Вздохнув, я взял стило и прочертил по доске вертикальную черточку.
– Сейчас выучим местоимения, – объявил я.
Старец подавился смешком, как обычный первоклассник:
– Место?..
– Это «ай», – не обратил я внимания на уныло-бородатую шутку и указал на черточку, – означает «я».
– Ты?
Нет, учителя из меня не выйдет.
– «Ты» звучит как «ю» и пишется тремя буквами.
– Бред.
– Еще какой, согласен на все сто.
– Сто чего?
– Процентов.
– Про что?
На входе появился и распластался по полу Дрыкан:
– Пребудь в веках и поколениях Великий Фрист, Святой и Вечный! Молчуны прошлой луны собрались для посвящения.
– Вводи.
В мою сторону Фрист развел руками: что поделать, мол, работа такая. Я понятливо вернулся к окну.
Хранитель ввел трех подростков, виденных мной на пахотном поле. С синим пятном на макушках. В остальном – обычные: коса, двойная раскраска, приталенное пончо. Возраст у всех примерно мой, слой цветного грима на лицах мешал определить точнее. Впрочем, я могу ошибаться на пару лет в каждую сторону.
Даже не взглянув на меня, хотя, несомненно, заметили, подростки молча повалились ниц.
– Приветствую осиненных благодатью. – Властитель привычно вознес руки. – Поднимитесь, сдержавшие обет. Ваше молчание окончено. Назовитесь.
– Дулей.
– Хрек.
– Пузан.
Я дважды хмыкнул: на слове «осиненных» с явственным «и» и на некотором соответствии последнего своему имени. Фрист строго покосился на меня, торжественно продолжая:
– Я, Фрист Вечный и Многоликий, кого люблю, тех обличаю и наказываю, ибо их есть рай послесмертный. Потому будьте ревностны и прилежны, самоотверженны и трудолюбивы, усердны и утешайтесь надеждою. Будьте единомысленны между собою. Не будьте побеждены злом, но побеждайте зло добром. Да пребудет так отныне и вовеки веков! Дулей, Хрек и Пузан! Своими волей, смирением и послушанием вы заслужили право выбрать раскраску. Говорите.
– Правый!
– Левый!
– Левый!
– Отныне да пребудет так!
Набрав белой краски, то есть мела или муки, как он сам ранее говорил, Фрист собственноручно вымазал лицо Дулея, затерев прежние узоры. Его руки повторили то же самое с золой и двумя другими лицами.
– Да сгинет в вечности прежняя жизнь, и да примет вас новый мир, как вы принимаете его! Удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне.
Бывшие молчуны нервно схватились за пояса, вслед за веревками на пол полетели и скинутые через голову пончо. Фрист хлопнул в ладоши.
– Не собирайте сокровищ на земле, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, – вещал рокочущий голос, а глаза с плутовским прищуром следили, как примчавшиеся служанки опустились на колени рядом с каждым из будущих первышей, как повязали веревочные пояса, в момент перехватывания мягко прикоснувшись телами. – Любовь да будет непритворна. Служите ближнему тем даром, какой имеете, и пребывайте в нем с радостью и любовью.
Подростки мужественно крепились, тая от чересчур близкого присутствия девушек. Те навесили каждому на пояса передник и задник, по одежде превратив мальчиков в полноценных мужчин. От прошлого остались только косы. Фрист с веселым удовольствием наблюдал за не всегда успешными потугами парнишек остаться невозмутимыми.
– Да не отойдут святые слова от уст ваших, поучайтесь в них день и ночь, дабы в точности исполнять все, что сказано.
Служанки поднялись с колен, поклонились Фристу и испарились, задорно косясь на новобранцев, после чего новообращенные грохнулись на колени, отвесив земной поклон и замерев в нем.
– Поднимитесь. Отличия изберете и нарисуете сами. Теперь вам осталось последнее испытание, прежде чем войти на мост в качестве первышей.
Поднявшиеся подростки застыли, не отрывая взоров от повелителя. Его руки взвились, раздался очередной хлопок.
По тому, как новенькие служанки теперь четко и правильно исполняли ритуал, за стенкой их стали консультировать более опытные. Давно бы так, а то бросили прямо в пекло: «Выплывайте, щенки». Сейчас служанки вынесли холщовые мешки, чем-то полные и потому довольно тяжелые, шмякнули их у ног новых взрослых, на миг сложили у груди выполнившие работу ладошки и чинно склонили головы, после чего бахрома задорно подлетела на улепетывающих бедрах. Через пару мгновений Фрист опять стал центром трудно переключившегося внимания новообращенных.
– Наверняка, вы знаете условия. С котомкой продуктов вы уйдете в горы на один цикл, за время дозора самостоятельно сделаете топор и лук, из волокон сплетете нити, из них – веревку, тетиву и пояс. И в одиночестве подумаете о жизни. Вернувшись, каждый ответит мне на вопрос: «Зачем ты племени и зачем племя тебе?» Ответить нужно так, чтобы я понял: исходящее из ваших уст – не просто слова, а идет напрямую от сердца, то есть говорит не лукавый ум, а ваша душа, истинная и вечная. На этом испытания завершатся. Успешные станут достойны женитьбы и вольются в общество, не справившиеся вернутся в детство. Вопросы?
Ох, назадавал бы я. А подростки молчали. Забыли, что уже можно? Впрочем, молчи я месяц, потом вообще не заговорил бы. Если все можно сделать без слов – слова не нужны.
Фрист еще раз вознес руки, уронив рукава.
– Дулей, Хрек и Пузан! Племя надеется на вас. Будьте смелы, сильны и мудры, и да пребудет так!
Поклонившись, подростки удалились.
– Почему пришедшие за равенством выбрали разное? – спросил я, едва звук посторонних шагов смолк, растворившись в глубине коридоров.
– Разве разное? А-а, ты про левый-правый? Выбирают сами, исходят из дружеских связей или количества. Когда кого-то больше, там чаще остаются без жен. Перейдем к местам имения?
Я вынул новый козырь, чтобы занять властителя, когда предыдущий будет бит:
– Что, по-вашему, значит «альфа и омега» из начала церемониальной речи?
– А по-твоему? – насторожился Фрист.
– Сначала хочу выслушать вашу версию.
– Подожди. Если спросил, то знаешь значение?!
По-прежнему облокачиваясь на стену у окна, я пожал плечами. Дескать, жду ответа.
– Ничего не значит, – буркнул Фрист. – Старинная священная фраза, нечто вроде предваряющего заклятья к божественной речи.
– Альфа – первая буква еще одного шифра. – Я двинулся от стены к трону. – Омега – последняя. Смысл вашего заявления: «Я – первый и последний».
– Смысл был мне понятен и так… – Фрист задумался. – Этот шифр ты тоже знаешь?
– Выборочно.
– Нарисуй альфу.
Не жалко. Я нарисовал ее на дощечке сразу вместе с омегой.
– А это омега.
– Между ними спрятана вся Вселенная?
– Можно сказать и так.
Романтик он, однако. Или философ. Или книжек умных начитался. Действительно, буквами от первой до последней можно описать всё. Осталась мелочь: узнать это всё.
Лоб Фриста собрался вертикальными морщинами, в глазах бесилась некая мысль. Хозяин поймал неуемную мысль за хвост… и спрятал подальше.
– А ведь ты не простой ровз.
– Тогда очень глупый, если так легко выбалтываю величайшие тайны.
– Потому что молодой.
Хотелось сказать резкость, но я передумал. Вместо этого, отойдя к окну, сообщил:
– Молодой организм хочет кушать.
По хлопку повелителя Миледа и Тида прибежали за столиком с красками, они протянули руки, но взять не успели.
– Стоять! – Фрист резко поднялся и обошел кругом каждую из застывших служанок.
Девушки прятали взоры и теребили пальцы.
– Принесите поесть, а потом – танец для меня и моего странного гостя.
Он обернулся ко мне:
– Столько времени потеряно. Жаль. Ничего не успеваем. Даже руки опускаются что-то начинать.
– О чем вы думали минуту назад? – прямо спросил я.
– Я? – по-детски переспросил Фрист. – Ты и мысли читаешь?
Неплохо бы сблефовать, но нет смысла, правитель раскусит меня сразу.
– Читаю по лицам. Итак, что вы надумали нехорошего? Я видел.
Старик рассмеялся:
– Ничего не скроешь. На ум пришла безнадежная идея вместо тебя отпустить другого. Глупо, конечно. Но так жаль расставаться со знающим собеседником.
На подоконнике перед нами накрыли шикарный стол. Я отметил, что из новеньких не видно Геды, но примелькавшаяся за сегодня тройка, как уже стало понятно, не единственная. Дворец большой, дел много, и сменяться иногда надо.
Пока тройка новеньких подносила угощение, сразу по четыре незнакомых мне служанки выстроились в центре зала в три ряда. Вон их, оказывается, сколько. И если это еще не все…
Хлоп! – одновременно соприкоснулись двенадцать пар ладоней. Хлоп! – с секундными перерывами продолжили девушки, задавая четкий ритм. Опоясанные бахромой ножки начали пританцовывать, бахрома – подлетать, тела – худенькие, пышные, высокие, низкие, загорелые и не очень – ритмично подрагивать. Хлопающие руки взвились над головами, талии качнулись из стороны в сторону, бедра двинулись как в индийском танце. И принялись качаться еще, еще, еще, амплитуда нарастала. К талиям присоединились головы, во время раскачиваний склонявшиеся направо и налево. Налобные нитяные занавесочки полностью открывали на это время глаза: смущенные, требовательные, опасливые, лукавые, шальные, разные. Хлоп! – одновременно поднялись, согнувшись в колене, правые ножки по углам шести квадратов. Хлоп! – сменили их левые. Движения простенькие, но настолько слаженные, настолько чувственные, настолько завораживающие…
– Ррр! – донеслось сзади через проем, так сказать, с «улицы».
Я резко обернулся:
– Что они делают?!
Надсмотрщик, крепко державший на руках детеныша-человолка лет пяти, опустил его на землю и дал пинка. Встав на четыре ноги и ошалело оглядевшись, мальчуган прыгнул вперед. За ним никто не гнался. А гнаться, вообще-то, было кому: рядом с надсмотрщиком выстроилось в шеренгу не меньше двух десятков детей и подростков мужского пола, в руках они держали луки.
– Готовсь! – скомандовал надсмотрщик, которого я обозвал так из-за кнута, висевшего на поясе. Их носили только хранители и надсмотрщики над ровзами.