Подняв лист со «Сказкой», Фрист метнул в меня острый взгляд. Я тупо похлопал ресницами:
– Что там?
– Ничего. Вот. – Он предложил моему вниманию следующий лист. – Можешь прочесть то, что поперек?
Нацарапанные буквы мозг сложил в слова раньше, чем глаза завершили чтение. Я поперхнулся.
– Ну… прочесть и вы можете. Наверное, вам нужен перевод?
– Именно.
– Дословно вряд ли скажу, но смысл…
– Не тяни, смысл мне и нужен!
– А мне можно будет посмотреть в тот второй ящик? – Я показал вглубь основного.
Тщетно скрывавший волнение Фрист кивнул:
– Да. Но сначала переведи.
– Это древнее проклятье.
– Так и знал! Все буквы знакомые, даже некоторые слова узнаются, но складываются в совершеннейшую бессмыслицу.
– Надеюсь, вы не читали это вслух?
Фрист насторожился:
– Нет. А что?
– Нельзя. Очень плохо. Лучше и здесь стереть, замазать как-нибудь.
– Это убережет?
Я кивнул со всей серьезностью:
– Проклятия действуют только произнесенными или кому-то показанными.
– То есть… – Старческое лицо побелело. – Поскольку я показал тебе…
– На меня такое не действует, имеется достаточный опыт отторжения.
– А на меня?
– Пока не расшифруете дословный смысл, тоже не будут.
– Но о чем они, эти проклятия, в общих словах?
– Вас вместе с помеченными письменами отправляют далеко и надолго в пешую командировку, задействовав всех ваших родственников, начиная с матери, и используя не по назначению все пустоты вашего организма.
Белое лицо старца стало серо-зеленым. Возможно, у него богатая фантазия.
– Значит, можно уничтожить проклятые буквы и забыть? Так просто?
– Думаю, начертавший проклятья проклинал не случайных читателей, которых движет обычное любопытство, а писателя и всех, кто истинно поверит в написанное. Вы же не верите в эту галиматью?
Заглавие текста на исчерканном листе гласило: «Проклятьями победишь, заклятьями сохранишься».
– Не твое дело. – Дрогнувшими руками Фрист попытался закрыть сундук.
Я перехватил.
– Вы обещали. Что там?
Фрист вздохнул и покачал головой:
– Ладно, покажу. Но даже не дыши в эту сторону!
Костлявые пальцы с пигментными пятнами бережно скрипнули маленькой крышкой, в глубине под ней виднелась книга. Книга! В переплете, сшитая то ли из крепкой бумаги, то ли тоже из кожи. Листочки тоненькие, пожухлые, готовые рассыпаться.
– В стародавние времена из размельченных тряпок варили вещество, на котором можно писать. Но оно боится времени. Убери руки! Вообще отодвинься.
Название было кратким и читалось великолепно: «Палея». Я знал, что это. Старорусский вариант Ветхого завета, повсеместно уничтоженный при реформе церкви и внедрении исправленных образцов. А здесь сохранился. С ума сойти.
– Все остальные обратились в прах. Это последняя.
Крышка захлопнулась, оставив меня взбудоражено прикидывающим: до отлета домой нужно как-то пробраться сюда и досмотреть все как следует. Если ящиков много, и в каждом прячется такой раритет…
– Помочь? – вскинулся я, глядя, как старец с натугой уволакивает сундук.
– Я-то не против, но ты еще пригодишься мне живым.
Понятно. Дождавшись возвращения Фриста, я первым двинулся к выходу. Охранитель, все время державший меня на прицеле, посторонился. Последовала долгая процедура закрытия подземелья, и мы отправились назад.
– Вы хотели рассказать о Петропавле, – напомнил я, вышагивая темными коридорами.
– Не я рассказать, а ты послушать. – Фрист усмехнулся. – Ладно. Был такой хранитель в незапамятные времена, много законов составил, много букв написал. Теперь осталось только имя, все записи истлели.
– Проветривать нужно. Видели, сырость какая?
– Проветривать? – Фрист нахмурился. – Хочешь иметь доступ к святому хранилищу?
– Даже небольшое сквозное отверстие спасет от плесени и гниения.
– А всяким нечеловеческим существам позволит проникнуть внутрь.
Зря я влез со своими советами. Другое мировоззрение.
Освещая путь факелом, мы дошли до тронного зала. Оказалось, что уже темно. Немного похолодало. От пара, который поднимался от нагревшегося за день озера, вид за окном заволокло непроницаемой матовой дымкой, подпиленная по левому боку луна старалась пробить бледную пелену, но лишь подсвечивала ее.
– Где Тома?!
– Я уж думал, не вспомнишь. – Ухмылка взрезала щеки старца глубокими бороздами. – В ночлёжке уже, увели еще до темноты. Это мы с тобой ночи не спим, высокими материями интересуемся, остальные давно набили животы, теперь дрыхнут.
Устало опустившись на трон, Фрист прибавил:
– Надеюсь, ты не обманул. Я проверю. Жаль, время летит очень быстро. Как много мы могли бы сделать вместе…
Хлопок в ладоши призвал служанок, а кивок в сторону коридора повелел мне немедленно удалиться. Аудиенция закончена, мавр сделал свое дело.
Интересно, куда определят сегодня.
Через минуту охранитель втолкнул меня в знакомую комнату ожидания. Люся, вольготно раскинувшаяся поперек перины, испуганно прикрылась. Явно ждала другого, взгляд заметался, по узнавании вздох облегчения чуть не выдул меня обратно. Чего ждала, того боялась: радость от новой отсрочки расцветила девичье лицо улыбкой. Расслабленно вытянувшись, Люся полюбопытствовала:
– Как прошел день?
– Занимательно.
Под лозунгом, что животные могут размещаться сами где и как им удобно, хоть на коврике перед дверью (которых не было, ни ковра, ни двери), Люся делила собой лежанку по диагонали – ногами ко мне, головой в дальний угол, и сдвигаться, похоже, не собиралась. Переступать через нее и пробираться во второй свободный треугольник было проблематично и бессмысленно, и я расположился вдоль перины по краю, едва не задев плечами близлежащие маленькие ступни.
– На твой взгляд… – раздалось сзади, поскольку я сразу отвернулся, – Вечный Фрист… он очень стар?
– Трухляв и выпотрошен, как столетний пень.
– Это понятно, он же Вечный. – Люся весь день провела в одиночестве, ей не терпелось поболтать. – А если не внешне, а как… мужчина?
А ведь он для нее по-настоящему вечен. Родилась – был, сейчас тоже живет, причем неплохо, и, по слухам, вообще не умрет, никогда, в отличие от нее самой. Попробуй, разубеди такую. Даже пытаться не буду, неблагодарное это дело.
Я сделал вид, что сплю. Наивный. Неужели жизнь ничему не научила? Женщина хочет поговорить. Мир рухнет, но она своего добьется.
– Ты же вот самец. Должен понять другого самца, хоть и человека. Как думаешь, я для него лучше прочих или хуже? Ты же видел других.
Не смог не буркнуть в ответ:
– Ему все равно, лишь бы была молодой и глупой.
– Нельзя так говорить о Вечном!
– Мне можно, я животное.
Люсина ладонь мягко накрыла мою оказавшуюся в ее досягаемости голень:
– Обиделся, что ли? Не надо. – Нежный голос ласкал, моя голень ощутила поглаживание. – Что делать, если так получилось. Ты ровз, мы люди.
Как с котиком разговаривает. Расцарапать бы глупёхе физиономию, чтобы думала, что говорит. И что делает.
Тогда точно примут за животное, факты – вещь упрямая. Впрочем, Люся фактами не интересовалась, ей достаточно слов. Взрослые или те, кому она верит, сказали – значит, так оно и есть, и никак иначе. Спорить – только время терять.
– Знаешь, не будь ты ровзом, никогда не рассказала бы. Однажды… – Люся умолкла на миг и придвинулась ко мне сзади, расположившись валетиком. Согнутые коленки уперлись в мой копчик. Горячее дыхание в самый низ подогнутых ног обратило кровь в пар и погнало по взрывающимся сосудам. – Однажды один мальчик погладил мне ножки. Вот так.
Чужая ладонь поползла по оголенному проводу ступни, через щиколотку к напрягшимся пальцам.
Тишина, темнота и прохладная рука на голой ноге – коктейль адский. Волоски встали дыбом. Выпаренный кровоток остановился и, кажется, запустился в обратную сторону.
– Он просто гладил, – ядовитой паутиной оплетал мысли бархатный голосок. – Ничего больше. А я таяла и не хотела, чтобы это кончалось.
Шелковые прикосновения ладони несли такой заряд энергии, что выжигали нервные окончания, распыляли в молекулы. А всего-то – чьи-то пальцы… во тьме непроглядной… поглаживающие… трогающие… ласкающие…
А я-то не понимал Тому.
В одном из Тарантиновских фильмов герои спорят: массаж ног – секс ли это? Теперь у меня появился ответ. Тело застыло тягучей желеобразной субстанцией. Сонно попрощавшись, вареное сознание отправилось почивать. Жила и жгла жадным желанием лишь жажда подгонять осторожно движущуюся руку, приглашая продолжать потрясающее путешествие.
Касаясь бережно и почти невесомо, Люся провела пальчиками от колена до ступни, от пятки через икры опять до колен и дальше вверх по вздыбившемуся волосками бедру.
– Погладить ножки… – голос был старательно равнодушный, – это же не будет зверолюбием?
Вот и ее волнует тот же вопрос. Только сформулирован по-иному.
Глаза Люси были далеки, но чувствовались отлично. Как два Архимедова огня, сошедшиеся фокусами на моей триреме. Два световых меча джедая, ударившие в одну точку.
– Думаю, нет, – прохрипел я.
И никто не убедит меня в обратном. Я не зверь, она тоже. Данный термин в нашем отношении – полная чушь.
Глаза сами собой закрылись. Я упал в ощущения. Теплое живое сумасшествие потекло по венам в низ живота.
Соседка вдруг развернулась на пятой точке головой вдаль от меня, и мне на предплечье легли гладенькие ножки. Донесся голос:
– Теперь ты.
Пальчики игриво пошевелились. Оставаясь на боку, спиной к провокаторше, я высвободил прижатую руку и, перекинув сверху, как бы обнял обе ножки подмышкой. Маленькие ступни удобно легли в ладони, я принялся их бережно массировать.
Черт. Черт-черт-черт. Минуту назад мне был дан ответ на вопрос, чем является массаж ног.
– Даже не повернешься? – уязвленно скривилась Люся.
Ее ладошка «в качестве наказания» шлепнула меня по ягодице. Если это наказание, то все люди братья, а на земле – царство божие.