С документами в сумочке и со сменным бельем в пакете я явилась на операцию.
Мест в палатах не было, и меня положили – будто опять на «Скорой» привезли – в приемный покой. Я переоделась в больничное, а цивильную одежонку сложила в тумбочку.
Выяснилось, что у меня нет нужных анализов: эти есть, а тех нет!
«Сделаем завтра утром. Лежите себе и лежите, отдыхайте как барыня. Думайте о приятном. Например, о плодах манго. Или папайи. Какие они на вкус. Вы ели папайю? А гуайяву?»
Я пыталась вспомнить, ела ли я папайю и гуайяву.
Выходило, что нет, не ела.
И мне становилось так жалко себя, что я плакала.
А потом над собой смеялась…
Среди ночи в приемный покой ввезли каталку. На каталке лежало голое тело. Женщина. Вся избитая. Она слегка пошевелилась. Стоны ползли по полу, а потом взлетали и разбивались об оконное стекло. Женщину сгрузили на койку, подкрутили винты, и изголовье приподнялось. Избитая опять простонала. Открыла глаза. Ночная сестра сделала ей укол в руку и молча ушла.
Я встала и укрыла избитую одеялом.
Она разлепила слипшиеся, в засохшей крови, губы.
– Ты кто тут?
– Больная. Как и ты.
– А, вон что. А где я?
Я не удивлялась ничему. Я выросла в маминой больнице и много чего знала про больных и врачей.
– В больнице.
– Черт, а в какой?
– В пятой.
– Ага, ясно. – От ее рта пахло водкой и гарью. – Пить есть?
Я налила в стакан воды из-под крана и поднесла к ее рту с выбитыми зубами. Она пила жадно, чуть не откусила край стакана.
– Спасибо, девушка.
– Какая я девушка. Я вся седая.
– Спасибо, седая. А ты-то тут что?
– Операции жду.
– Когда операция?
– Завтра.
– Фью-у-у-у! Попала ты! Кур в ощип!
– Наплевать. Переживу.
Избитая приподнялась на локте. Из-под покрытых синяками, как фиалками, надбровных дуг ее крошечные хитрые глазенки сверкали в меня пониманием и весельем.
– Человек переживет все, кроме собственной смерти, подруга!
Потянулась, опять застонала. Потерла плечо ладонью.
– Вон мне какую операцию сделали, – кивнула на свои избитые руки. – Операцию-девальвацию-калькуляцию! А-кха-кха-кха…
Кашляла она долго и надсадно.
– Еще воды хочешь?
– Давай. Хлебну.
Пила, пока не устала. Три стакана выпила.
– Покурить бы! Да тут нельзя. Придут и еще хуже измолотят.
Поглядела на меня попристальней:
– А ты вот что, подруга. Уматывай отсюда, пока не поздно. Я тебе говорю.
– Ты так думаешь или так говоришь?
– И думаю, и говорю. Не цепляйся к словам.
– У меня мерцалка. С ней – только на операцию, так сказали.
– Мало ли, что сказали! Ты – себя слушай. Ты – живая!
«Я живая», – сказала я себе мысленно. И вслушалась в звучание этих простых слов.
– А может, ты и не больная вовсе!
«Я – не больная», – повторила я беззвучно.
Я не больная. Я не больная!
– У тебя одежда тут?
– Тут, – прошептала я. – В шкафу. Вон, там.
Я смотрела на кровоподтеки на голых плечах, на шее и лице чужой женщины. Она еще не старая была. Но мешком свисала кожа под подбородком, и тряпками висели выпитые жизнью груди. Меж грудей мотался на черном гайтане медный грязный крестик.
Я одевалась под ее острым, веселым, жестким взглядом. После обильного питья она уже совсем отошла. Я оделась, и она засмеялась.
– Во! Класс! Отлично! Ты блеск.
– А ты старая хиппи, старушка?
– Я уж не хиппи, а хриппи!
Мы смеялись обе. Она протянула ко мне руки:
– Подойди, бретельку поправлю.
Я подошла, наклонилась над ней, лежащей, она привлекла меня к себе и поцеловала меня как мать. Крепко и ласково. И я уже не чуяла перегара, не слышала водочного кашля, чахоточных хрипов и грубых слов.
Я видела и слышала живую душу.
– Спасибо тебе… подруга.
– Валяй! Ступай!
– А как же меня выпустят?
– А ты не дрейфь. Мчись мимо вахты, будто запозднилась у родных, у койки засиделась! Скажи: дедушка у меня тут, и он обделался, и я мыла его и простынку стирала! А-ках-кха-кха… кха… Ну, молоденькая же, сообразительная же! Беги, седая девушка!
Я подошла к двери. Посмотрела на избитую в последний раз.
И вышла из приемного покоя.
И побежала что есть силы.
Мне кто-то что-то кричал вслед. Я нажала плечом на стеклянную дверь.
Ночь, а она открыта! Это охранник вышел покурить.
Чудо! Жизнь – чудо!
Я бежала через ночной город так быстро, стремительно, что забыла об аритмии.
И об операции.
Я помнила одно: я живая, живая.
Муж воззрился на меня. Пять утра!
Опять пять утра. Все смерти утром, и все жизни утром.
– Откуда ты? Из больницы сбежала?!
– Володя, я живая. Живая!
– Так, уже лучше. Ну-ка иди сюда!
Он обнял меня, уложил в постель. Лег рядом и обнял еще сильнее.
Когда взошло тусклое зимнее солнце, муж сказал мне:
– Я знаю, как тебя вылечить.
Я не поверила ему. Меня не мог вылечить никто.
– Но как, как?!
– Вода, – сказал он загадочное и простое слово.
– Что, мне пить воду?! Минералку, что ли?
– Нет. Плавать. В воде. Вода. Бассейн. Ты же так любишь, – он поправился, – любила плавать!
За окнами бесилась метель. Январь, снега, мороз.
Зима – это тоже смерть.
Полгода человек в наших широтах живет внутри смерти.
И ничего. Живет.
– Я и сейчас люблю. Летом. Когда жара. Только… мне трудно. Аритмия. Я задыхаюсь!
Муж нашел и сжал мою руку.
– Я видел во сне воду. И ты плывешь, – сказал он тихо. – И так быстро, хорошо плывешь. Ты убежала из-под ножа. Убеги, пожалуйста, от смерти. Она ведь рядом. Близко. Уплыви.
В тот же день я пошла в свой первый в жизни спортивный бассейн и купила абонемент на месяц. Попробую, говорила я себе, попытка не пытка, товарищ Сталин, а вдруг это приятно, хорошо, правильно? Все верно: это приятно, хорошо, правильно.
О спорт – ты мир, и все такое. О спорт, ты – жизнь?
Да кто же спорит!
Я еле поднялась по лестнице. Задыхаясь и отдуваясь, переоделась в раздевалке. В огромном зеркале увидела себя в купальнике и ужаснулась.
Это – я?!
Зажав рот рукой, я постояла под горячим душем и направилась вперед. К колышущемуся, желтому, синему, голубому свету, бликам, сполохам. Когда я увидела синюю чашу бассейна и резвящихся людей в нем, у меня сердце перестукнуло и остановилось.
От счастья.
– Вода, вода, – бормотала я, сбрасывая сланцы и сходя по трапу в воду, – кругом вода…
Вокруг меня плавали люди. Кто кролем. Кто брассом. Кто баттерфляем. Кто вольным стилем. Пожилые дамы плавали по-собачьи. На первой дорожке женщины занимались с тренером водной аэробикой. Под потолком звенела музыка, отдавалась эхом в углах зала. В воду ныряли дети.
Я оттолкнулась ногами от кафельной стенки и поплыла.
Я поплыла, и это оказалось счастье.
Вот оно, счастье, простое и ясное. Жить. Плыть. Двигаться. Любить.
Медитировать, плывя, а потом активно, резко, мощно работать руками и ногами.
Просыпаться. Кувыркаться. С водой – обниматься.
Тело – продолжение души, и где тут секрет? Все и так понятно. Все так ясно и прозрачно!
Как вода, как синяя эта вода.
В спортклубе мне сказали: у нас нет никакого лимита, плавайте сколько хотите.
Я в тот свой первый день в бассейне потеряла счет времени. Плавала, пока плавалось. Пока не устала, но почему-то в воде устать было очень трудно: ложись на воду и отдыхай, а потом опять плыви, все так просто.
Охрабрев, я даже ныряла. Набирала в грудь воздуху и ныряла с головой. Неглубоко – глубоко я боялась. Плыла под водой, выныривала, наталкивалась головой и руками на плывущего навстречу, вскрикивала: ой, извините!
Мне в ответ необидно, хорошо смеялись. И я смеялась тоже.
Я чувствовала себя рыбой. Дельфином. Мячом. Водорослью. Я чувствовала себя – жизнью.
Когда я выбралась из воды, прошла в раздевалку и посмотрела на часы, я увидела: плаванья моего было ровно два часа. Я встала на весы – тут все на весы вставали. Минус килограмм.
Я глазам не поверила. Быть того не может!
А из зеркала на меня глядела румяная, конечно же, все еще толстая тетка, но в лице у тетки уже проглянула девчонка, та озорная, живая и веселая девчонка, которой я была когда-то.
И я сказала себе вслух, глядя на себя в огромное зеркало:
– Я вернусь к тебе, Еленка. И ты, мама, будешь довольна. Ты увидишь меня!
Мистика, бред, разговоры с умершими.
Мы с ними на самом деле разговариваем – всюду и всегда. Этого у человека не отнять. Смерть рядом, но ведь и жизнь – с нами.
До трамвая я шла легко, танцуя.
«Она идет по жизни, смеясь… Она идет по жизни, смеясь…»
Смеясь и танцуя, уточняла я, запрыгивая в трамвай.
Когда муж увидел меня на пороге, веселую и румяную, он сам засмеялся от удовольствия и крикнул:
– Ну, что я говорил! Плаваем?
– Плаваем!
Я крепко обняла его.
Он снял с меня шубку, развесил на сушилке мокрое полотенце.
Мы пили чай так, словно бы чай был вино, шампанское, будто бы это был Новый год или Пасха, только без кулича.
– Завтра я снова пойду в бассейн, – сказала я.
Муж кивнул. Усмехнулся.
– Я и не сомневаюсь.
Каждый день. Каждый день радости.
Движение – это радость. Вода – это счастье.
На улице снег и холод, а ты разрезаешь руками, головой, телом синюю воду бассейна. Ну и что, что она пахнет хлоркой! А я уже научилась плавать брассом. Главное – правильно дышать. Гляжу, как занимается с детьми тренер, и перенимаю приемы. Устаю и плаваю собственным шагающим стилем – медленно иду под водой, высоко поднимая ноги и подгребая, чуть помогая себе руками.
Весы, где мои милые весы? А ну-ка? Сколько у меня сегодня ушло лишнего веса? Ага, еще полкило! Жрать надо меньше. Нет! Не так! Есть надо правильно – вот что!
Минус пять. Минус десять. Минус двенадцать килограммов.