– Какие остальные?!
– Откуда мне знать? Он же не успел.
– Когда это было?
– Давно. Я был молод, даже юн. С тех пор мучаюсь и бьюсь над этой загадкой. Я решил, что он сделал так от неграмотности. Значит, перевернутые буквы имеют дополнительный смысл? Что он сообщал таким, как ты?
– Он просил помощи.
– Всего лишь перевернув одну букву?!
– На другом языке. В другом алфавите. Шифре, как вы говорите.
– Ты знаешь весь шифр? Можешь меня научить?
– Знаю только буквы и некоторые слова из них. Научить могу.
– Договорились.
– Даже не спросите, что попрошу взамен?
– Договоримся, – отрезал Фрист.
Судя по произошедшей работе мозга, выданной затуманенным взором и длительной паузой, хитромудрый старикан что-то решил для себя. Вслух вылетело лишь резюме:
– Отныне остаешься во дворце.
– Почему и в качестве кого?
– За пределами опасно, ровзов не любят, с тобой может произойти несчастный случай: неприятности с долинниками, камень с горы или с неба, подломившееся дерево. В обстоятельствах, которые сейчас открылись, мне нельзя полагаться на случай.
– Типа, во дворце случайностей не бывает? Стены не рушатся, потолки не падают, полы не проваливаются?
– За прошедшие поколения – никогда.
– И яд в еде не попадался, за многие поколения – ни разу? И из окон дворца никто не вываливался? И в спину стрела не прилетала?
Не ответив, Фрист сделал знак охранителям. Меня привычно сопроводили двое. Сначала вели по известным местам, затем свернули в новые. Переходы и помещения уже сливались в глазах, когда донеслось рычание: знакомое, человолчье. Смесь злого и испуганного. Рычание агрессии и рычание боли. Оно исходило из последнего помещения в темном тоннеле, куда мы свернули. Вход охранял один страж. При нашем приближении изнутри выскочил, как ошпаренный, еще один краснорожик, вытягиваясь с луком в руках рядом с первым, словно здесь и стоял. Теперь его выдавали только бурно вздымавшаяся грудь и топорщившийся красный лоскут. Охранители, следовавшие за мной, сделали вид, что все нормально. Понятно, рука руку моет. Сопровождал бы меня хранитель или сам Фрист, самовольный уход с поста вышел бы часовому большим боком. В мирное время за такое сажают в тюрьму, в военное – на кол.
Рычание смолкло. Меня водворили в тупиковую комнату с верхними световыми отверстиями, похожую на недавнюю, куда помещали с Томой. И перина, с трех сторон ограниченная стенкой, такая же. Только занята. Рядком, ногами ко мне, на ней возлежали человолчьи самки, не вернувшиеся в яму после суда над Шантеем. Все четыре смотрели на меня волками, но выражение глаз быстро менялось.
Охранители остались в коридоре, создав видимость уединения.
Мадонна шумно втянула ноздрями, замерев на секунду и оценивая полученную информацию, затем успокоено отвернулась к стенке. Анджелина прижалась к противоположной стене, застыв в тревожном ожидании. Мерилин безмятежно раскинулась рядом с ней, смежив веки: спит, видите ли, просит не мешать. Только лежавшея между ней и Мадонной Безымянная приподнялась на локтях, ее глаза глядели в мои не отрываясь. В них – пережитая боль и испуг: что несет мое появление?
– Ррр, – сказал я им, чтобы не волновались. Свой. Ничем не угрожаю. Даже наоборот.
Что я наделал! А если Фрист наблюдает?
А ведь наблюдает, хрыч поганый. В одном окошке свет приглушен. Я едва удержался, чтобы не вскинуть палец в оскорбительном жесте. Наверное, на моем лице отобразились взбурлившие эмоции, потому что Безымянная отшатнулась от меня плечами к стенке за головой, подобрав ноги к груди и спрятавшись за поднятыми коленками и выставленными локтями. Мерилин лениво приоткрыла один глаз: «Я что-то пропустила?» Увидев по-прежнему только меня, стоящего столбом, она отвернулась к Анджелине, на меня уставилась ее огромная белая луна с кратерами.
Мозг превратился в разворошенный муравейник, первозданный инстинкт послал в бег по коже тысячи многоногих телец, щекочущих невидимыми усиками и забирающих остатки разумности. Вот же, черт. Никогда я не видел в самках человолков женщин. Ну, старался не видеть. Иногда очень старательно старался. И получалось. Не потому, что звери, это неправда. Они люди, просто воспитанные по-другому.
Безымянная беспокойно отпрянула еще дальше, прижавшись к стене всей поверхностью лопаток и сверкая нараставшей ненавистью в глазах. Ненавистью вперемежку со страхом.
Фрист, наверняка, ждал от меня зрелища. А красавицы-самки, каждая из которых имела постоянную пару – покоя. Сам я вполне понимал, что пора спать и, раз уж определили к «своим», нужно найти себе местечко, как в пещере, расположиться там, и все будет в порядке. Но в пещере все было строго, каждый знал свое место. Там места делились на лучшие и худшие и они завоевывались – самками среди самок, самцами среди самцов. В такую ситуацию, как сейчас, я попал впервые.
Темнело. Или сверху перекрыли второе окошко. Но по времени, скорее, темнело. Как можно равнодушнее я влез на перину, втиснувшись между спиной Мерилин и нервно дернувшимися ногами Безымянной. Чтобы поместиться, пришлось немного раздвинуть соседок.
– Грр! – злобно рыкнула Безымянная, сжавшись в комок.
Дремотно-теплая Мерилин спокойно подвинулась.
Стараясь вообще не задевать взбудораженную Безымянную, я отвернулся от нее, но в тот же миг получил сзади пинок, а вслед за ним еще один, напоминавший низкоранговому самцу, что, дескать, не в свою тарелку забрался. Или была другая причина.
Драться с женщинами я не собирался.
– Да ладно, понял уже. – Убравшись с перины, я обосновался на полу, практически в выводящем в темный коридор проеме. Спать на камнях мне не привыкать.
Ощутив позади пустоту, Мерилин приподняла голову, поискала меня взглядом и, вытянув ногу, толкнула ступней, привлекая внимание.
– Рр! – постучала она ладонью по перине рядом с собой с другой стороны от беспокойной соплеменницы.
– Рр, – поблагодарил я и с удовольствием вновь влез на мягкое.
Обе соседки лежали на правых боках, я разместился между ними так же. Почти получилось никого не задеть. Закрыв глаза, я справился с дыханием и принялся считать про себя, вызывая сон старинным способом. Раз, два, три, четыре… Обычно считают овец и прочий зоопарк, но когда тебе пятнадцать и гормоны лезут из ушей, а вокруг…
Мерилин сонно обняла меня как ребенка. Но тут возмутилась Анджелина.
– Грр! – резко обернулась она, клацнув зубами так, что почти задела нос. Я вскочил.
– Да ну вас.
Громко топая, я вышел в коридор, прямо под направленные стрелы охранителей.
– Скажите Фристу, пусть ведет меня назад в яму, его гостеприимство мне не понравилось.
Черт, они же глухонемые. Но по лицу-то,надеюсь, поймут, чего хочу.
– К Фристу! – медленно выговорил я, отчетливо двигая губами.
Один лук с взведенной стрелой качнулся вглубь коридора. Меня приглашали. Может, стража вовсе не глухая, а прикидывается?
Не мое дело.
Меня повели в сторону главного зала, два охранителя сопровождали на расстоянии. Перед самым входом пришлось остановиться, Фрист был занят. Донеслось:
– Тирана, Великий.
Голос был девичий, ничем не отличавшийся от таких же, что звучали вчера. Уставившись в серый камень стены, я замер в нескольких метрах от конца коридора.
– Тирана, принуждал ли кто-нибудь тебя к этому решению?
– Нет, Великий.
– Уверена, что достигла истинной взрослости?
– Полностью.
– Готова стать равной и полноценной?
– Жажду этого.
– Знаешь о новых обязанностях в новой жизни?
– Горю в нетерпении их исполнить.
Я переступил с ноги на ногу. В ответ на мое непроизвольное движение из черных глазниц под красными лбами полыхнуло настоящей адской злобой. Никто не смел шелохнуться: в зале вновь происходило «таинство».
По шеям бы за такие таинства.
– Хорошо. Теперь ты. Как зовут тебя ныне?
– Герана.
– Твое решение самостоятельное?
– Более, чем.
– Понимаешь, что новая жизнь принесет новые обязанности?
– Для этого я сюда пришла.
Старик охмурял новых девчонок. Понятно, традиции, освященные веками ритуалы… Но ритуалы кто-то придумал, традиции кто-то установил. Я даже знал этого кого-то. Будь моя воля, размазал бы его по стенке, а дурехам всыпал ремня, чтобы головой думали.
А невидимый обряд продолжался, началась проповедь:
– …в усердии не ослабевайте. Утешайтесь надеждою. В нуждах ближних своих принимайте участие.
Ага, сейчас происходит спаивание, я помню процедуру. Святой напиток плавит девкам мозги, выбивая последние капли трезвомыслия.
– Тирана и Герана, удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне.
Сколько их, таких, прошло через руки старца? Сколько еще пройдет?
Вспомнился масляный взгляд Мамона, приведшего вчера Люрану и Верану. Хранитель люто завидовал задержавшемуся на этом свете начальнику. Возможно, именно Мамон займет его место после смерти. Смену содержиого в халате и на троне окружающим подадут как очередное переселение душ. И другой голос станет вещать слова отработанной церемонии:
– Краски – враги серости, желания – враги однообразия, мужчины – враги одиночества. Вожделение – признак взросления, наслаждение – награда за муки, дети – награда и плата за наслаждение.
Красные рожи охранителей тупо и свирепо глядели на меня, следя, чтоб не взбрыкнул ненароком. То, что происходило вокруг, их не касалось. По словам Фриста, им неплохо во дворце. Догадываюсь, почему. Как в свое время точно заметил Жванецкий, что охраняешь, то имеешь.
– Отныне вы – женщины, ваш долг – дарить радость, принимать радость, вынашивать и рождать радость.
Слабый ветерок приносил запахи, дорисовывавшие картину. Краски размазаны, идет завершающее прелюдию обнимание. Девочки плывут, старик балдеет.
– Отныне и всегда, да пребудет так!
Хлопок в ладоши.
– Омыть!
Служанки провели лунатически ступающих соискатель