Научная литература о смерти была такой обширной и часто такой эзотерической и далекой от психиатрии, что я осознал, что мог бы привнести нечто уникальное, рассказав о своей работе с пациентами. В то время клинической литературы о смерти было очень мало, и я знал, что мне придется искать собственный путь. Однако как я ни старался обсуждать со своими психотерапевтическими пациентами связанные со смертью тревоги, мне не удавалось вовлечь их в обстоятельную беседу. Мы занимались этой темой пару минут, а потом разговор уплывал куда-нибудь еще. Оглядываясь на те времена, я теперь думаю, что мог бессознательно давать своим пациентам понять, что сам не готов говорить об этом.
Поэтому я принял важное решение, которое определило направленность следующих десяти лет моей клинической практики: я решил работать с пациентами, которым приходится говорить о смерти, поскольку они с ней уже столкнулись. Я начал консультировать пациентов стэнфордского онкологического отделения, которым диагностировали рак на неизлечимой стадии.
В то время я побывал на лекции Элизабет Кюблер-Росс, первопроходца в работе с умирающими, и был поражен ее первым вопросом, заданным тяжело больному пациенту: «Насколько вы больны?» Я счел этот вопрос чрезвычайно ценным; он говорит о многом, а именно: что я открыт и готов идти туда, куда желает двигаться пациент, даже в самые темные закоулки.
Я был особенно поражен той колоссальной изоляцией, которая сопровождает встречу с неизлечимой болезнью. Это изоляция двусторонняя: во-первых, сами пациенты воздерживаются от обсуждения своих ужасных, пугающих мыслей из страха погрузить в депрессию родственников и друзей; а во-вторых, близкие пациента держатся подальше от этой темы, чтобы еще сильнее его не расстроить.
Чем больше онкологических больных я встречал, тем больше убеждался, что психотерапевтическая группа могла бы облегчить эту изоляцию. Онкологи, с которыми я разговаривал о своих планах, поначалу осторожничали и не поддерживали меня. Дело было в начале семидесятых, и создание такой группы казалось шагом безрассудным и потенциально вредоносным. Более того, она была бы беспрецедентной: в научной литературе не попадалось ни единого упоминания о группе для раковых больных.
Но по мере того как я набирался опыта, во мне крепла уверенность, что такая группа могла бы многое дать пациентам, и я начал говорить о ней в стэнфордском медицинском сообществе. Вскоре в моем кабинете появилась Пола Уэст, пациентка с метастатическим раком груди. Ей предстояло сыграть важную роль в моей работе с раковыми пациентами. Поле приходилось терпеть боль из-за метастазов в спинном мозге, однако она переносила свою болезнь с выдающимся достоинством.
Впоследствии я описал отношения с ней в рассказе «Путешествия с Полой», опубликованном в сборнике «Мамочка и смысл жизни». Ее история начинается так:
Когда Пола впервые вошла в мой кабинет, я был сразу же покорен ее внешностью: достоинством осанки; сияющей улыбкой, которая окутала меня; буйной копной по-мальчишески коротких, ослепительно-белых волос; и светом – иначе и не скажешь – ее мудрых, внимательных голубых глаз.
– Меня зовут Пола Уэст, – представилась она. – У меня рак в последней стадии. Но я не раковая пациентка.
И действительно, на протяжении всего пути рядом с ней, в течение многих лет, я никогда не воспринимал ее как пациентку. Она лаконично и точно рассказала истории своей болезни: рак груди, обнаруженный пять лет назад; хирургическое удаление этой груди; затем рак другой груди, удаление и этой груди тоже. Химиотерапия с сопровождающими ее ужасами: тошнотой, рвотой, полной потерей волос. А потом лучевая терапия – допустимый максимум. Но замедлить распространение рака – в череп, позвоночник, глазницы – не удалось. Рак Полы требовал пищи, и хотя хирурги то и дело подносили ему жертвы – груди, лимфатические узлы, яичники, надпочечники, – он был ненасытен.
Воображая себе обнаженное тело Полы, я видел грудную клетку, исполосованную шрамами, без грудей, без плоти, без мышц – словно шпангоуты потерпевшего крушение галеона, а под грудной клеткой – живот с рубцами от операций, и все это поддерживают толстые, громоздкие, распухшие от стероидов бедра. Короче говоря, пятидесятипятилетняя женщина без грудей, надпочечников, яичников, матки и, я уверен, без либидо.
Мне всегда нравились откровенно чувственные, полногрудые женщины с упругими, грациозными телами. Но когда я впервые увидел Полу, случилась удивительная вещь: я счел ее прекрасной и влюбился в нее.
Пола согласилась вступить в маленькую группу вместе с тремя другими умирающими пациентами. Мы впятером проводили девяностоминутные сеансы в уютной комнате для групповой терапии в здании психиатрического отделения. Я начал просто – со слов о том, что все члены группы больны раком и что я верю, что мы сможем помочь друг другу, делясь нашими мыслями и чувствами.
Одним из участников группы был Сэл, тридцатилетний мужчина в инвалидном кресле, который, как и Пола, оказался личностью невероятной. Хотя у него была множественная миелома в поздней стадии (болезненный инвазивный рак костей, вызывающий множество раздробленных переломов) и он был от шеи до бедер полностью закован в гипсовый корсет, его дух оставался неукротим. Неизбежность смерти щедро наполнила жизнь Сэла новым чувством смысла и настолько преобразила его, что теперь он воспринимал свою болезнь как духовное служение. Он согласился присоединиться к группе в надежде помочь другим обрести такое же избавление.
Хотя Сэл вступил в нашу группу на шесть месяцев раньше, чем следовало бы, – пока она была еще слишком мала, чтобы дать ему аудиторию, которой он искал, – он нашел для себя и другие площадки. В первую очередь средние школы, где Сэл выступал перед неблагополучными подростками. Я слышал, как он громогласно доносил до них свои идеи.
Вы хотите повредить свое тело наркотиками? Хотите убить его выпивкой, травкой, кокаином? Вы хотите расплющить свое тело в автокатастрофах? Прикончить его? Сбросить его с моста Золотые Ворота? Вам оно не нужно? Что ж, тогда подарите свое тело мне! Отдайте мне его. Мне оно нужно. Я возьму его – я хочу жить!
Его речь невозможно было слушать без дрожи. Мощь его подачи удесятерялась из-за той особенной силы, которую мы всегда придаем словам умирающих. Школьники слушали в молчании, ощущая, как и я, что он абсолютно честен, что у него больше нет времени играть в игры или притворяться.
Еще одну возможность для проповеди дала Сэлу другая пациентка, Эвелин, тяжело больная лейкемией. Эвелин, которую привезли на группу на кресле прямо вместе с капельницей и в процессе переливания крови, сказала собравшимся:
– Я знаю, что умираю, я могу это принять. Это больше не имеет значения. Зато имеет значение моя дочь. Она отравляет мои последние дни!
Эвелин описала свою дочь как «мстительную, не способную любить женщину». За много месяцев до этого у них произошла неприятная и глупая ссора из-за того, что дочь Эвелин, которая заботилась о ее кошке, накормила ее не тем кормом. С тех пор они не разговаривали.
Выслушав ее, Сэл заговорил просто и прочувствованно:
– Послушай, что я хочу сказать, Эвелин. Я тоже умираю. Позволь тебя спросить: какая разница, что там ест твоя кошка? Какая разница, кто первым пойдет на уступку? Ты знаешь, что у тебя осталось не так много времени. Давай перестанем притворяться. Любовь твоей дочери – самая важная для тебя вещь на свете. Не умирай, пожалуйста, не умирай, не сказав ей об этом! Это отравит ей жизнь, она никогда не оправится – и передаст этот яд своей дочери! Разорви этот круг! Разорви круг, Эвелин!
Призыв Сэла достиг цели. Хотя через несколько дней Эвелин умерла, сестры в отделении сказали нам, что она, тронутая словами Сэла, со слезами помирилась с дочерью. Я очень гордился Сэлом. Это был первый триумф нашей группы!
После нескольких месяцев работы группы я почувствовал, что узнал достаточно, чтобы начать работать с бо́льшим числом пациентов. Также я решил, что группа, однородная по составу, может оказаться более эффективной. У большинства пациенток, которых я консультировал, был метастатический рак груди, так что я решил сформировать группу, состоявшую исключительно из пациенток с этой болезнью. Пола всерьез взялась за поиски добровольцев. Мы провели собеседования, приняли семь новых пациенток и официально объявили о начале сеансов.
Пола удивила меня, начав первый сеанс со старой хасидской притчи:
У одного раввина состоялась беседа с Господом о рае и аде.
– Я покажу тебе ад, – сказал Господь и привел раввина в комнату, где стоял большой круглый стол.
Люди, сидевшие за столом, умирали от голода и отчаяния. Посреди стола стоял гигантский котел с рагу, которое пахло так вкусно, что у раввина потекли слюнки. У каждого из сидевших вокруг стола была в руке ложка с длинной ручкой. Хотя эти длинные ложки доставали до котла, их рукояти были длиннее, чем державшие их руки. И люди не могли донести пищу до рта. Раввин видел, что их страдания были ужасны.
– А теперь я покажу тебе рай, – сказал Господь, и они вошли в другую комнату, точно такую же, как первая.
Там был такой же большой круглый стол, такой же котел с рагу. Люди держали в руках точь-в-точь такие же ложки с длинными ручками – но здесь все присутствующие были упитанными и сытыми, они смеялись и разговаривали. Раввин не мог понять, в чем дело.
– Это просто, но требует определенной сноровки, – пояснил Господь. – Видишь ли, в этой комнате люди научились кормить друг друга.
Я вел группы много десятков лет, но такого вдохновенного начала не было ни разу. Эта группа быстро сплотилась. Когда кто-то из ее участниц умирал, я вводил новых. И так на протяжении десяти лет. Я приглашал ординаторов-психиатров вести эту группу вместе со мной в течение года, а затем на несколько лет ко мне присоединился новый сотрудник факультета, психиатр Дэвид Шпигель.