— Пойди с жалобой к жандарму, к Жувете. Отнеси чего-нибудь ему на пост, чтобы он составил протокол для суда, — высказывает свое мнение Папелка.
— Суд! Был бы он судом, этот суд, не приносил бы пользы одним только адвокатам, Митице Бырке из Кырлигац или кому-нибудь другому, — возражает Пэскуцу.
Нене Пичике комкает в руках шапку. Он выворачивает ее наизнанку. Глядя пристально на шапку, он произносит:
— Мне бы не хотелось вмешиваться в ваши дела, но то, что совершила девчонка Ариона Гончу, спускать просто так нельзя. Ты бы, Пэскуцу, послал кого-нибудь или сам завтра утречком сходил к Ариону. Пригласи его к себе, сюда, потолкуй с ним по-человечески. Пусть он посмотрит на шею парнишки. Пусть сам поймет, что натворила Маргита. Пусть сам подумает, что за зверя он вырастил. Как бы ненароком и я тут окажусь. Просто так браниться я вам не позволю. А чего ты не сумеешь сказать, то я скажу. Мои слова не то что у адвоката — за них платить не надо.
— О чем же будет говорить мой муж с Арионом Гончу?
— Пусть договариваются насчет возмещения.
— Без суда он и навоза из-под ногтя не даст.
— Чтобы подать в суд, нужно сначала идти к Жувете. А к нему без подарка разве пойдешь? Жувете и так все тащат и тащат. Он даже съесть всего не может.
— Надо подумать, — бубнит Пэскуцу, — придется еще с женой потолковать. Но ты… Ты, Пичике, завтра обязательно приходи к нам с утра. Как ты и сказал: будто бы случайно.
— Обязательно приду.
Попрощавшись с Веве и со всеми остальными, я выхожу вместе с нене Пичике. У ворот нашего дома мы расстаемся. Я пробираюсь в дом на цыпочках и укладываюсь спать. Нене Пичике уходит сторожить поле.
Меня не приглашали ни Пэскуцу, ни Папелка, ни Кривой Веве. Но на следующий день, как только рассвело, я бегу к ним. Пэскуцу уже нет дома. Невыспавшаяся, с красными глазами, Папелка бросает курам просо. Джинджис, скорчившись у огня, держит в руке ломоть поджаренной мамалыги, большими кусками откусывает ее и с аппетитом жует. Веве я застал в постели. Он лежит укрытый одеялом, а горло у него обмотано тряпками. Я улыбаюсь, улыбается и Кривой Веве. Я спрашиваю:
— Тебе получше?
— Если бы. Ты же сам видел, как мама принялась меня лечить, мазать да натирать керосином. От керосина у меня вся кожа сгорела. Жжет все и саднит. Чуть глаза не лопаются, Дарие.
— Лопнут они у тебя, лопнут, — ворчит Папелка, — на мелкие части разлетятся, если не образумишься. Чего тебе понадобилось ночью на горке вместе с этим упрямцем?
Кривой Веве улыбается, поскольку от улыбки да от шутки он не чувствует боли.
— Разве я не говорил? Мы пошли с Дарие волков посмотреть.
— А если бы встретили волков, что бы тогда было? Ведь съели б они вас!
— Попадись нам волки, мы бы их поймали и притащили домой, чтобы сшить из них шубы.
— Вот поправишься, покажу я тебе волков. Ох и излуплю я тебя, Веве, измочалю…
Кривой Веве поворачивается лицом вниз, откидывает засаленное одеяло и выставляет голые ягодицы.
— Здесь не болит. Бей по этому месту. Бей сколько хочешь.
Папелка не понимает или не хочет понимать насмешки. Она шлепает сына несколько раз и отстает от него. Кривой Веве смеется:
— Совсем не больно! Ни капельки не больно.
— Когда придет отец с Арионом Гончу…
— Не бойся. Тогда я буду визжать, как меня учили, словно поросенок резаный.
Появляется нене Пичике. Он снимает шапку и кладет на пол, возле ног. С дубинкой, которой вчера охаживал по спине Офице Пала, он не расстается.
— А Пэскуцу нет дома?
— Нету, — отзывается Папелка. — На выселки пошел, за Арионом Гончу. Некого было послать за ним.
— Думаешь, он придет, Папелка?
— Думаю, придет. Сообразит, что лучше поговорить здесь, с нами, чем на жандармском посту с Жувете.
— А вы решили, чего с него требовать?
— Всю ночь голову ломали.
— Зерно? Кукурузу? Деньги?
— Зерна у него нет. Кукурузы нет. Что до денег, то у него, как и у нас, ветер в кошельке свистит.
Папелка умолкает. Молчит и Пичике. В хату входят Пэскуцу и Арион Гончу. По взволнованному лицу Ариона я понимаю, что по дороге Пэскуцу выложил ему все, что хотел сказать.
— Этот парнишка?
— Этот, Арион. Я себе места не нахожу. Он всю ночь маялся. И мы вместе с парнем мучились, Арион. Боимся, как бы не потерять его совсем.
У тети Папелки лицо смертельно бледное, губы поджаты, брови насуплены. Она разматывает тряпки, накрученные вокруг шеи Веве.
Арион Гончу подходит поближе, пристально смотрит на укусы. Ему становится страшно. Веве стонет, скрежещет зубами. Потом начинает причитать:
— Ой-ей-ей!.. Ой-ей-ей!.. Умираю!.. Умираю!.. Волчица меня искусала… Кровь мою выпила волчица… Волчица Маргита убила меня…
— Молчи, Веве, успокойся, сыночек… Молчи, Веве… Молчи, родненький, успокойся, милый… Нету счастья от детишек матери…
Чем ласковее уговаривает мать, тем громче завывает этот проклятый Кривой Веве. Он стонет, мечется, перекатывается с боку на бок, словно его поджаривают. В конце концов даже мне становится страшно. Не от того, что я слышу, а от того, что я вижу. Шея у моего приятеля Кривого Веве — сплошная рана. В некоторых местах кожа почернела, словно дно у котелка, в других она синяя. Керосин сжег и то, чего не коснулись острые зубы волчицы.
— Твоя дочка, Арион, твоя дочка. В волчицу поиграла. В волчицу-то она поиграла, а моего парня до смерти довела, Арион.
— Не понимаю, чего на нее нашло. Покарай меня бог — не понимаю, Пэскуцу.
— Пичике, расскажи-ка ты Ариону, чего ты видал. Поведай, чего слыхал, скажи ему, кто на тебя с ножом бросался, убить тебя хотел. Пусть он узнает, что ты этой ночью вытерпел, чего испытал.
С полным уважением хозяева приглашают Ариона Гончу сесть на стул.
Арион Гончу снимает высокую баранью шапку и ставит ее возле опинок. Он так же, как и нене Пичике, не расстается с дубинкой. Сторожа не приходится просить второй раз. Он начинает:
— Спускаюсь я с холма. Дубинку под мышкой держу. Десятичасовой товарняк прошел в Руши-де-Веде. Луна взошла. Куда ни поглядишь, все видать как на ладони. Думаю, нет на поле ни единого человека. Вдруг вижу — бежит Дарие, и слышу, как он кричит: «Караул! Караул! Веве убивают!» Что тут делать? Побежал. Сначала увидел Офице Пала. Сидит на ногах у Веве и держит его за руки. Потом и старшую твою дочку, Маргиту, увидал. Твоя девица — ты уж, пожалуйста, не сердись, Арион, — грызет парнишке шею, словно волчица. Поносит она его, честит и кусает. Ну просто как волчица, кусает, и все тут, Арион. Вот те крест.
Нене Пичике трижды осеняет себя крестом. Таким образом он, свидетель божий, клянется, что говорит правду, и только правду. После этого нене Пичике оборачивается ко мне за подтверждением:
— Так было, Дарие?
— Так было, нене Пичике, все в точности, как ты сказал.
— Увидев меня, дочка твоя убежала. А Офице Пал, как у него водится, хотел меня ножом прирезать. Только не вышло. Показал я ему, как ножом размахивать! Где теперь его ножик? Вот он.
Пичике вынимает из-за пояса нож и протягивает Ариону Гончу. Тот берет ножик, осматривает и возвращает обратно.
— Чистая сталь. Редко такую увидишь.
— Чистая сталь! — подтверждает нене Пичике. — Не взмахни я вовремя дубинкой, пополоскал бы он эту чистую сталь в моей кровушке.
— Повезло тебе, — подхватывает Папелка, — крепко повезло. Поставь в церкви свечку и поблагодари господа бога за то, что помог тебе избежать смерти.
— Правда повезло, — соглашается Пичике, — только и у меня дубинка была. А вот свечу…
— Что пошла она с Офице Палом гулять — это я понимаю, — начинает рассуждать Арион. — А вот как тут замешался ваш парнишка, с чего она стала кусать его в шею — вот этого я никак не пойму.
Молчит Веве. И Пичике молчит. Молчат и родители Кривого Веве. Я тоже молчу. Пэскуцу достает из-за пазухи свиной пузырь, набитый табаком. Из кармана вязаной куртки извлекает листочек дешевой желтой бумаги и скручивает цигарку.
— Угощайтесь… Закуривайте…
Крутит цигарку и Пичике. Арион Гончу тоже вертит цигарку. Папелка велит Джинджису принести огня из печки. Джинджис приносит дымящуюся головешку. Все трое прикуривают от нее. Попыхивают цигарками. Все трое разом пускают дым. Комнатушка маленькая, она сразу наполняется дымом. А дым едкий, мне так и щиплет глаза. Пичике предлагает:
— Вот Дарие мог бы тебе рассказать, Арион, что там у них до этого было.
— Пусть расскажет… пусть расскажет обо всем, что знает. Чтобы я понял. Чтобы мне ясно стало.
Я снова весь раздуваюсь от гордости. Вновь ощущая себя необычайно важной фигурой, начинаю рассказывать Ариону Гончу, что мы отправились с Веве посмотреть, как вечером на горке целуются парни с девушками, как Веве заснул, а я в это время путешествовал среди звезд…
Арион слушает меня. Не пропускает ни единого слова. Но когда он слышит, что я путешествовал среди звезд, он пучит глаза, чешет в затылке и прерывает:
— Как это ты путешествовал среди звезд? В мыслях?
Мне хочется сказать, что я и вправду путешествовал, скакал на коньке-горбунке, но я понимаю, что мне не поверят. Что никто не поверит, все решат, что я, не в своем уме и заговариваюсь. Поэтому я даю такой ответ, какого все от меня ждут, который избавляет меня от всякой предвзятости:
— В мыслях… А потом я услыхал, как Маргита разговаривает с Офице Палом. Потом я услыхал, как она завизжала. От страха завизжала, будто в нее кинжал вонзили. Я подумал, что ее убивают. Потом Маргита плакала. А потом… А потом тебе сама Маргита расскажет. Она лучше меня знает. Все, что было, — это с ней было. Она жаловалась, что ей больно. Только я не знаю, где ей было больно. Пусть это она сама скажет. Она знает, где ей было больно и здорово ли болело…
Кривой Веве все время стонет. Сквозь стоны он говорит:
— Знает… Дарие знает, где у нее болело, только сказать не хочет. И я знаю, где было больно, только не хочу говорить. Маргита и Офице Пал нам сказали: если мы проговоримся или проболтаемся, если от нас хоть что-нибудь станет известно, они нас обоих убьют — и меня убьют, и Дарие прикончат. А еще Офице сказал, что он не возьмет Маргиту замуж, если за нее не дадут в приданое два погона земли. Только я ничего вам не говорил. И Дарие тоже ничего не рассказывал. Мы связаны. Клятвой связаны, что ни словечка не пророним…