Я пыталась вспомнить, умеет ли Любовь Петровна плавать. Не смогла, поскольку никогда не отдыхала вместе с ней на море, но, даже если умела, сбросить в воду можно и потерявшего сознание человека. Все это было ужасно, однако требовалось додумать, невзирая на тяжесть.
Вдруг возникло неприятное ощущение, что за мной кто-то следит. Ночь не очень лунная, освещение на корме так себе, сколько ни крутила головой, никого не увидела, но отвратительное ощущение не проходило. Тьфу! Так можно стать истеричкой хуже Меняйлова.
– Вернись к расследованию! – приказала я себе и приказ выполнила.
Я представила, как она стояла вот тут, как вылетел шарфик, как перегнулась через перила, пытаясь поймать, как кто-то «помог», отправив за борт… Почему она не сопротивлялась, не закричала? Положим, зазвучали гудки – сначала один, потом второй, потому Свистулькин услышал только короткий смех и всплеск. Но как убийца мог так точно рассчитать? Почему она смеялась? У Любови Петровны не было на пароходе столь близких друзей или подруг, чтобы рядом с ними беззаботно тянуться за шарфиком.
Чем больше я думала, тем ясней понимала, что кто-то лжет. Кто? Свистулькину нет никакого смысла, к тому же он спал внизу. Все обитатели кают верхней палубы дружно заявили, что пребывали в объятиях Морфея, аки младенцы после купания. И все же Павлинова была не одна…
Я снова встала подле перил, от вида черной воды за бортом стало не по себе, даже голова закружилась. Любови Петровне завидовали многие, любили далеко не все, но чтоб так!..
– Тянет на место преступления?
Голос Проницалова заставил меня вздрогнуть.
– Господи, как вы меня испугали!
– Никого здесь не видели? Говорят, преступников тянет на место преступления.
– Нет, только вы и я. – Мне стало не по себе от понимания, что за мной и впрямь следили. Неужели это был Проницалов? Конечно, подкрался незаметно, а теперь пытается вывести на чистую воду.
Милиционер сел на скамью и доверительно сообщил мне:
– Все сказали, что ночью спали.
Не стоило сомневаться!
– Надо попытаться понять, кому была выгодна гибель Любови Петровны. Только я же ваших не знаю. Подскажите?
Ого! А он совсем не глуп, даже наоборот. Но не возразить я не могла.
– Вы так уверены, что это сделала не я?
– Не, на кой вам?
Тронутая высоким доверием к своей персоне, я обещала помочь.
Его вызвали в радиорубку, а я отправилась спать. Утро вечера мудреней.
С этой минуты началось наше настоящее содружество с товарищем Проницаловым, работавшим, кстати, весьма толково. Лучшая демонстрация постулата, что умом тоже нужно пользоваться с умом.
Уснуть не удалось, моя соседка по каюте Ангелина Ряжская сладко посапывала на своем месте, а я лежала, глядя в темноту, и пыталась сосредоточиться, чтобы решить вопрос, кого и чем так допекла Любовь Петровна.
Но и сосредоточиться не получилось, раздался осторожный стук в дверь.
Внутри все похолодело. Теперь я была уверена, что за мной на палубе наблюдали! Конечно, преступник явился, чтобы отправить следом за Павлиновой и меня. Правда, я умею не только плавать, но и постоять за себя. Но и Любовь Петровна умела.
На цыпочках я подошла к двери и только взялась за ручку, как… Я едва не заорала от неожиданности, потому что Ряжская бесшумно выбралась из своей постели и встала рядом со мной с бутылкой нарзана в поднятой руке, готовая обрушить ее на голову злоумышленника. Кивком Ангелина Осиповна показала, чтобы я открывала, но я предпочла сначала поинтересоваться:
– Кто там?
– Это Проницалов. Извините, у меня новости из Тарасюков.
Я с трудом сдержалась, чтобы не выскочить в коридор немедленно.
– Подождите, сейчас выйду.
– Ага.
Ряжская остановила меня:
– Не выходи! Вдруг это преступник разговаривает голосом милиционера?
– Геля, ты с ума сошла? Там новости о Павлиновой.
– Пусть сюда зайдет. Вдвоем мы его запросто скрутим, – настаивала Ряжская.
Я посмотрела на нее, на себя и едва не расхохоталась. Скручивать бы не пришлось, сам от смеха скрутился бы, потому что вид у нас двоих был весьма боевой. Миниатюрная Ряжская в папильотках, выглядывавших из-под доисторического кружевного чепца, большой ночной сорочке, таких же огромных тапках и с бутылкой нарзана в качестве боевого оружия, и я в сорочке до колен.
Накинув халат, я все-таки вышла в коридор, напутствуемая ворчанием Ангелины:
– Убьют, потом не жалуйся…
Это действительно был Проницалов, без топора или чего-то подобного в руке, разве что с листком бумаги. Мы выбрались подальше от кают, чтобы не разбудить остальных, где милиционер сообщил мне, что поиски на дне возле Тарасюков увенчались успехом!
Я схватилась за сердце, живо представив страшную картину утопленницы…
– Ага, туфлю выловили.
– Что выловили?! – я не поверила своим ушам.
– Туфлю, от которой вы каблук нашли.
Сердечный приступ отменялся или хотя бы откладывался.
– И все?
– Пока да. Утром поиски продолжат.
– Хорошо. Если не найдут труп, не будите меня, пожалуйста, до утра, – устало попросила я и отправилась к себе. Вслед неслось:
– Ага. – То ли Проницалов уподоблялся Василию Свистулькину, то ли в Тарасюках это выражение было местной особенностью.
Услышав новости, Ряжская обозвала Проницалова идейным дураком и категорически запретила мне открывать, даже если он найдет труп Павлиновой под нашей дверью.
Я ужаснулась тому, что мы стали произносить слово «труп» без содрогания.
Это была какая-то новая реальность, в которой убийства совершались не на страницах книг или киноэкране, а в жизни, рядом, и убийства знакомых людей! Еще пару дней назад мы и представить не могли, что такое вообще возможно. Да, преступления случались, люди гибли, но это было не с нами и не на наших глазах.
Люди вообще живут так, словно все хорошее непременно должно случиться с ними, а все плохое с кем-то другим. Наверное, иначе нельзя, иначе сойдешь с ума, но, когда такое происходит (преступление, а не безумие), оказывается, что это просто! Что человека, с которым ты еще вчера разговаривала, любила или не любила, довольно хорошо знала, вдруг может не стать по чьей-то злой воле.
Смерть – это одно, а преступление – совсем иное.
Мы оказались свидетелями второго и были просто раздавлены им. Сохранить при этом способность размышлять здраво и не подличать удалось не всем, больше того – немногим.
Шепот Ангелины в темноте прозвучал зловеще:
– Руфа, о чем ты думаешь?
– Я сплю.
– Неправда, ты не спишь.
Пришлось сознаваться, что размышляю о том, кому же так досадила Любовь Петровна, чтобы отправить ее за борт. Кто так не любил Приму?
– А кто ее любил? – задала почти риторический вопрос Ряжская. Риторический, поскольку в мире вообще не любят Прим. То есть любят, но зрители, и со стороны, а вот те, кто рядом, или завидуют, или тихо ненавидят, что, впрочем, одно и то же.
Моя защитница Ангелина
Услышав такие рассуждения, Ангелина не согласилась:
– Разве ты ее не любишь? Может, и не любишь, но не настолько, чтобы головой в пруд.
– В реку, – невольно поправила я.
Ряжская права, даже если отвлечься от зависти и прочих нюансов, кому Любовь Петровна могла настолько мешать?
– Проницалов Агату Кристи не читал, но сообразил, что нужно понять, кому смерть Павлиновой была выгодна. И попросил меня помочь, поскольку я лучше знаю труппу.
– Давай подумаем, – согласилась Ангелина, и мы принялись думать.
Но думать лежа оказалось неудобно, пришлось сесть.
Мало того, Ряжская внесла заманчивое предложение:
– Давай перекусим, чтобы были силы думать?
Конечно, кушать посреди ночи крайне вредно для фигуры, но если вспомнить, что у человека лет до двадцати растет позвоночник, а потом преимущественно живот и ж…, а лично мне двадцать минуло давным-давно, то не все ли равно?
Ангелина разложила шесть сваренных вкрутую яиц (кок помог, сварив по ее просьбе), хлеб, масло, неполную банку клубничного варенья (мы перекусывали не в первый раз), налила из термоса (ее гордости, которую Ряжская берегла как зеницу ока) чай, и мы принялись одновременно жевать и разбираться с ситуацией.
Не правы те, кто утверждает, что пищеварительный и умственный процессы мешают друг другу. Нам вот не мешали, мы ели с аппетитом, и еще каким!
Разбор устроили по классической схеме – сначала попытались определить основной мотив убийства. Просто так никто никого не убивает, во всяком случае, в детективных романах, а им мы верили даже больше, чем обещанию Суетилова выплатить командировочные вовремя.
Мотивов убийств в классике не так много. Убивают из-за денег, ревности, зависти, из мести, ну и еще по каким-то неизвестным причинам. Неизвестные причины мы решили пока не рассматривать.
Деньги Любовь Петровна за пазухой не носила, потому ограбления быть не могло. Конечно, у нее были бриллиантовые серьги, кольцо, даже два, но, немного подумав, мы этот мотив отмели, решив поискать более действенные. Правда, за такой мотив говорило отсутствие чемодана, но тот могли стырить позже, уже после убийства.
Вообще, Павлинова так легко относилась к деньгам, что, глядя на нее, верилось, что не в них счастье. Но стоило отвести взгляд, как сомнения возвращались. Счастье, может, и не в них, но их отсутствие счастье портит, несомненно.
Ревность исключалась. У Павлиновой дома остался муж, брак с которым был крепким, несмотря на ее мимолетные (и не очень) увлечения. Просто Любовь Петровна прекрасно понимала, что, разведись она с Вадимом Сергеевичем, завтра же станет ничем – тот был знаменитым критиком и деятелем культуры: две-три разгромные статьи – и актрисе конец. Конечно, Павлинову ценил САМ, но еще больше САМ ценил ее мужа. Вадим Сергеевич был мерилом и подсказчиком для САМОГО – это следовало учесть.
Конечно, у Павлиновой бывали романы, обычно в собственном театре (я даже подозревала, что Вадим Сергеевич нарочно устраивает в наш театр на роли героев-любовников тех, кто станет настоящим любовником жены, это удобно – супруга все время под присмотром). В последнее время такую роль исполнял туповатый красавец Бельведерский. Никто не знал его имени, все звали даже в глаза Аполлоном, впрочем, Бельведерский не возражал. Но перед гастролями Суетилов, оправдывая фамилию, подсуетился, и ходячая статуя Аполлона с одноименной фамилией осталась в Москве.