И в этот момент раздался какой-то шум за дверью.
Я замерла, прислушиваясь.
Замерла несколько неуклюже, потому что лежавшая на небольшом столике книга упала на пол. Чтобы не столкнуть следом и стакан с подстаканником, я окаменела. За дверью явно кто-то крался! Что можно было подумать? Любой нормальный человек ходит по палубе нормальными шагами, зачем красться? Крадутся только воры и преступники. Красть в нашей каюте нечего, всем известно, что мы с Ряжской, мягко говоря, не богаты, следовательно, это преступник.
С похолодевшим сердцем я констатировала, что не просто преступник, а убийца, который понял, что я недалека от правильных выводов, выследил и пришел по мою душу!
Вся труппа уже в салоне, большая часть команды тоже, остальные либо на кухне, либо того дальше – в грохочущем машинном отделении, никто не услышит и на помощь не придет. Я лихорадочно соображала, чем можно обороняться. Привыкшие к темноте глаза уже различали предметы, во всяком случае мебель. Решив не отдавать свою жизнь дешево и не позволить выбросить себя за борт, как Любовь Петровну, я схватилась за спинку стула. В отсутствие меча или лопаты в качестве оружия годился и стул.
Преступник не стал вламываться в каюту, зато… ключ, который я оставила в замочной скважине снаружи, осторожно повернулся, и крадущиеся шаги удалились. Меня закрыли в собственной каюте!
Несколько мгновений я соображала, что бы это значило. Ничего путного, кроме как его намерение вернуться с оружием, чтобы убить меня сподручней, в голову не пришло. Оставив оба футляра на столе, я пробралась обратно к двери, стараясь не шуметь, уже протянула руку к выключателю, но вовремя замерла. Ни к чему давать преступнику возможность увидеть меня сразу, когда он ворвется в каюту. Нет, я поступлю умней – замру подле двери и обрушу на него что-нибудь тяжелое, как Ряжская собиралась обрушить бутылку нарзана на Проницалова.
К сожалению, не только нарзана, но и тяжелого под рукой не было. Осталась только собственная туфля. Разувшись, я встала наизготовку, жалея, что у моих туфель нет высоких каблуков, как у Любови Петровны.
Снаружи слышались приглушенные голоса и шаги – кто-то двигался в направлении салона, это торопились опаздывающие на ужин. Может, стоило окликнуть? Но как я объясню, что стою разутая в собственной каюте в темноте? Пока я думала, голоса затихли. Убийца тоже не возвращался – видно, не нашел оружия или его кто-то задержал.
Положение дурацкое, стоять с туфлей в руке можно долго, знать бы, чего ждать…
Немного погодя я обулась, по-прежнему не включая свет. Потом присела. Потом стала думать, как выбраться из каюты. Что, если это кто-то из матросов, проходя мимо, увидел торчащий из замка ключ, решил, что мы его просто забыли, и закрыл дверь? Свет в каюте не горел, ключ в замке вполне можно было списать на рассеянность двух старух.
Вместо прощального ужина я сидела в темноте на кровати и размышляла, как выпутаться из такой ситуации. Чем дольше думала, тем меньше находилось вариантов. Вернее, их было два. Первый – дожидаться, когда придет Ангелина, обнаружит, что дверь заперта, поднимет всех на ноги, Проницалов перевернет весь пароход, чтобы, к утру взломав дверь, найти меня спокойно спящей. Этот вариант не годился.
Второй был немного лучше – попытаться открыть окно и вылезти на палубу через него.
Ненамного лучше, но хотя бы без привлечения Ряжской и Проницалова.
Я не знаю, сколько времени потратила на обдумывание и открывание окна. Оно распахнулось, но вылезти с моей комплекцией оказалось не так-то просто. И все же я справилась! Во всяком случае, одна нога уже была снаружи, когда…
Послышались чьи-то шаги.
Господи, только не это! Преступник возвращался исключительно вовремя для себя и не вовремя для меня – я наполовину снаружи, наполовину внутри на окне, туфли, чтобы не слетели за время передислокации, заранее выставлены на палубу, даже защищаться нечем.
Пока я решала, лучше туда или обратно, раздался голос Распутного:
– Руфина Григорьевна, что вы делаете?!
– А вы что? – подозрительно поинтересовалась я.
– Я к себе иду. Не люблю все эти официозы. Вам помочь?
Конечно, это опасно, но сидеть на окне нелепо, я согласилась:
– Помогите.
– Вы внутрь или наружу? – заботливо уточнил Григорий.
– На палубу.
Он помог мне выбраться и держал под руку, пока обувалась.
– А вы зачем лазили?
– За очками.
И тут я вспомнила, что оба футляра остались лежать на столе!
– Ну-ка помогите.
Распутный с изумлением наблюдал, как я разулась и полезла обратно. Потом принял очки и меня из каюты на палубу и наконец поинтересовался:
– А через дверь не проще?
– Ключ забыла!
Совершенно простое, на мой взгляд, объяснение почему-то вызвало у Распутного недоверие, он осторожно предложил:
– Вас проводить?
– Не надо. Помогите только окно закрыть.
Мы прикрыли окно и направились каждый в свою сторону – я к салону, а он к трапу на нижнюю палубу. У меня хороший слух, я уловила Гришино «оригинальная старуха!».
В салон я скользнула бочком, насколько это возможно при моих габаритах, и сразу увидела призывно машущую Ряжскую. Как хорошо, что на моем месте не оказалась она.
Ангелина зашептала:
– Сколько можно курить! Руфа, у тебя ключ от каюты украли.
Я не успела спросить, откуда ей это известно, как Ряжская возбужденно зашептала снова:
– И в нашу каюту не ходи, там убийца!
– Что?!
– Да. Я забыла очки и решила сходить за ними. Когда подходила к каюте, вспомнила, что ключ у тебя. Но ключ торчал в двери, а внутри кто-то орудовал! Я его закрыла. Вот! – она показала мне ключ, явно довольная своей ловкостью.
Я немедленно представила себя на ее месте и поняла, что поступила бы так же.
– А ты не подумала, что внутри могла быть я?
– Ты? – удивилась подруга. И резонно заметила: – Ты бы включила свет, а он возился в полной темноте. Жаль, что очки остались внутри…
Я просто выложила на стол оба футляра.
– Ты? Это была ты?! А как ты… обратно?
– Через окно. Распутный помог.
На нас уже шикали, обсуждение пришлось прекратить.
Позже в каюте мы долго хохотали, пересказывая каждая свой вариант произошедших событий.
Утром пароход прибывал в Нижнехрюпинск. На «Володарском» убийц можно больше не опасаться.
Глава 7. Даже если несут ногами вперед – надейтесь, что прямо в Рай
Надежда умирает последней – пока она жива, даже ворота в Рай не закрыты.
Нижнехрюпинск большой, не чета Малозаседателеву или Загогуйску.
Губернский город, для которого приезд даже столичного театра и Павлиновой пусть не рядовое событие, но не чрезвычайное. К тому же в городе как раз проходил съезд Общества охраны муравьедов. Я не представляла, что охранников этих экзотических для данных мест животных так много. Не менее полудюжины на каждого муравьеда.
Лизу необходимость делить внимание нижнехрюпинцев с какими-то любителями длинномордых поглотителей насекомых возмутила, она раздраженно заявила Суетилову:
– Вы не могли точней рассчитать график гастролей?!
Тот оправдывался:
– Но откуда же я мог знать об этих защитниках?
В Нижнехрюпинске мы своего «Володарского» покинули и пересели на морской пароход, на котором предстояло прожить пару дней, чтобы потом отправиться в Ялту.
Увидев наше новое пристанище, Тютелькин почему-то побледнел и схватился за сердце.
– Что, Ипполит Андреевич?
– Это же русский «Титаник»!
Я смотрела на весьма симпатичный пароход, больше похожий на парусник, и не могла поверить:
– С чего вы взяли?
– Он же тонул дважды! Возможно, и больше, но я точно знаю, что тонул.
– О господи! Вы уверены? – я тоже схватилась за сердце.
– Это бывший «Потемкин».
– Броненосец «Потемкин»?!
– Руфина Григорьевна! – взвыл из-за моей политической безграмотности Тютелькин. – Броненосец «Потемкин» был боевым кораблем, а это пассажирский пароход «Князь Потемкин». Но на нем я тонул в 1912 году подле Березани.
Я смотрела на невезучего красавца, готового принять нас на борт, и гадала, кому пришло в голову переименовать дважды тонувший пароход в «Писарева».
– А что? – насторожился Тютелькин, услышав мое бормотание.
– Дмитрий Писарев утонул в Дубултах, купаясь в море.
Сказала и пожалела, поскольку режиссер пошел красными пятнами и снова схватился за сердце. Пришлось крепко сжать его запястье:
– Успокойтесь, я с вами, а мне гадалка нагадала долгую жизнь.
– Мне тоже, но, возможно, именно для этого следует остаться на берегу.
Положение спас Суетилов, он поинтересовался, почему мы стоим на берегу, когда положено давно быть на палубе. Услышав сомнения, фыркнул:
– Если бы я боялся садиться на каждый пароход, который шел ко дну, я бы давно утонул.
Заявление получилось исключительно нелогичным, но именно это убедило Тютелькина, что судьбу не обманешь, режиссер расправил плечи, глубоко вздохнул и с обреченным видом шагнул на сходни.
На «Писареве» кают первого и второго классов куда меньше, чем на «Володарском», потому часть труппы должна вернуться в Верхнепопинск. Почти все декорации отправили в Москву. Это дало повод Суетилову с Тютелькиным резко сократить сцены из спектаклей, увеличив концертные номера с песнями и танцами. Пока все складывалось удачно, если не считать убийства Любови Петровны, конечно.
Роскоши на пароходе было тоже меньше, – наверное, сказался ремонт. Но это к лучшему – обустройство кают и салонов оказалось менее помпезным, зато более функциональным. Я снова поселилась с Ангелиной Ряжской, вынужденной участвовать в сценах из спектаклей в качестве суфлера для Лизы.
Лизу разместили в каюте, соответствующей Приме-бенефициантке.
В первый же вечер, проходя мимо этой роскошной каюты, я невольно прислушалась. Нет, не показалось, в каюте раздавались всхлипывания. Наша новая Прима плакала!