Скрипка! Я и скрипка!.. Да еще очарованная…
Я плыл к берегу после второго или третьего купания в море. Мокрая прядь волос упала мне на глаза. Я отвел ее в сторону… И увидел Уруму. Татарочка возвращалась к пастбищу бешеным галопом. Ее Хасан словно летел над землей. Солнце приближалось к зениту. Я понял, что молодая хозяйка везет мне обед. Она была уже слишком близко, чтобы я мог успеть выскочить на берег, пробежать по песку и прикрыть одеждой свою наготу. Доскакав до моей брошенной на песке одежды, Урума резко осадила Хасана, соскочила с коня, поставила на землю корзину с едой и кувшин. Решив, что рано или поздно она уйдет, я повернул обратно в море. Чуть погодя, обернулся. Урума — голая, в чем мать родила — плыла ко мне, рассекая руками волны. Чтобы не оказаться на ее пути, я свернул в сторону. Поняв, что я не хочу с ней столкнуться, татарочка ушла в глубину. А через несколько мгновений желтой кувшинкой вынырнула прямо передо мной. Я замер и взглянул на нее. Она отвела с лица золотистые, цвета спелого ячменя, волосы и отбросила их за спину. Ее круглое, как полная луна, лицо с чуть выдающимися скулами, маленьким носиком и раскосыми глазами показалось мне необычайно прелестным. Груди с маленькими розовыми сосками, которые моя юная дикарка-госпожа и не думала прятать от моих взглядов, были как две капли воды похожи на созревающие плоды айвы. Море стало теперь зеленым и прозрачным, точно воздух в рассветный час. Я был бы совсем дураком, если бы закрыл глаза. И я широко-широко раскрыл их. Маленькое тело татарки было таким же смуглым, как и лицо. Плоский живот. Тонкая талия. Узкие бедра. Даже господу богу со всем его искусством не часто удавалось создавать такие хрупкие произведения — он и сам небось не уставал ими любоваться. Смеясь, она протянула руку. Обхватила мою голову и окунула в воду. Я понял, чего ей хотелось, и погрузился под воду, не закрывая глаз. Она тотчас нырнула следом, словно странное длиннотелое подводное существо. Мы оба были голые — так, по преданию, жили люди в раю, откуда их вскоре изгнали, в те сказочные времена, с которых начался счет годам, если такие времена вообще когда-либо существовали. Татарочка из Сорга — она словно бы родилась и всегда жила в воде — вьюном скользнула ко мне. Щелкнула, проплывая, по носу и молнией метнулась вверх. Я обнаружил ее уже на поверхности — она отдыхала, лежа на спине. Увидев меня, крикнула:
— Ленк! Ты ужасно уродливый, Ленк! Худой, как угорь. И у тебя длинный нос, Ленк. Зачем тебе такой длинный нос?
Она засмеялась. Мне захотелось оправдаться.
— Я ведь курносый…
— Нет, — возразила Урума, продолжая смеяться, — я к тебе очень хорошо присмотрелась, ты вовсе не курносый. Из твоего носа умелый мастер мог бы выкроить пять татарских…
Я тоже засмеялся и быстро поплыл к берегу. Там, не дожидаясь, пока обсохну, напялил свою грязную, мятую одежду. Татарочка поплавала еще немного, потом тоже вылезла из воды. Я старался не смотреть на нее. Отошел в сторону и поднялся на невысокий холм, отделявший пляж от степи. Какая-то полосатая змея метнулась у меня из-под ног и скрылась в траве. Я хотел поймать ее, заговорить, а потом вырвать зубы и поиграть с нею. Но змее повезло — я не смог ее найти. Вместо нее наткнулся на черепаху серовато-желтого цвета. Но эту я не тронул. Над волнами моря, над камнями Добруджи и над всем миром по-прежнему сияло ясное, ослепительно яркое небо. Лошади, разморенные полуденной жарой, сбились в кучки и отмахивались от мух своими густыми длинными хвостами.
Я стал расхаживать по пастбищу. Расхаживать и глядеть на лошадей. Так я ходил, пока не устал. Мысли мои разбежались, и я даже не заметил, что жесткая, колючая трава ранит мои босые ноги. Неглубокие, но свежие царапины кровоточили и зудели. Я присыпал их горячей пылью. Кровь остановилась, но боль не унялась. Однако для моего худого и привычного к страданиям тела эта боль была пустяком. Я даже поймал себя на том, что сожалею — зачем так легко ее переношу. Возвратившись на берег, я увидел, что Урума лежит на песке, вытянувшись во весь рост. Выйдя из воды и обсохнув на солнце, она натянула на себя только шаровары. Смятая комом блузка валялась в стороне. Маленькие смуглые груди были лишь наполовину прикрыты тонкой шелковой косынкой, сквозь которую все было видно, как сквозь стекло.
Я посмотрел на татарочку. Потом на волны. И опять перевел взгляд на Уруму. Застенчивость, проклятая застенчивость снова овладела мной. Я закрыл лицо руками, будто хотел скрыть или свое безнадежное уродство, или навернувшиеся слезы. Хотел заговорить, но не знал, с чего начать. Из затруднительного положения меня вызволила Урума. Я услышал ее голос:
— Давай поедим, Ленк! Ты не проголодался? Мне, когда искупаюсь, всегда хочется есть. Так хочется есть, будто у меня мыши в животе.
— Раз ты говоришь… Раз ты говоришь, что хочешь…
Я развязал узелок, оказавшийся в плетеной корзинке, и подошел к Уруме. Мы уселись на песок. Она чуть плотнее прикрыла грудь. Мы разделили лепешки, испеченные в золе, и баранину, зажаренную на вертеле над спокойным, без пламени, жаром кизяка.
Лепешки были очень вкусны. Понравилось мне и жирное мясо выхолощенного барана. Я уж не говорю о молоке. Кислое молоко из кувшина, который Урума вкопала в песок у самой воды, так, чтоб до него доставали набегающие волны, было совсем холодным. Во всяком случае, оно утоляло жажду гораздо лучше, чем какое-либо другое питье.
Мы быстро съели небогатые наши запасы. Проглотив последний кусок, татарочка спросила меня:
— Откуда ты пришел, Ленк?
Я показал ей на море и на далекий горизонт.
— А как ты попал к нам?
— Случайно. По чистой случайности.
Она помолчала. Потом сказала:
— Мне кажется, Ленк, все, что у нас есть, плохое или хорошее, — все от случая, только от него. И еще я думаю, что тот же случай все это у нас и отнимает.
— Может быть, не все.
— Может быть. Но я думаю, Ленк, что в Сорг тебя и впрямь принесло море. А после того как оно принесло тебя в Сорг, с моим отцом ты столкнулся уже случайно.
— Принесло меня море, это верно, но я не моряк. Я степной житель.
— Я с самого начала заметила, что ты степной житель.
— Как ты догадалась?
— Это было нетрудно. Ты умеешь доставать бурдюком воду из колодца. Справляешься с лошадьми. Только скажи мне, Ленк, как случилось, что море принесло тебя именно сюда? Ведь тебя могло выбросить севернее или южнее, и тогда мы бы не встретились. С людьми случается только то, что им написано на роду.
— Судьба зависит еще и от человека.
— Нет, Ленк, нет. Про каждого человека все решено заранее.
— Так уж и все? Но тогда откуда взяться случайностям?
— Да, все-все. И самой случайности назначено случиться. Все это написано на звездном небе.
— Кем написано?
Татарочка подняла вверх, к ясному синему небу, свои зеленые, цвета травы, глаза. И медленно ответила:
— Тем, кто живет там, наверху, и кто всемогущ, — аллахом.
Произнося имя аллаха, она склонила голову и коснулась лбом песка. Три раза. Потом села как прежде. Косынка, скрывавшая ее грудь, упала. И Урума осталась обнаженной до самого пояса. Я покраснел и перевел взгляд на лошадей. Урума подняла косынку с песка и снова прикрыла грудь.
— Рассказать тебе, где я побывал, прежде чем попал сюда?
— Расскажи. Я буду слушать. Ведь я ни разу не уезжала из Сорга, не бывала даже в Констанце. И вообще, нам, татарам, очень нравятся разные истории — взаправдашние или выдуманные. Когда я была маленькой, мне мама каждый день что-нибудь рассказывала.
— А теперь уже не рассказывает?
— Нет. Теперь она говорит, что если мне хочется сказок, то я сама должна их и придумывать.
— И ты придумываешь?
— Да. Сочиняю целые истории. В уме, про себя.
Мы засмеялись. И я стал рассказывать ей обо всем подряд, что всплывало в памяти. Урума рассеянно смотрела в морскую даль. Там, у самого горизонта, поблескивали еле заметные в туманной дымке белые крылья какого-то старого судна. Я не стал мешать ей — пусть себе смотрит и молчит. Вот она слегка нахмурилась. Задумалась о чем-то. Я не знал о чем. Откуда мне было знать? Вдруг я услышал ее шепот:
— Ленк…
— Да?
— Мне кажется, человеку вовсе не нужно столько бродить по свету. Ты повидал много краев и деревень, городов и людей. И еще… как люди живут вместе и как они убивают друг друга. Ты много видел, Ленк, и все же я думаю, что люди повсюду одинаковы и жизнь везде одна и та же. И… И если подумать хорошенько, то что нам остается в жизни? Немного мечты. Немного радости. Немного грусти. И иногда… Иногда немножко любви…
Слово «любовь», так неожиданно сорвавшееся с ее губ, больших и пухлых, обожгло мою опустошенную душу. Я стоял на песке под палящими лучами солнца и спрашивал себя, не лучше ли мне скинуть одежду, броситься в волны и уплыть далеко, туда, куда не добирался никто и где море сливается с небом, а небо растворяется в волнах, или нырнуть в бездонные глубины и принести себя в жертву ненасытным обитателям моря. Я и сам непрестанно тосковал по любви, но еще не изведал ее. Колдуньи наворожили мне, что я так никогда и не изведаю любви. Колдуньи!.. Они и сами-то чистейшая выдумка. Их, как и многое другое, придумали люди. Мне стало больно и грустно. Я обхватил голову руками и уперся подбородком в колени.
— Ленк…
— Да…
— Ты слышал, что я сказала?
— Слышал…
Меня бросило в жар. Мысли мои смешались. «Из какой крылатой, волшебной арабской сказки явилась ты, Урума, — подумалось мне, — и на каком волшебном ковре-самолете долетела от белых минаретов Багдада сюда, чтобы очутиться рядом со мной?» Или рядом со мной никого не было? Может быть, Урума только тень? А может быть, не тень даже, а лишь призрак — обманчивый плод моего воспаленного воображения?
— Ленк…
— Да…
Нет, Урума не призрак. Урума не тень. Урума — молоденькая татарка из села Сорг. Живая девушка из плоти и крови. И эта татарочка, с раскосыми глазами, со смуглой кожей и хрупким телом, тоже тосковала по любви, как любое, пусть самое жалкое, человеческое существо… Ведь любое человеческое существо, даже самое никчемное и жалкое, знает, что за ж