– Я бы сделал это для тебя, но ты сам понимаешь, в данное время я… – и т. д. и т. п., говорит другой.
Мне трудно осуждать таких друзей. Я знаю, что дружба очень часто – результат темперамента. А бывает, что в подобных отказах виновато действительно стечение обстоятельств, лишающее друга возможности сделать то, что он, может быть, и сделал бы.
Оглядываясь в прошлое на своих друзей, я нахожу среди них лишь немногих этого сорта, но зато очень и очень много других, истинных друзей. Был у меня и совершенно исключительный друг – С.В. Гаркнесс, с первой встречи, как казалось мне, питавший ко мне полное доверие.
В один прекрасный день наши нефтяные склады и очистительные заводы за несколько часов выгорели дотла – спасти ничего не удалось. Правда, эти склады были застрахованы в несколько сот тысяч долларов; но мы очень беспокоились, насколько быстро нам удастся получить такую огромную страховую премию. Мы боялись, что пройдет немало времени, прежде чем удастся все это уладить.
Завод же, о котором идет речь, нужно было немедленно восстановить, и, следовательно, пришлось немедленно искать деньги. Гаркнесс был заинтересован в нашем деле, и я ему сказал:
– Пожалуй, мне придется обратиться к тебе за деньгами. Я, правда, не уверен, что это понадобится, но мне показалось, что лучше предупредить тебя заранее.
Он знал положение дел и в долгих разъяснениях не нуждался. Он выслушал мои слова и, будучи немногословным, ответил только:
– All right, John, я дам все что имею!
Вот и все, что он сказал; но я пошел домой свободным от бремени забот. Впоследствии выяснилось, что страховое общество Liverpool, London and Globe Insurance Company выплатило нам всю премию прежде, чем было завершено строительство. Хотя, таким образом, мне и не пришлось воспользоваться деньгами друга, я никогда не забуду благородной манеры, с которой они мне были предложены.
Опыт такого рода, признаю с благодарностью, был для меня не редкостью. Я в ранние годы моей жизни был великим заемщиком, дело мое шло хорошо, быстро развивалось, и банки охотно давали мне деньги. С того момента, когда громадный пожар доставил нам массу проблем, я постоянно изучал положение дел, чтобы знать всегда, сколько денег может нам понадобиться единовременно.
Рокфеллер предпочитал активный отдых. Долгое время его любимым развлечением было катание на лошадях. В Нью-Йорке и в поместье Форест-Хилл близ Кливленда у нефтяного магната были конюшни с подогревом. Утром он запрягал любимого коня по кличке Сэмбрук и рысью скакал из Форест-Хилл в кливлендский офис Standard Oil, преодолевая расстояние в шесть миль. Специальный служитель отводил коня обратно в поместье.
Для нефтяного короля лучшим лекарством от усталости был «час быстрой езды – рысью, аллюром, галопом, как угодно». Это наполняло Джона свежестью и бодростью, после чего он «мог разбирать вечернюю почту».
Рокфеллеру очень нравилось кататься на коньках. Когда он переехал в Нью-Йорк, то оборудовал у себя во дворе большой каток в виде подковы. Здесь с удовольствием катались его дети и друзья. На цокольном этаже дома располагались шкафчики, где гости (а их число доходило до сотни) хранили свои коньки. Вечером при свете электрических ламп во дворе царило веселье. А рано утром прохожие могли наблюдать, как Рокфеллер в пальто и шелковом цилиндре совершает пируэты на льду, перед тем как отправиться на работу.
На склоне лет он увлекся игрой в гольф и построил в своем поместье Покантико-Хиллз настоящую площадку для гольфа с 12 лунками. Тренировал Рокфеллера профессиональный игрок Уильям Такер, живший по соседству.
Во время игры в гольф нефтяной миллиардер предлагал использовать старые мячи всякий раз, когда игроки приближались к воде. Тем, что его партнеры не боятся испортить свои новые мячи, он был явно недоволен. И тихонько ворочал: «Они, должно быть, очень богаты!»
Мы привыкли заблаговременно, до возникновения настоятельной потребности в деньгах, готовить почву для своих финансовых предприятий. Я никогда не был из числа тех, кто, как говорится, откладывает дела в долгий ящик.
Вот еще случай из того же периода, доказывающий, как много друзей было у нас в те времена. Об этом случае я узнал уже значительно позже свершившегося события.
Речь идет о банке, с которым у нас было много дел, и директором которого состоял один из моих друзей, Стильмаль Уитт, человек очень богатый. На одном из заседаний подняли вопрос, что банк предпримет, если нам потребуется еще больше денег. Дабы не сеять сомнений в своем образе мыслей, Уитт потребовал свой денежный ящик и, когда его принесли, сказал, положив руку на него:
«Господа, те молодые люди вернее верного. А если они попросят денег больше, я требую, чтобы банк им выдал всю сумму без рассуждений. Если же вы потребуете большего обеспечения – вот, господа, берите, сколько вам угодно!»
Мы в те времена отправляли керосин большими партиями на судах по морю и по каналам, экономя на перевозке, а для этого требовалось гигантское количество наличных денег, целые капиталы. Мы уже забрали огромную сумму в другом банке, и председатель его меня известил, что его правление получило сведения о громадной ссуде, выданной нам, и желает получить от меня более подробные по этому поводу разъяснения.
Я поблагодарил его за извещение и ответил, что готов дать все объяснения, так как придется, по-видимому, просить у банка еще много денег. Мы получили от банка все, что нам было нужно, а обошлись без объяснения. Боюсь, я слишком много говорю о делах, банках и деньгах. Я ничего не знаю более позорного и жалкого, чем человек, все часы бодрствования посвящающий зарабатыванию денег. Стань я на сорок лет моложе, я, конечно, снова взялся бы за работу, хотя бы потому, что общение с людьми высокого интеллекта, находчивыми и смекалистыми, возбуждает во мне интерес и доставляет особое удовольствие. Но у меня нет недостатка в интересах, способных наполнить мой день, и я надеюсь осуществить немало планов, всю жизнь воодушевлявших меня.
Все дни своей долгой работы, начавшейся с шестнадцатым годом моей жизни и закончившейся к 55 годам, когда я удалился от дел, мне удавалось устроить себе не один час отдыха того или другого рода, чему я обязан помощи своих исключительно талантливых и прилежных сотрудников, принимавших на себя бремя управления нашими предприятиями.
Я удовлетворен количеством и качеством работы, выпавшей в жизни на мою долю. Начав работу бухгалтером, я научился большому уважению к числам и фактам, какими бы незначительными они ни были. Когда дело шло о составлении счета, относившегося к какому-нибудь из прошлых проектов, обычно выбирали меня, у которого было прямо до страсти доходящее увлечение деталями, увлечение, которое впоследствии мне пришлось обуздать.
В холмах Покантико (штат Нью-Йорк) я провел немало часов досуга, вдали от всех, в старом доме с великолепными видами, долгими часами любуясь поразительной живописностью этих картин чудесного Гудзонова озера, – и как раз в то время, когда каждая минута мне должна была быть дорога. Организовав свой бизнес, я стал вовсе не тем, кого называют «прилежным дельцом».
Это определение – «прилежный делец» – невольно напоминает мне одного моего друга из Кливленда, очень трудолюбивого человека. Я часто говорил ему – причем, разумеется, томил его скукой – о своем хобби, ландшафном дизайне, как его называют иные, а я скажу: об искусстве прокладывать дороги, тропинки и т. д.
Этот друг, который был мне близок на протяжении тридцати пяти лет, не нашел бы в своем лексиконе ничего, кроме порицания, для делового человека, убивающего свое время на такие пустяки, которые он считал детской забавой.
В один прекрасный весенний день я предложил ему провести послеобеденное время со мною – предложение необыкновенное и непонятное для предпринимателя тех времен – и полюбоваться чудесными дорогами, ведущими в парк моего имения, давно задуманными и почти законченными. Я пошел даже так далеко, что обещал ему истинное наслаждение.
– Не могу, Джон, – отвечал он, – после обеда у меня важное дело.
– Верю, – сказал я, – но это наверное не доставит тебе столько удовольствия, как вид тех дорог, с громадными деревьями по сторонам.
– Глупости, Джон, оставь меня, пожалуйста. Я говорю, что жду судна с рудой, а наши заводы давно ее ждут, – тут он потер руки от удовольствия. – За все лесные дороги в мире я не упущу случая его увидеть.
Он тогда получал по 120–130 долларов за тонну бессемеровской рельсовой стали, и, если бы его заводы простояли минуту без дела из-за отсутствия руды, он был бы уверен, что прозевал счастье в жизни.
Он же часто тупым взором, с напряженными нервами, смотрел поверх воды, ожидая прихода судна с рудой. Однажды его спросил приятель, видит ли он судно.
– Нет, нет еще, – медленно отвечал тот, – но вот-вот будет видно.
В Кливленде в то время торговля рудой привлекала особенное внимание. Мой бывший работодатель, за 50 лет до этого, получал 4 доллара за тонну при транспортировке руды, а тут представьте себе: человек, в часы досуга занимавшийся прокладкой дорог, транспортируя руду в больших судах по 80 центов за тонну, наживает с этого целое состояние!
Но теперь хочу сказать несколько слов об архитектуре пейзажей – о занятии, которому я посвящал добрую половину досуга.
Наслаждение в прокладывании дорог
Как мой вышеупомянутый старый друг, так, полагаю, и многие другие поразятся моим притязаниям считаться любителем – зодчим пейзажей, хотя и в очень скромных размерах. Полагаю, кто-нибудь слышал, что члены моей семьи специально для меня пригласили знаменитого специалиста в этой области искусства, чтобы быть уверенными в том, что своим дилетантством «я не разорю имения». Задача, которую я перед себой поставил когда-то, была такова: где лучше всего поставить в Покантико-Хиллз новый дом, который я собираюсь строить? Для принятия верного решения я предпринял детальное ознакомление с каждым футом поверхности земли; деревья стали моими старыми друзьями, с видами каждого клочка земли я был отлично знаком. Все это я изучил в совершенстве.