– Переживешь. Кажется, по тебе сохнет Лида.
– Плевал я на Лиду!
– Но на Владе женился, – процедил Шантей.
Все надсмотрщики, как один, – здоровяки и силачи, но если они подерутся… не получится ли перехватить какое-то оружие и освободить остальных самцов? Что мне это даст?
Могу сказать со стопроцентной уверенностью: фиг знает. Просчету ситуация не поддавалась. Буду действовать интуитивно.
– Пшли, адовы дочери. – Кнут Шантея взгрел исполосованное тело Безымянной.
Разгруженная гусеница самок усеменила с поля за деревья, ее до конца провожали взгляды пахарей. Карп занялся мешками. Из первого он высыпал яблоки, а остальные мешки, выглядевшие столь же бугристо, привязал по одному под наши гусеницы.
– И почему не дозволяется?.. – задумчиво начал кто-то из пахарей.
– Потому, – отрубил Карп.
– Они же ничем не…
– Ничем?! Это ровзы. Звери. Адские дети.
– Но выглядят-то как люди!
– Запомни: для людей – люди. И только.
– Понимаю. Но все-таки.
Карп хмуро проговорил:
– Даже в мыслях не греши. Даже во сне.
– Но сон-то не контролирую!
– Тогда кайся. Иди к Вечному и кайся. Зверолюбие, труполюбие, юнолюбие, мужелюбие и себялюбие – худшие из грехов, за них бог наказал нас Апокалипсисом.
Апокалипсисом! – воскликнул я, повторив про себя. Они говорят это слово правильно. Они знают больше!
Что это значит? А ничего не значит. Пока. Кроме того, что загадки копятся, как деньги у банкира.
Буду ждать. Однажды случится одно из двух. Точнее, из трех. Или до меня снизойдут и поговорят, или улучу момент и снова навяжусь. Есть еще третье: прилетят инопланетяне и спасут меня. Исходя из нелепости и фантастичности последних событий, третий вариант – тоже вполне нормальный.
– Стоп, – скомандовал Карп через пару часов.
Снова перекусили яблоками и редькой, оказавшейся в одном из мешков. Яблоки одарили нас кочерыжками, а от редьки досталась кожура. Неплохо по сравнению с ничем.
Сегодня дела шли сноровистее, работа спорилась. Такое же поле, как в прошлый раз, одолели задолго до вечера. Довольные пахари отцепили инструмент.
– Пшли, мерзость земная, выродки адовы! – Надсмотрщики кнутами погнали нас с поля.
Почему-то в другую сторону. Дошли до леса.
– Собираем дрова! Ну!
Кнут свистел, спины и зады покрывались красными рубцами. Без толку.
– Смотрите, твари! – надрывался Зуй. – Берете корягу…
– Да не могут они, – окрикнул его Карп. – Видишь: мордами вертят, глаза страдальческие, преданные, жалобные… То есть, и хотели бы, но не могут. Нет у них рук.
– У меня что, глаз нет?
– Не всегда верь глазам.
Пришлось им самим собирать хворост и сухой валежник, а потом крепить нам на спины большими вязанками. Еще по огромной вязанке привязали к жердям в виде волокуш на длинных ветвях-полозьях. Я мог помочь, но разговаривать запрещено, а лишний раз кнутом получить мне как-то не улыбалось.
Самцы заволновались. Ноздри расширились, принюхивавшиеся носы вздернулись. Я ничего не понимал. Ну, звук какой-то в леске. Далекий, едва слышный. Почему человолков это так взбудоражило?
– Ты слышал? – вскинулся Карп.
Надсмотрщики обратились во внимание.
– Смотри за этими, – бросил Зуй напарнику и, вынимая на ходу топор, унесся в чащу.
Некоторое время слышался только треск его проламывания сквозь густые заросли, затем все звуки исчезли. То ли Зуй остановился, то ли подбирался к источнику тревоги по всем правилам воинского искусства.
– А-а! – разнесся через минуту басовитый вопль боли.
Снова тишина.
Не выдержав, Карп стал вязать гусеницы между собой, используя кнут в качестве троса. Лицо нервно дергалось, взгляд скакал с веревок на дремучую зелень и обратно, пальцы путались.
Из леса появился Зуй. Карп остановился.
– Что там… Ты чего натворил, дружище?!
С топора, что висел за поясом напарника, капало красным. Шаги Зуя были напряжены, взгляд шальной.
– Все нормально. Я исполнил закон.
– Сам?! Тебя же за это…
– Он жив. – Зуй устало опустился на траву. – Справишься с этими в одиночку?
Его окаменевшее лицо указало на нас. Карп задумчиво опустился на землю рядом с товарищем.
– Потащишь того? Это же он, я правильно понял?
– Он. Его потащат.
– Смотри, пусть до суда доживет, иначе несдобровать.
– Привяжу, прокатится с ветерком.
– Лады.
Отвязанный Карпом кнут поднял отдыхавшие гусеницы в путь.
– Пшли, поганцы!
С немалым прицепом, боясь опрокинуться, мы поволокли топливо в сторону перегороженного озера. Солнце раскаленной задницей присело на вершину горы и потекло по ней расплавленной магмой. После разгрузки нас ждали ужин и сон, это понимали все. Двигались максимально быстро. Миновав свое временное жилище, мы потащили дрова дальше.
Самцы снова заволновались. Их носам стоило позавидовать. Причину всеобщего возбуждения я увидел через несколько минут. Яблочный сад вдоль дороги охраняли долинники с оружием, а на ветвях сидели наши самки.
Я выискивал взглядом Тому. Сердце замерло – ни на миг не забывалось об исчезновении пацанят. Кто знает, что творилось все эти дни в женской яме.
На одной из дальних яблонь мелькнул приветственный взмах руки. Мое дыхание возобновилось, пульс прекратил чахоточный приступ. Человолк никогда не сделает похожего жеста.
Дрова и хворост были разгружены на пустыре между озером и садом. Карп, успевавший управляться одновременно со всеми гусеницами, развернул нас:
– Ну, адские дети, идем баиньки.
Вереницы самцов снова просеменили мимо сада. Там тоже сворачивались работы. Долинники придумали самкам идеальное занятие: сбор высокорастущих фруктов. Сами так лазить не умели или не хотели, в общем, все были счастливы.
И я счастлив. Тома жива. Приближается ужин. Не жизнь, а сказка.
Навстречу медленно двигалась еще одна гусеница. Та самая, возглавляемая Мерилин. Вел ее Зуй. Когда разминулись, стал виден груз, который волокли самки. Обвязанный вокруг тела Шантей с проломленной головой.
Этой ночью я недосчитался еще одного мальчика.
Глава 3
Утро встретило сыростью и вонью.
– Дрыкан идет! – зашумели сверху надсмотрщики, вынимавшие нас по одному из каменного отверстия и привязывавшие к жердям.
– Говоруна заберу, – объявил показавшийся знакомым голос.
Когда подошла моя очередь, кнут Карпа отделил меня от остальных самцов. Итак, говорун – это я. Ангелом был, царевной был, человолком был… позвольте представиться: птица-говорун, отличается умом и сообразительностью.
Дрыканом звали того туземца начальственного вида с другим одеянием и кулоном-монетой. Его кустистые брови как усы у кошки выпирали из четко располовиненного фона лица, жидкие волосы пробивались сединой, бугристый нос мощно вздувался пузырями ноздрей, похожих на выхлопы сероводорода из глубин целебной грязи. Выскобленный подбородок прочертили поперечные морщины. Глаза навыкате глядели чуть прищуренно, не то подозрительно, не то раздраженно. Особого ума в них не виделось, но где-то в подземных хранилищах он быть обязан, иначе как человек достиг своего положения? Скрывать ум – тоже талант, значит этот человек опасен. Вулканический нож и кнут на поясе придавали ему налет некой брутальности, а дряблые мышцы сводили впечатление к нулю. Понятно, сила этого представителя власти не в мышцах. Одежда в виде обернутого вокруг бедер полотнища делала движения степенными, физически не давая разогнаться или совершить что-то неподобающее. Кривые ноги нисколько не рефлексировали по поводу отсутствия обуви у своего высокопоставленного обладателя, мозолистостью и толщиной шкуры ступни могли посоревноваться с лапами человолков. Впрочем, в этом они не отличались от ног прочих аборигенов. Зато зычный голос, словно у взводного командира или актера в театре, был отлажен, как подвеска спорткара, и грохотал, отдаваясь под ровными сводами, как тот же спорткар, застрявший в пробке с малолитражками.
– Еще говорящие есть? – осведомился дрыкан.
Или Дрыкан. Нужно узнать, прозвище это или титул. Может, профессия?
Господи, он спрашивал МЕНЯ! Как же я отвык.
– Там. – Я указал на яму для женщин. – Тома. Мы люди.
– Самка? – Дрыкан поморщился.
– Женщина! – возразил я. И поправился: – Девушка.
Обладатель металлического раритета будто не расслышал моего ответа и кликнул охрану:
– Этого со мной.
Под каменные своды вошли еще трое – двое с луками, третий с каменным топором наготове. Дрыкан медленно зашагал наружу. Тот, что с топором, перехватил свисавший конец моего ошейника, спиной я ощутил подгоняющий толчек, а двое с луками двинулись чуть поодаль, держа на прицеле.
Я пошел на ногах. Какое странное ощущение. Почти забылось, как это делается, за несколько месяцев – всего несколько шагов по каменному уступу. Осанка вопросительного знака и походка, грациозностью сравнимая лишь с шагающим экскаватором, выдавали окружающим, как долго пришлось существовать в чуждых условиях. Мышцы учились заново.
Через некоторое время я осмелел:
– Дрыкан – титул, звание или должность?
Монетоносец не повернулся, ответил топоровладелец:
– Имя.
– Не разговаривать, – кратко бросил Дрыкан.
Я не стал искушать судьбу, только что повернувшуюся ко мне не знаю чем, но хотя бы не тылом, как в предыдущие дни. Даже месяцы.
Мы шли вдоль садов к забору. Кажется, предстоит узнать, что там, за воротами. Кто живет и почему отгораживается.
Или…
Нехороший холодок пробежал меж лопаток.
Или ЕГО отгораживают?
Большая часть дров, что мы вчера притащили, осталась на месте, но пары вязанок не хватало. С высоты своего роста я видел больше, чем обычно, и намного дальше, поэтому издали заметил кострище, откуда несло дымом и пеплом. Когда поравнялись, завтрак попытался вылезти обратно: в центре свежего кострища просматривались кости и человеческий череп.
Дрыкан шел степенно и беззаботно, то ускоряясь, то задумчиво отставая. Вместе с ним удалялся от меня или приближался ко мне висевший на чужом боку обсидиановый нож. Насколько я знал из литературы, этот неказистый инструмент режет лучше высококачественной стали.