– Да. Достаточно обрить наголо.
– Все волосы?
– Если завелись только серые, которые на голове, то ниже брить не нужно. Верхние и нижние паразиты, – на миг обретя волю, глаза слуги опустились на сеновал под животом Пиявки, и взгляд снова упорхнул, – это разные виды, на других волосах не живут.
– Спасибо, – облегченно выдохнул я. – Свободен.
Еще не смолкло последнее слово, как дверь за слугой захлопнулась. Шум по лестнице удалился вниз со скоростью, словно там не побежали, а скатились по ступеням.
Тома, в это время игравшая с Шариком, обернулась:
– В средневековой Европе вши назывались божьими жемчужинами, а не мыться всю жизнь считалось признаком особой святости.
– И они называют нас варварами?
– Кто? – не понял Юлиан.
Он занимал в пространстве промежуточное место между мной с Пиявкой и Томой с Шариком. Не мог определиться, кому раньше понадобится помощь. Все говорило, что мне, но Тома – девушка, вдруг какой каприз?
– Кто вас обзывает? – напряг мускулы Юлиан.
Хоть сейчас готов ринуться в драку, защищать нашу честь. Таким он мне нравился.
– Есть там одни, – хмыкнул я, усаживая Пиявку в таз. Пришлось запихивать силой. – У нас на востоке была баня, у северян – сауна, у южан – хамам. И только эти цивилизаторы специальные духи изобретали, чтобы запах перебивать.
– У вас с ними война? – понял мой собеседник по интонации.
– У нас с ними мир. Но такой мир, что хлеще иной войны.
– Это как?
– Когда тебе несут мир, а ты не хочешь. А они несут. Несут и несут, несут и несут…
– Почему не хочешь?
– Потому что несут не наш, а их мир!
– И что? Это же мир.
– Но у меня свой, и я в нем счастлив.
– Живи в своем. – Юлиан искренне не понимал.
– А мне не дают жить в своем, навязывают чужой.
– Уйди от них.
– Куда?! Не я к ним пришел, а они ко мне.
– Прогони их.
– Тогда скажут, что войну начал я.
– Значит, выбор – их мир или война? Тогда пусть будет их мир. Все же мир.
– Тома, что скажешь в ответ нашему гуманасту?
Тома, до сих пор мило улыбавшаяся, посерьезнела:
– Думаю, что если выбирать между худым миром и хорошей войной…
Я перебил:
– Юлиан, выбери быстро: мир без Томы или война за нее?
– Это нечестно.
– Вот и я говорю: нечестно. И все знают, что нечестно и что нельзя выиграть по чужим правилом того, кто правила придумывает, да еще по ходу игры меняет в свою пользу. Но все равно спорят, как ты минуту назад, пока их лично не коснется. Не понимают: коснется – поздно будет.
Пиявка начала вырываться.
– Помогай, – позвал я Юлиана.
Навалившись вдвоем, мы едва сладили с отбивавшейся самочкой. Она оказалась вовсе не такой слабосильной, как казалось, и теперь жалобно скулила, зажатая между моих коленей и придерживаемая мертвым хватом Юлиана. Собрав в кулак хвост грязных волос, я поднял вторую руку с зажатым ножом.
– Со стороны выглядит как обезглавливание, – хохотнула Тома. – Или снятие скальпа.
– Посвящаю эту жертву миру без войны. – Клинок в моей руке коснулся волос Пиявки.
Глава 12
Отчекрыжив длинное, я перешел к удалению оставшегося короткого, иными словами – к бритью. Слипшаяся шевелюра (от вполне подходящего к случаю слова «шевелится») соскабливалась вместе с корнями. Пиявка рвалась и плакала. Вой стоял на всю башню, если не на весь поселок. Не знаю, что о происходящем думали окружающие и какие сцены представляли. Не до того. Юлиан держал, обхватив вокруг корпуса, я скоблил. Постепенно вырисовывалась маленькая кругленькая головка, нежная и беззащитная, как у ребенка. Белая кожа черепа резко контрастировала с загаром на остальных частях. Бунт и скулеж мы подавляли сжатием и пинками.
– Готово, – наконец, сообщил я.
Пиявка рванулась, но зря. Бритье было только началом. Теперь и Тома подключилась, зачерпывая воду и поднося ковшики. Началось великое омовение – возможно, первое настоящее мытье в жизни молодой человолчицы. Татуировки на ее загривке не обнаружилось, значит она коренной житель пещеры. Не деревенская. Хотя… У Юлиана тоже нет татуировки. Но он не волк.
Огорошило: может, она из долины? Не липовая, как я, а настоящая? Кто знает, где стая ходила и что делала лет пятнадцать-двадцать назад.
– Гррр! – злобно рыкнул я на вырывавшуюся Пиявку.
Она затихла. Я осторожно привстал, колени разжались, но левая рука всей пятерней легла на голенькую макушку, сдавив до боли, чтобы Пиявка не забывалась.
Кажется, она смирилась.
– Вставай. – Я взял ее сзади под мышки и поставил на задние конечности.
Пиявка изо всех сил хотела опуститься обратно. Ей было тяжко. Ноги тряслись. Она вся тряслась. Пришлось держать на весу, почти прижав спиной к груди.
Тома покосилась на отброшенный подальше бритвенный нож. Ее взор задумчиво опустился на оставшиеся густые заросли. Не знаю, как насчет мелких паразитов, но думаю, в таком лесу могли жить и мыши.
– Разве не собираешься… – начала Тома.
– Тебе же сказали: верхние и нижние – разные виды, на других волосах не живут.
Поочередно покривив рот в разные стороны, Тома брезгливо выдавила:
– Все равно – негигиенично.
– Тогда делай сама.
Тома не стала спорить. Вздохнув так, чтоб я понял всю глубину самопожертвования, которое Тома взваливает на свои хрупкие плечи, она взялась за нож.
Юлиану вновь пришлось ловить и сдерживать конечности Пиявки, внезапно оказавшейся осьминогом: Тома тоже перехватывала и стискивала, но наших шести рук для одной человолчицы не хватило. Я подался назад и, сжимая в руках человолчицу, медленно завалился на спину, ногами поймав и прижав к полу нижние лапки упавшего на меня тела. Юлиан помог с удержанием. Пиявка, наконец, оказалась полностью обездвиженной.
– У-уу! – взвыла она.
– Прошу, – сквозь тяжелое дыхание прохрипел я Томе. – Холст готов принять кисть художника.
– Благодарю, господа. – Тома кокетливо присела в мини-реверансе, подогнув ножку. – Обещаю шедевр, каких нет, не было и не будет.
– Не будет? Звучит нелогично, но красиво, – заметил я. – Кстати, если мою работу ты обозвала сниманием скальпа, то твоя больше напоминает кастрацию.
– Чего? – переспросил Юлиан.
– Операцию аппендицита, – подхватил я, отвлекая память напарника другими мудреными словами, чтобы не зацикливался на ненужном. – Тохикардию с перемежающейся экстрасистолой.
– Это что?
– Заклятья, за которые Вечный Фрист полжизни бы отдал, – усмехнулась «художница» с ножом в руке.
– Старик поссорился с хранителями, потом к нему в гости направился Малик. Думаю, сейчас у него вряд ли осталась хоть одна половина того, о чем ты упомянула.
– А о чем я упомянула?
– Уже не помнишь?
– Нет.
– Тогда мой ответ – сорок два.
– Почему?
– А какая разница, если ты не помнишь вопрос?
– Разве был вопрос?
– О том и говорю.
– Ну и ладно.
Тома творила недолго. В финале она сделала шаг назад, последовал краткий взгляд на выполненную работу и, сразу же, указание на медный таз:
– Опускайте.
Юлиан помог мне подняться, затем мы стояли по бокам вертикально поставленной Пиявки, удерживая на весу, а Тома трудилась над последним штрихом великого творения. Когда вымытая и насухо вытертая самочка вновь свободно встала на четвереньки, от нее пахло чистотой и свежестью. Блестящий аналог коленки на месте гривы отражал свет из окна. Оказавшиеся огромными голубые глаза – на просветлевшем лице вдруг проявился их ярко-небесный, а вовсе не серый цвет – глядели внутрь себя, стараясь понять произошедшие изменения.
– Готово, – удовлетворенно выдала Тома.
– Не совсем. – Я указал глазами на стопку одежды.
В дверь постучали.
– Царевна Марианна Асина к цариссите Тамаре!
– Можно? – Звонкий голос Марианны почти перекрыл доклад слуги. – Так хочется увидеть человолка…
Мы быстро огляделись: бедлам и разгром. Я потянул Пиявку за ошейник, отводя от тазика и окружавших луж.
Тома закатила глаза, но выдохнула:
– Заходи.
Вместе с восторженно вглядывавшейся царевной в дверь ввалилось человек пять слуг.
– Убрать? – Они указали на поле битвы добра с привычкой.
Я кивнул, поскольку стоял лицом к ним. Тома, обернувшись, подтвердила.
– Она не кусается? – Марианна обошла слуг, начавших уборку, и сделала опасливый шаг ко мне и Пиявке, которая мгновенно напряглась и приготовилась к прыжку.
– Грр!
– Не подходи ближе! – вскричала Тома.
– Ррр! – одновременно одернул я четвероногую защитницу.
Нет так нет. Человолчица улеглась у моих ступней, у нее появились новые занятия – ожесточенно чесать бритое и обнюхивать мытое.
– Прости. – Я покраснел. – Мы только что…
– Вижу. – Тоже вспыхнув, отвела взор Марианна. – А это – волк?
Шарик вовсю радовался обращенному на него вниманию и новому лицу. Даже дал себя погладить, чем привел Марианну в нечеловеческий восторг. Щенок был очарователен. Шерстка пушиста, пузико нежно, глазки излучали неохватную любовь к ближнему и дальнему. Даже странно, что его предки – волкодавы. Возникла дикая мысль: вдруг он только притворяется милым?
Слуги быстро вернули помещению первозданный уют и незаметно скрылись. Юлиан поднял предназначенную для Пиявки одежду.
– Поможешь? – Тома указала гостье на вещи и тревожно озиравшуюся Пиявку, которая что-то заподозрила.
– С удовольствием.
При этом царевна смотрела на меня. Вспомнились наши чудачества в ночи на озере, установившееся доверие, быстро возникшая чувственная, почти родственная связь. Если бы в душе не царила Зарина…
А пронзительные глаза Марианны вопили: «Все было серьезно! И ты говорил…»
Говорил. Причем, говорил правду.
Заметив нечто промелькнувшее между нами, Тома с пошлым намеком подмигнула мне из-за спины царевны.
Отведя взгляд, я придержал Пиявку, которую взялись облачать девочки. Мои руки выполняли роль тисков, Юлиановы – дополнительных удерживающих приспособлений, постоянно менявших место. Тома с Марианной впихивали конечности сопротивлявшейся человолчицы в рукава и штанины, не слишком, впрочем, преуспевая.