Васильковые глаза осветились искренностью. Губы вновь сжались, и говорящая статуя вернулась в состояние камня. Умница. Если все кончится хорошо, дам орден. Или не орден. Или не дам.
– Принимается. А как давно вы прибыли на нашу сторону гор?
Я открыл рот, но прозвучало останавливающее:
– Пусть говорит Юлиан.
– Давно, – честно объявил он.
И снова – тот же до самозабвения преданный взгляд, которому гордость не позволит сказать неправду. Любопытно, а сможет он соврать с тем же выражением лица?
– Как давно?
– Не знаю.
– Месяц? Год? Десять?
– Много-много дней. Не счесть.
Сестрисса задумалась. Через миг Юлиана озадачил следующий вопрос:
– Двадцать отнять пять, это сколько?
– Много, – искренне сообщил парень.
Широко распахнутые глаза смотрели почтительно, с благоговением и без внутреннего ощущения вины – как у нашего щенка, когда еще ничего не натворил, а только собирается.
– Посчитай вслух, начиная с одного.
– Один, два… – Юлиан поглядел на свои пальцы. Дойдя до десяти, он остановился, и на экзаменаторшу поднялся умоляющий взор: – Потом, кажется, одиннадцать?
Ответы Устинью удовлетворили.
– Что насчет сроков скажешь ты, отрок, именованный Чапа?
– Не меньше нескольких месяцев. Мы попали в стаю, жили в ней, а когда встретили Тому, взяли под свою опеку. Затем мы сбежали.
– Вы ели плоть и кровь человеческую?
Я ответил быстро и категорично:
– Нет.
Юлиан понял, что нужно молчать. Ложь во спасение иногда предпочтительней убийственной правды. Еще бы научить его отличать, когда первое стоит второго. А как, если сам понимаешь только в последнюю секунду?
– Ходили на четырех конечностях?
– Пришлось.
– Без одежды?
Со вздохом наши три головы синхронно склонились еще ниже:
– Иначе нас бы съели.
– Простите, но ваше заявление звучит неправдоподобно. За всю историю мира никто не возвращался живым от человолков. – Сестрисса переглянулась с сестратом, после чего мягко поинтересовалась: – Живя в стае, вы не стеснялись друг друга?
– Стеснялись. Но немного по-другому, не так, как стесняются в обычной жизни. Мы устанавливали себе границы возможного по ситуации. Главным было выжить и при этом остаться человеком.
– Хорошее дополнение, хочется верить, что так и было. Не сочтите за праздное любопытство, вы же понимаете, что мой приезд не случайная прихоть, что причины серьезны.
– Слушаем. – Мы насторожились.
– Здесь нет лишних глаз, свидетели нужны только на церемониях. Сейчас решается соответствие вас будущей церемонии. Продемонстрируйте, что вы действительно удачно притворялись человолками.
– Что именно предлагаете сделать? – Я покосился на сестриссу, а Тома – на как бы равнодушно присутствовавшего в помещении сестрата Панкратия, который теперь делал вид, что разглядывает трещинки в стене.
– Будет достаточно, если пройдете по комнате на четвереньках. Как в стае, не стесняясь друг друга.
– Но здесь мы люди среди людей. Там было по-другому.
– Притворитесь еще раз. Снова для спасения жизни. Достаточный мотив?
Вполне.
– Пусть он закроет глаза. – Тома указала на спутника сестриссы.
Или тоже разденется, чуть не прибавил я. Это равносильно. Как стало понятно, с некоторых пор Тому смущают только одетые люди. Хотя, если одежду снимет сестрат… Кто знает, какова будет реакция на увиденное.
– Сестрат – не мужчина. – Брови сестриссы удивленно взвились. – Это сестра в мужском обличье.
– Он не женщина.
– Твои невесторы тоже не женщины.
– Мне действительно неудобно перед посторонним. С Чапой и Юлианом мы вместе пережили такое, что вам и не снилось. Простите, если прозвучало резко, но мы трое как одно целое. Выживая, мы научились не обращать внимания на мелочи.
– Значит, ты не должна смущаться и священнослужителя. Впрочем, учитывая твой возраст… Закрой, – командно упало в сторону сестры мужского пола.
Вот и ладушки. А мы с Юликом присутствие старушки как-нибудь переживем. Одежда нашей троицы одновременно отправилась на пол, ладони превратились в ступни, широко расставленные ноги согнулись в коленях, распластывая тела вдоль земли. Лица с чужими дикими взорами поднялись на испуганно отшатнувшуюся сестриссу.
– Рр! – скомандовал я следовать за собой, первым уносясь по кругу за спину сидящей.
Походка – мягкая, спина гибка и строго горизонтальна. Шаги бесшумны. Мышцы перекатываются внезапно всплывшей звериной грацией. Ягодицы вздернуты и открыты двигавшейся за мной Томе. Так же и стелившаяся над полом Тома спокойна по отношению к замыкавшему колонну Юлиану. Тот вообще чувствовал себя, словно рыба в воде. Точнее, как волк в лесу – сейчас будучи волком больше, нежели человеком. Грубым ладоням был нипочем тесаный камень пола, тренированным упругим мускулам – наши с Томой потуги выглядеть равными и двигаться столь же стремительно.
Три тела совершили мгновенное перемещение за спину Устиньи, а там я вдруг повернул вбок, прыгнув между сестриссой и сестратом к месту старта.
– Гррр! – рявкнул я рядом с их отпрянувшими головами.
Едва руки почувствовали пол, ноги опустились по бокам от ладоней, и сразу последовало отталкивание всеми конечностями – и последняя галопирующая дуга доставила меня к брошенной одежде. Разворот вышел чуть ли не с заносом, ногти скребли по камню, словно когти.
– Грряв! – поддержала Тома, в таком же великолепном скачке вылетая из-за дернувшегося плеча в красном халате.
– Ргав! – выдал на прощание Юлиан, завершая наш проход прыжком не между двумя фигурами, а над головой сестриссы.
Если бы не качнувшийся капюшон и вязанная из стальной проволоки шапочка, воздушным потоком ей растрепало бы прическу.
– Достаточно? – спросил я, поднимаясь на задние ноги и подавая руку Томе.
Юлиан затормозил в красивом полицейском развороте, только без машины. Распрямляясь отпущенной пружиной, он вскочил, заняв вертикальное положение даже быстрее Томы, и замер в позе Аполлона – как мы говорим, когда кто-то нагой и красивый выглядит естественно-гармонично. Сестрат мужественно держал глаза закрытыми, поэтому Тома его не стеснялась. Нас с Юлианом тем более. Меня ничуть не беспокоила сестрисса, которая глядела одновременно внимательно и отстраненно. Хоть никакой святости в ее священничестве я не усматривал, но воспринимал буднично, как врача. Надо, значит, надо.
Устинья облегченно выдохнула:
– Принято. – На этом слове Панкратий разжал веки и, прошептав не то молитву, не то проклятие, быстро вернул их в прежнее положение. – Обманы в нашей жизни случались. Можно отрепетировать все, кроме одной подробности: у вас повел за собой самец. Этого придумать нельзя, менталитет заставил бы женщину встать во главе. Сомнения сняты, ваши слова подтверждены проведенным опытом. Осталось последнее препятствие перед возможностью помолвки. Вы догадываетесь, юная цариссита.
На Тому стало жалко смотреть. Она кисло выдавила:
– Если думаете о возрасте…
Сестрисса кивнула:
– Именно. Но возраст – препятствие преодолимое, причем двумя путями.
– Если что-то зависит от нас, то мы…
– Что могли, вы уже сделали. – Поднятой ладонью Устинья остановила встрепенувшуюся Тому. – Ваши заслуги известны, они уже превращаются в легенды, обрастая сказочной небывальщиной. Потому первый путь – время – мы будем иметь в виду, но постараемся что-то сделать и по второму. Я лично постараюсь. Подойдите, дети мои, склоните головы.
Быстро одевшись, мы рухнули перед ней на колени: Тома в центре, я с Юлианом по бокам и чуточку позади, на всякий случай.
Что за второй путь? Я не понимал.
Сестрисса заговорила:
– Чиста ли ваша совесть? Сокрытое есть грех. Грех есть осознанное нарушение закона. Нарушение закона есть противопоставление себя обществу, принявшему вас в свои ряды. Отбросьте сомнения. Скажите открыто. Сейчас. Поведайте, очистите сердце.
– На нас нет греха, ваше преосвященство, – раздалось на три голоса.
Третий – с запозданием в долю секунды. Молодец, Юлиан, освоился.
– О грехе лжесвидетельства напоминать не буду, вы сами знаете. Что ж, соблюдайте все законы вам данные, исполняйте их – и не свергнет вас с себя земля, которую вам дали жить. – Сестрисса Устинья поманила рукой спутника. – Сестрат Панкратий, у тебя имеется, что добавить к нашей беседе?
Панкратий приблизился вплотную, голова почтительно склонилась, оттуда словно вытек, струясь, вкрадчивый тихий голос:
– Невестор Юлиан знает больше, чем говорит, но признает моральное старшинство невестора Чапы, что служит оправданием его желанию быть вторым, несмотря на силу и возраст. В отношении имени Чапы: данное царисситой ему нравится больше, чем собственное. Либо он сильно влюблен, либо соврал насчет истинного прозвища, либо его очень дразнили дома. Возраст. У кого-то или у всех вместе он завышен, но самую малость, иначе каждый не был бы столь безмятежен и уверен в себе. О ночевках в одной постели: холод и неизбежность присутствовали, что не отменяет греховных помыслов, тоже имевших место. Предлагаю проверку.
– В каком смысле? – Щеки у Томы пошли пятнами.
Сестрисса взмахнула широким рукавом в сторону двери:
– Чапа и Юлиан, свободны. Тома, подойди.
Поднявшись со скамьи и указывая на нее, сестрисса отошла в сторону.
На лестнице мы с Юлианом переглянулись.
– Вы там это, – насуплено сказал я, – не того?
Как ни странно, он понял.
– Нет.
Из меня словно вертел вытащили.
– Пойдем.
В комнате мы улеглись по углам на своих постелях. Шарик с Пиявкой дружно посапывали и подвывали во сне, привалившись друг к дружке. Появившийся на полу ковер воспринимался ими как перина.
Через некоторое время во тьме вернулась Тома. Она молча заняла пустую огромную кровать, практически потерявшись в ней. Даже «красивых снов» не сказала.
Я тоже промолчал, сделав вид, что сплю.