А эти — самодовольны-то как! Капитализм победил — тихо, терпением. Американские левые, социалисты тоже страдают: идеалы и их разбились…
Тут как раз про Маркса на днях лекция всерьез была — под названием завлекательным: «про постмодернизм».
В чем была мысль лекции англичанина Джерри? Он взял идею Соссюра про язык и речь: что язык — структура и относится к «референту» реальности: привычка у нас так полагать и соотносить. А на самом деле референт исчез, и постмодернизм в эту щель вклинивается и там создает свое искусство. И показал фотографии одной женщины на разных фонах: вот она — завлекательная особа; вот — неприглядная прачка в кухне; вот аристократическая дама в вилле с пейзажем. Все делает антураж…
Очередная перетасовка культурологических карт, как делают Дерида и проч., на кого ссылался. Без экзистенции и боли и жизни, которую не чувствуют, и из всего делают — «фан» = забавное.
Тоже и понятно — для стиля послевоенной культуры и еврейского отпечатка на ней: после жуткой серьезности «холокоста» и его невыносимой экзистенции — требуется отсмеяться, легкость жизни испытать.
А на Руси во советчине — опять серьезность и экзистенция! Сколько же можно? Вот и над нею хороший повод смеяться без конца — над экзистенциально влипшим русским дурачьем!..
Читал в «Нью-Йорк ревью» от 7 октября 1991 г. рецензию на книгу «Революционный антисемитизм в Германии от Канта до Вагнера» Поля Лоренса Розе. Рецензия называется: «Идеалисты против евреев». Там автор: что Кант и Вагнер еще со средневековым и грубым евреем-ростовщиком боролись, его имели в виду. А за полтора века свободы, когда евреев приняли в европейскую культуру и сообщество, — какой совершился взлет их творческий и вклад в цивилизацию! Верно. Реванш за два тысячелетия подпольного существования изгоями в диаспоре. А силы-то накоплены какие!..
Русские же все растрачивались впустую — и на чужие, не свои дела и идеи… Вот яд-то и обида ныне!..
Свобода!.. «Как, Вы — против свободы?!»
А ведь коварное понятие. Сейчас свободу поняли — как свободу стад, малых народов — от большой империи. А не как свободу личности. Напротив: в малом стаде личность еще более уг- нетена-сдавлена, удушена — вонью национальной солидарности.
Так что не надо национального и социального освобождения: все это массы, толпы, «мы» всякие. А дай прорваться к личному пути ко Абсолюту.
Но это-то как раз в американстве и есть: сам ты по себе — соображай и ищи… Зато давит другое — общий механический стиль жизни и работы — плоскодонный, улыбчатый. Вот и профессора — как телеведущие: стараются улыбаться на лекциях и доставлять пищу улыбкам студентов.
Завожусь на спор со студентами
Вот мне вчера в английском своем курсе пришлось осечь их высокомерные, ну снисходительные критики на Монтескье. Я им дал прочесть из «Духа законов» две главы: о климате, местности и почве — и наивно спросил вначале:
— Ну как, понравилось вам его читать?
— Нет, — осекла меня Мередит. — Устарел, не понимает.
— Он когда писал? Какими материалами пользовался? Что он мог понимать в Востоке, южных народах, в исламе? — забросали меня.
— И какое высокомерие северянина Европы!
— Южные народы — ленивы, трусливы!.. А арабы и проч.?..
Да, попал Монтескье в атмосферу прав меньшинств!..
Стал я его отбивать — и анализировать текст, выявляя его остроумные отождествления материального — с психическим и духовным.
— Конечно, у него — часть истины. Но мы эту часть как раз и изучаем, и его наблюдения — в помощь. А про «героизм рабства» — у азиатов! Разве не красиво выражено?
— Пусть и красиво, но это не может влиять, раз я не согласна, — маленькая Габриэла тут.
— «Не согласны!» Мало ли с чем! Мы, не учась ничему, — не согласны со всем: можем это поставить барьером всякому усилию понять иное!
— Это верно, Вы правы, — согласилась Габриэла.
Не знаю: от души или испугавшись, что я вдруг такой сердитый профессор обнаружился и не терплю противоречия и могу снизить оценку?.. Потому что под конец ко мне и другая студентка подошла, Дженифер, и, как бы извиняясь за то, что нападать первая стала на Монтескье, сказала: «Нас так учили: подходить ко всему критически».
— Конечно, — соглашаюсь я, — но сначала поняв и другую сторону.
— Вообще у вас, — говорил я им, — американский, «ургий- ный» подход: мол, цивилизация все уравняла и сгладила различия. А у Монтескье — «гонийный» подход: тогда Природа была еще сильна и обступала, и влияла, была могуча, и ее предопределения народам и странам были очевидны, прозрачны. Потом они позакрылись — под пологом одинаковой городской цивилизации. Тем нам дороже эти свидетельства доцивилизованных времен — для наших национальных миропониманий: то, что под спудом машин, дорог, телефонов и проч.
— То же самое, чтобы вам было понятно, — продолжал пояснять я, — и Фрейд делает, врач-психиатр: раскапывает глубину досознательного бытия. Вы ж это принимаете! Так и Монтескье читайте — всерьез и с поучением…
Ну что ж: можно начать свой день — на улицу выйти. Уже 10.
Во всяком случае, успокойся и в «американку» не лезь вживаться, вписываться: не удастся — ни издать себя тут, ни понравиться реакциями, чтоб пригласили тебя, да еще и Светлану, на следующий год, как ты проговорился о своем желании Кате Кларк. Она сразу намотала на слух: конкуренты! Нечего привечать и помогать, еще и рекламировать меня!..
Отторгнут чудака-дурака непрактичного, еще такое говорящего простодушно.
Нет, тебе сюда взойти — разве что, как Бахтину: как уже русско-советской культуры монументу, кого когда-то изучать и конференции организовывать, и на этом себе нишу научную сделать, как вон Кларк и Холквист на Бахтине, другие — на Булгакове, Набокове и проч. Так что делай свое чудаковатое дело — там, у себя. И не соблазняйся рыпаться. Хотя полезно было побыть — и примериться и понять: не тае! не твое! не для тебя!.. ТутЭпштейнам пировать — с остроумными эссеями.
Меланхолик с флегматиком…
30.10.91. А вообще-то работаешь ты тут как славно!..
…О, какое ядовитое змеение в глазу слева — единственном, да еще и ячменном со вчера! И что ты суешься-рыпаешься? Замри! А то — еще расширяться лезешь! Солитер ведь! А лезешь себя в мир преподносить и проситься размножаться — в печать!..
Сократом утешался на ночь. Но он все — на людях: совершенно городской и социальный человек, человек общения и разговоров. Один, наверное, и не думал, а в разговорах — раскалялся. Как я — в писании.
Был приятный человек — в общении. А ты вот оказался не приятный человек в общении; еще и над американцами потешаешься, что они стремятся друг дружке приятными быть: вон как президент Чейс что-то все время вчера веселое рассказывать старался, умелец, и Присцилла заразительно похохатывала.
Под конец остались вчетвером: Ирина (ждала, что Юз за ней заедет), Присцилла, ее Билл и я. Я заметил: — Четыре темперамента тут меж нас все: Присцилла — холерик, Ира — флегматик, я — меланхолик, а Билл — сангвиник, легкий человек.
И подумал: тяжкое бы, невозможное сочетание — меланхолик с флегматиком, как бы ты с Ириной, тяжко-ровной, не возмущаемой: как бы с инерцией тупой матери-земли. Оказалось, что это она должна была меня захватить-подвезти, но забыла. У меня столько от этого переживаний и расстройств, а она смеется, как над забавным запамятованием. Антипатия легкая меж нас от этого случая нарастает. А почему? Красивая женщина, помогала тебе на первых порах, опекала — мало? Еще в претензии!..
Что ж ты: на встрече в «русском доме» со студентами месяц назад говорил, что хочешь быть Апонзо Кеханой Добрым — просто приятным человеком людям, своим, домашним. Так постарайся и для чужих. Что ж снова в Дон Кихоты лезешь, активничаешь?
31.10.91. Ох, раскачиваю себя с утра — обессиленного. Накачал воздухом, душем, завтраком — кажется, ничего! Ячмень прошел, в животе вроде тоже комфортно. Только голова бедная тут перерабатывается. Ну ладно — восхитись! Ведь сегодня Платона философские мифы подавать будешь!
Веч. Закончил и переписал начисто письмо Ульрике фон Мольтке в Дартмут. Трудоемкое дело!..
ПИСЬМО В ДАРТМУТ
(самоперевод с английского)
Октябрь. 26, 31. 1991
Дорогая Ульрика фон Мольтке!
Ваше письмо, этот Schwung («порыв», нем. — Г.Г.) спонтанных чувств и идей, сильно впечатлили меня. Событий такого рода нельзя ожидать, они могут лишь случаться: это поражает, как некое сверхъестественное вторжение в твою жизнь и как духовный дар. Я осмеливаюсь объяснить это каким-то Wahlver- wandschaft («Избирательное сродство», нем. — название романа Гёте. — Г.Г.), которое Вы могли чувствовать, слушая мою лекцию, — так же, как я испытываю эту родственность, читая и перечитывая Ваше письмо. Я бы выразил мое ощущение при чтении Вашего письма стихами нашего русского поэта Тютчева (которые в моем топорном переводе могли бы звучать так:)
Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать…
Американцы — бесплодная почва для синтетического способа мышления, которым работаю я и что применял, как я предполагаю, Юджин Розеншток-Хюсси, книгу которого я ожидаю получить, благодаря Вашей любезности (и уже получил ее — благодарю Вас. — 31.10.91). Метафизический интерес чужд американцам — тот интерес, который так глубоко прирожден Германской и Русской душам. И только представьте себе! Надо было случиться такому совпадению, что одна прибывает в Америку из Германии (Ваше имя напоминает мне знаменитую немецкую аристократическую и военную семью — не ошибаюсь ли я?), другой — из России, чтобы искра взаимного понимания и симпатии пронизала нас!..
И какое же жестокое историческое qui pro quo («недоразумение», лат. — Г. Г.) бросало нас в войны друг против друга, вместо того, чтобы работать вместе в созидании Евразийской цивилизации, как это было так естественно для Петра Великого, для русских шеллингианцев и гегельянцев в XIX веке, для Шпенглера и Рильке, которые любили и понимали Россию!.. В наши дни Россия в высшей степени нуждается в германской помощи и обучении, и я предвижу период нового полезного германского влияния…