Знай, что произойдет дальше, наверняка так и поступила бы!
Но, пока гастроли продолжались, Павлинова отсутствовала, характер Лизы портился пропорционально успеху, впереди нас ждали Нижнехрюпинск и концерт у САМОГО, о чем все дружно старались не думать, хотя понимали, что сколько веревочке ни виться…
– Товарищ Проницалов, вы уверены, что убийство произошло на пароходе? Что Любовь Петровна была выброшена за борт?
Милиционер вытаращил на меня глаза:
– Вы же сами сказали, что труп за левым бортом, а там вода.
– О господи! Я сказала это к слову, просто так, понимаете?
– Но где же она тогда?
Вопрос совершенно резонный – к сожалению, ответа у меня не было.
– Никто не видел, как Павлинова садилась на пароход и где была после Тарасюков – на палубе или в каюте.
– Да, я всех опросил, все говорят, что, кажется, видели, но никто точно.
Проницалов был явно расстроен неудачным началом своей блестящей карьеры сыщика. Мне очень хотелось помочь парню, но еще больше – внести ясность в судьбу Любови Петровны. Человек, да еще такой, не может быть убит безнаказанно.
– Но что, если она вообще не приходила на пристань?
Проницалов доказал, что если и бывает наивен, то соображает быстро.
– Мы обыскали все Тарасюки, ее никто не видел.
– Живой?
– Да.
– А труп?
Милиционер помотал головой:
– Баграми тоже ничего не нашли. Там даже ныряли и все дно обыскали.
– А если не на дне?
– А где?
– Любовь Петровна ведь не вернулась на пароход, она вообще из Клуба не выходила, так?
– Ну… – теперь он начал соображать туго.
– Если ее видели живой в Клубе, а выходящей из Клуба никто не видел, то где нужно искать?
Я вспомнила расхожую шутку про экзамен, на котором отчаявшийся вытянуть нерадивого школяра учитель вынужден спросить: «Так в каком году была война 1812 года?», на что ученик возмутился, мол, задает вопросы на засыпку. Сейчас происходило нечто подобное.
– Товарищ Проницалов, давайте еще раз. Вот это, – поставила на стол стакан в подстаканнике, – Клуб. Это, – теперь в ход пошел графин с водой, – пристань. Если тут Павлинову еще видели, а тут уже нет, где ее надо искать?
Проницалов вдруг махнул рукой:
– Мы Клуб весь облазили. В комнате, где она переодевалась, только эта… ну, как ее… которой пудрятся?
– Пуховка.
– Да, она валялась. И все. В Клубе спрятаться негде и спрятать тоже. Разве что чердак.
– А там смотрели?
– Нет, – вздохнул Проницалов, поднимаясь, чтобы отправиться в радиорубку. Я его понимала. Если жертву преступления найдут на чердаке Клуба, то без самого Проницалова. Плакала его карьера следователя.
Глядя вслед несчастному сыщику, я только головой покачала. Главное-то ведь не сделано – убийца не найден. Конечно, если убитую найдут, это подскажет, как, а возможно, и кто убил.
Пока Проницалов отсутствовал, я попробовала понять, кто мог совершить это в Клубе.
Когда вызвали врача и оказалось, что Михельсона нужно немедленно везти в больницу, почему-то поднялся страшный переполох, словно аппендицит предстояло удалять всей труппе сразу, даже тем, у кого он давно удален. В такой суете исчезнуть на четверть часа мог любой. Даже на полчаса.
Не исчезали только Суетилов, Обмылкин и Гваделупов. Первый и второй отвечали за Михельсона, а отсутствие третьего было бы заметно из-за крупногабаритной фигуры и громоподобного голоса. Да, еще я, это я могла сказать точно. А остальные? Приходилось признать, что злодеяние мог совершить любой, хотя верилось в это с трудом.
Наступив на горло собственным чувствам, я попыталась рассуждать логично и беспристрастно, хотя далось это с трудом.
Проницалов и Тютелькин обыскали в Тарасюках все, и Клуб в том числе. Но в гримерке Любови Петровны нашли только брошенную пуховку. Из этого следовало, что кровавого преступления в гримерке не было. Но Павлинову могли оглушить и даже просто задушить. А труп? Никто не заглядывал в ее гримерку довольно долго. Утащить труп мог даже Пупиков, ему вполне хватало аппендицита у Михельсона, а тут еще задушенная Павлинова!
Картины одна страшней другой вставали перед глазами. Но вопрос о том, кто же это сделал, оставался без ответа. Кто?!
Конечно, Ряжская предложила бы маньяка. Но я оставила сумасшедшего поклонника на крайний случай, если не найдется никого другого.
Был еще один вариант – искать не по выгоде или поводу, а по способности. Любовь Петровна миниатюрна, но она следила за фигурой, была прекрасно развита физически, и не каждый мог с Примой справиться. Следовательно, искать требовалось довольно сильного человека. Проницалов сказал, что в комнате лежал опрокинутый стул, но следов борьбы или пятен крови не имелось. Странно, почему тот, кто выносил труп, не поднял стул, чтобы навести полный порядок? Разве только ему помешали.
Кто сильней Павлиновой?
Пришлось сразу исключить несколько человек вроде Ряжской, она и с бутылкой нарзана наперевес не слишком опасна, а для убийства слишком слаба. Сейчас я не думала о том, зачем или почему, сосредоточившись на вопросе «как?».
Если это не сумасшедший поклонник, а кто-то из труппы (о господи!), ему достаточно лишь задушить. Труп действительно могли убрать позже местные, просто испугавшись ответственности.
Пока отсутствовал Проницалов, я успела перебрать всю труппу и понять, что задушить Любовь Петровну мог любой, даже Ряжская. В конце концов, подозревать начала даже саму себя. Вдруг я просто не помню, что делала в это время? Так бывает – убийство, провал в памяти, и все!
Появление Проницалова спасло меня от буйной шизофрении. Я вообще пришла к выводу, что лично мне сыщиком быть противопоказано, чтобы не закончить жизнь в психиатрической лечебнице: у меня явно развивалась мания преследования, как у Лизы – величия.
Проницалов сообщил, что никаких трупов ни в Клубе, ни где-то еще в Тарасюках не нашли.
– Уж и не знаю, где этот труп, – развел руками милиционер.
Мне показалось, что он жалеет, что ввязался в это расследование, и рад бы отказаться, только как это сделаешь – Павлиновой-то нет.
– Люди не исчезают бесследно! – важно изрекла я. И добавила: – Даже в виде трупов.
– Это я понимаю. Выходит, выбросили ее за борт все-таки. Теперь не скоро река вынесет.
– Что вы такое говорите!
– Да, у нас дядька Тимофей утоп по пьянке, так только на другой год нашли рыбами объеденным.
Я поняла, что не смогу стать не только сыщиком, но и патологоанатомом тоже.
Ввиду подступающей дурноты пришлось поспешно согласиться подождать до следующего года.
Это означало, что мы смирились с гибелью Любови Петровны и готовы жить дальше без нее, словно так и нужно?!
Проницалов явно радовался скорому освобождению от своего первого неудачного расследования – в Нижнехрюпинске он повернет обратно, забрав с собой Васю Свистулькина. В Тарасюках еще долго будут вспоминать убийство народной любимицы и пропажу ее трупа. Я представила, как любая случайная находка на дне реки будет приписываться утопленнице. Все это страшно коробило и навевало тоску.
Утоплен не просто человек, а та, которой восхищались миллионы, а мы вот так просто: труп не найден, значит, и дела нет.
Вдруг мелькнула нехорошая мысль, что Любовь Петровну мог увезти в ночи воронок. В Москве это уже не было редкостью – приезжали, забирали, и никто не ведал, как надолго. Обычно навсегда.
Любовь Петровна вращалась в таких кругах, что каждое слово могло стать роковым. Даже не ее слово, а мужа. Думать об этом оказалось еще трудней, чем о маньяке.
Я, как Ряжская, предпочла вариант с сумасшедшим, удивительно, но бывают случаи, когда чье-то сумасшествие лучше реалий жизни.
Очень хотелось домой, даже Ялта больше не манила. Скорей бы уж.
Вечером, уже направляясь на ужин – кстати, последний на «Володарском», в Нижнехрюпинске мы пересаживались на другой пароход, – я вдруг вспомнила, что оставила очки в каюте. Можно бы обойтись и без них, воспользовавшись очками Ряжской, но на тот случай, если забыла и она, я решила вернуться. Ангелина предпочла не ждать, пока я покурю, тем более отношения между нами стали прохладными, и ушла в салон, но ключ от каюты у меня.
Прощальный ужин обещал стать особенным – во всяком случае, команда для нас что-то готовила, – и выглядеть слепым кротом не хотелось.
Я спешила, не хотелось пропустить начало, да и невежливо. Потому, не нащупав выключатель (так и не запомнила, что он в каюте ниже обычного), двинулась к своей кровати на ощупь. Очки лежали в футляре под подушкой, я оставила их там еще вчера, когда читала перед сном, а убрать утром забыла.
Почему-то в темноте обычных предметов становится в два раза больше. Если свет включен или просто падает снаружи в окно, в комнате или каюте достаточно просторно, чтобы не налетать ни на что, но стоит войти в нее в темноте после освещенного помещения, как вещи заполоняют собой все пространство.
Конечно, я наткнулась на что-то, потом явно на стул, подумала вернуться, чтобы включить свет, но вспомнила, что большая часть пути уже пройдена, а возвращаться, значит, бесполезно проходить ее еще раз, и двинулась ощупью вдоль кровати. Если уж не нашла выключатель, почему бы не отодвинуть плотную штору на окне, выходящем на палубу? Фонарного освещения вполне хватило бы для безопасного передвижения по каюте. Но и до шторы пришлось бы возвращаться.
Со вздохом обругав себя бестолочью, я нащупала футляр под подушкой и повернула обратно, когда вдруг подумала, что Ангелина наверняка забыла свои очки тоже. Ее очки, в отличие от моих, лежали на столе, это я хорошо помнила. Теперь главной задачей стало нащупать футляр на столе, не свалив в темноте ничего другого и не уронив свой, ведь на карачках я ничего не найду, а вот раздавлю непременно.
Через пару секунд пришла здравая мысль все же оставить поиски на ощупь, положить свой футляр на постель, добраться до выключателя или окна и повторить поиски при свете. Но мысль опоздала – футляр с очками Ряжской уже попал под руку.