Совсем бдительность потерял. Царевна мне друг – пока, но у нее, к сожалению, есть язык, а у любого языка есть особенность: иногда он развязывается, как шнурок, и человек падает… то есть выдает что-то не к месту. Если выдаст обо мне в неправильной компании, то мой язык может оказаться у меня в… в общем, как говорили у меня во дворе, надо следить за базаром.
– Равноправие – это когда члены одной команды не имеют преимуществ друг перед другом, – соорудил я максимально нейтральное определение. – Мы же команда?
Лицо Марианны расцвело, глазки раскрылись бутонами в праздничном букете, мысли заблагоухали:
– Команда!
– У нас все поровну. Значит?
Царевна вытянулась во фрунт: ноги вместе, руки по швам. Два веера ресниц понимающе просигналили, сжавшись-разжавшись:
– Все должно быть одинаково, никто не должен чувствовать себя в обиде!
– Превосходно. Вывод?
– Э-э… снять! – Изящные пальчики взялись за свои юбкообразные конструкции.
– Стоп машина! Не вздумай! Правильный ответ – обеспечить тем же самым всю команду.
Мой вариант Марианне понравился, одновременно восхитив ее и опечалив.
– Будет сделано!
– Но веревку пополам не рвать, она еще пригодится. Нужно придумать что-то еще.
– Я знаю, что делать! Я тут видела…
Она опрометью бросилась к ближайшим деревьям. А я – к ручью.
Кстати, слово «машина», не удержавшееся за зубами, царевну не задело. Знает или пропустила мимо ушей? Выяснять, тем самым привлекая внимание, не хотелось.
Прекрасная дикарка вернулась нескоро. К тому времени у меня был накрыт стол: чай, едва не опрокинувшийся, когда я снимал его с полыхающего огня, разложенные на листьях горсточки непонятных для постороннего комочков и много всяких штучек на «шпажках» – зачищенных тонких веточках.
Глаза царевны выставили масштаб полтора к одному:
– Это… откуда?!
– Дары природы. Угощайся.
По-царски щедрый приглашающий жест удался на славу.
– Сначала – вот, примерь. – Марианна нетерпеливо протягивала мне веревочку, унизанную ветками – еще одну туземную юбку, такую же, как у нее самой. – Подними же зад, лентяй!
Она с удовольствием опоясала меня, скрепив конструкцию узелком.
– Теперь ты тоже похож на человека.
Я вручил ей берестяную миску.
– Пей чай, пока горячий. И рассказывай, откуда веревка. Самодельная, вижу, но из чего?!
– Кусачую траву знаешь?
– Крапиву?
– Так тоже называют. Я надергала ниточек с центральной хворостины, перекрутила, и получился тросик. Из кусачки столько всего можно сделать! Даже ткань можно, а потом – полноценную одежду.
– Надеюсь, не придется. – Только тут я заметил, что Марианна безостановочно чешет пальцы. – У тебя же, наверное, руки…
– Ага. – Царевна выставила вперед открытые ладошки. – Горят. Как щеки, когда ходила без одежды, и как попа до сих пор, после твоих спасательных работ.
Я помахал перед ее носом указательным пальцем:
– Сама просила!
– А ты рад стараться.
Не пойму: она возмущена или довольна?
– Но ведь сама просила, – укоризненно и уже не столь решительно напомнил я еще раз. – Хочешь сказать, что опять, как на озере: разрешила делать то, что хотелось мне?
– Не представляешь, как хочется ответить «да», – засмеялась Марианна. – Но я действительно согрелась. Даже чересчур.
Еще раз отхлебнув из берестянки, она блаженно закатила глаза, после чего резко придвинулась, а голос снизился до шепота:
– Ответь только на один вопрос. Тебе понравилось?
– Провокаторша. – Я легонько отпихнул ее, так, чтоб не упала и не расплескала чай. Но чтоб все поняла.
– Ты не ответил.
– Садись, ешь. Остывает.
– И все же. – Она плюхнулась на траву рядом с разложенными яствами. – Ой!
Юбка из веток оказалась со своими особенностями, и некоторые из особенностей отменно кололись.
В битве духовного, телесного и желудочного запросов пока выигрывал духовный. Есть хотелось неимоверно, но царевна, несмотря ни на что, терпеливо ждала ответа. Пришлось признаться.
– Я был зол на тебя. На то, что ты натворила. И что мы едва не погибли из-за твоей выходки. В общем…
– Тебе понравилось. – Марианна удовлетворенно кивнула и принялась за еду. – Что это?
Вынутые из золы крепкие комочки выглядели странно.
– Улитки.
– Те самые, которые висят на траве? – Вслед за мной Марианна осторожно попробовала новую еду.
– Печеные улитки. Запекаются как… – чуть не сказал «картошка», но привычного корнеплода в стране башен я не видал, – как обычные овощи в углях, минуты три.
– А это? – Марианна всыпала в задранный кверху рот горстку чего-то подгорелого. На зубах захрустело.
Я отвернулся.
– Тоже улитки. Гм, чищенные.
Ненавижу врать, но признаться, что царевна жует жареных червей, значило надолго испортить ей аппетит. А мне не привыкать, и живыми ел.
– Чудесно. А это? – Марианна потянулась к «шпажкам».
– Держи за палочку и жарь на огне секунд десять.
Марианна сделала, как сказали, и через некоторое время с чувством облизнулась:
– Восхитительно! Внешне немного напоминает кузнечиков. Что это?
– А надо раскрывать секреты шеф-повара?
– Я тоже хочу научиться готовить! Вдруг пригодится?
Убедительный довод. Я рассказал:
– Ты угадала, это кузнечики, уже с оторванными головами и, для безопасности, выдавленными внутренностями. А вот, попробуй…
Подняв палочку с умопомрачительно пахнувшим лакомством, намного превышавшим размеры кузнечика, я замер, не зная, как продолжить.
– У нас в долине… – Снова придется обманывать, Ох, доиграюсь. – Это считается большим кузнечиком. Тоже прыгает, тоже зеленая. Думаю, и у вас их едят?
– Подожди. – Веки Марианны замелькали со скоростью ног удирающей кошки. – Это… квака?
– Ну… видимо, да. Сейчас она без кожи и внутренностей, жареная. Держи. – Я протянул палочку с нанизанным мясом лягушки.
К счастью, у Марианны не нашлось предубеждений против «большого кузнечика». Пожевав, она поерзала, словно это было у нее как-то взаимосвязано, и расплылась в довольстве:
– Волшебно.
Вскоре все было съедено и выпито. Мы попытались отвалиться на траву… и не смогли.
– Чертовы ветки! – Марианна в ярости вскочила, хватаясь за уколотые попу и спину.
– Не ругайся.
– Прости. Я была так рада, что придумала одежду… – Она вновь залезла рукой под ветки и дико там все расчесала. Жесткие, остро обломанные концы, которыми «веники» держались на веревках, впивались в тело. Изгибаясь, чтобы избавиться от одного укола, царевна получала сразу несколько в других местах. – Придумала, но не продумала. Что будем делать?
– Сейчас нам надо отмыться и, насколько хватит сил, двигаться дальше.
Во время обеда я довел найденную дубинку до нужной кондиции и теперь не расставался с ней. Обезьяна с палкой – уже не обезьяна. На душе потеплело: в руках появилось какое-никакое, а оружие. Я почувствовал себя мужчиной.
Мы двинулись к запруде. Вода расступилась, оказавшись довольно теплой. Всего-то по колено, потому и прогрелась. Деревянное оружие я воткнул в ил поблизости, чтоб оказалось под рукой, если что.
– На время мытья и купания этикет отменяется, – объявил я, скидывая «юбку».
Царевна, временами обладавшая немалым здравомыслием, не стала возражать и тоже оставила лишнее на берегу.
Она пристроилась рядом. Движения, горячий чай, уютное сидение у полыхавшего костра – и о недавней борьбе с холодом даже не вспоминалось. Сейчас главными заботами стали усталость и наш внешний вид чумазиков, вывалянных в грязи и золе.
Долго косившаяся на мои активные действия Марианна улучила момент:
– Можно, я?
Меня как током шарахнуло.
– Нет!
Я резко отвернулся.
– Но ведь я уже… мыла.
Еще долго мне будут аукаться щекотливые приключения на апельсиновом озере.
– Тогда все было по-другому.
– Разве? – Марианна разницы не видела.
Не видела ли? Не важно. Я теперь видел.
– Кардинально по-другому.
– Чем же?
– Ты была мне никем.
Царевна замерла:
– А сейчас?
Кто за язык тянул. Я сделал неопределенное движение плечами.
– Сама видишь, мы стали больше, чем друзья. Не хочу, чтобы желания подсознания вмешались в желания сознания и сломали установленные самому себе принципы.
– Как у тебя все сложно. – Поморщившись, Марианна выпрямилась и произнесла, опустив руки по швам, как тогда, на озере: – А вот если ты помоешь меня, я буду благодарна. Сил не осталось, мышцы как каменные, а ноги почти не держат.
Уйдя в глухую защиту от одного удара, я позорно пропустил второй. Не успевший перестроиться мозг не нашел ни единого веского довода отказать соратнице в помощи.
Глава 6
Если докопаться до сути, то все религии (все!) появились как средство для выживания человека в природе. Священные тексты – это инструкция для жизни вне Эдема. Пример: Ветхий Завет, Левит 19,18: «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего своего как самого себя». Те же слова есть в других святых книгах – дословно или применительно для всех, а не только для «сынов народа твоего». Иначе в людских джунглях не выжить.
Еще. Про уже упоминавшееся «траву и всякое дерево: вам сие будет в пищу». Получается, что изначально человек задумывался как вегетарианец. Но из рая прогнали, подножной пищи стало не хватать, люди попробовали поджаренного в пожарищах мяса… и понеслось.
Приспособились. Понравилось. Но. Организм-то спроектирован под другое. Потому, когда стали есть мясо, потребовался периодический отдых от тяжелой пищи. (Кстати, в жару есть особенно и не хочется, тело само как бы просит пощады). И появился пост. В древности постились именно летом. Со временем приняли новый календарь, даты поползли и ныне находятся там, где находятся. Но заставили поститься – кто? Святые книги. В нужное для выживания время.
Только всей человеческой дури не учли те, кто составлял изначальные Святые писания. Реформаторы никогда мелочевкой не занимались, радея о главном – о спасении душ. Их можно понять. Душой. Но не телом. Потому самый большой беспорядок на свете остается после тех, кто хотел привести его, свет, в порядок. Но я не об этом. В общем, «еще… мясо было в их зубах, еще не были съедены птицы, как возгорелся на них гнев Громовержца и поразил великим мором»… У людей не было опыта употребления мясной пищи, вот и скушали, наверное, что-то несвежее. Непрожареное. Больное или павшее. Бывает. С голодухи да с незнания-то. Понятно ведь, что ничегошеньки древние люди в микробах и прочих инфузориях-туфельках не понимали. Руки перед едой с мылом не мыли, зубы не чистили, гигиену с гиеной путали, потому и получили в Святом Писании: «И если что-нибудь от трупа их упадет на какое либо семя, то оно чисто. Если же тогда, когда вода налита на семя, упадет что-нибудь от трупа их, то оно нечисто для вас», «все на что упадет что-нибудь от трупа их, нечисто будет: печь и очаг должно разломать, они нечисты». И далее в том же духе. Как иначе, кроме как запрет