишние запреты там, где можно без них. Если мы почему-либо задержимся в этом мире, я создам движение «Назад к природе». Что-то мне говорит, что Тома поддержит. Только, боюсь, она та-а-ак поддержит… что вернувшись Домой (с большой буквы, чтобы не путать с местным «домой»), долго отвыкать будем.
Она уже цариссита. Почти царисса. Я, если не спалюсь, однажды стану царевичем. Пусть фиктивным, но ведь никто не узнает. А вдвоем да при титулах мы с Томой – сила. Сами начнем законы устанавливать. Папринция подключим, он тоже не последний человек в местной пародии на земное средневековье. Надеюсь, он поддержит.
Поглядев на корчившегося на земле худого и сутулого дядю Люсика, который даже во сне поправлял юбку, подумалось, что не поддержит. Старшее поколение консервативно. Такие ни за что не захотят ходить без одежды, потому что вместо того, чтоб спортом заниматься и себя в форме держать, они сидят сиднем и принимают всякие ограничивающие законы.
Не лежалось мне мокрым, ну хоть тресни. Опять выскочив под дождь, я отрубил мечом пару ветвей-рогатин и на зачищенных от листьев раздваивавшихся сторонах разместил донельзя мокрую рубаху, вознеся ее повыше, под самый потолок навеса. Тепло от боровшегося с дождем огня, плевавшегося дымными искрами, теперь сушило не только покрывшуюся пупырышками кожу.
Глядя на мои мучения, Юлиан отстегнул ремни и пластинчатые латы и стянул с себя рубаху:
– Держи.
Не дав мне возразить, он принялся надевать латы на мощный голый торс.
– У меня не просто ухажер, – с гордостью заявила Тома из темной глубины. – У меня настоящий джентльмен!
– Спасибо. – Ответную язвительную колкость я оставил при себе.
В отличие от насквозь промокшей моей одежды, рубаха Юлиана была лишь чуть сырой от прилетавших снаружи капель, и она оказалась настолько широкой и длинной, что я безбоязненно смог снять и юбку. Юбка тоже заняла место на импровизированной сушилке.