Япония была первой остановкой за мой годичный творческий отпуск. У меня только что завершился трудный период: я в очередной раз отредактировал свой учебник по групповой психотерапии. Когда учебник пишут новички вроде меня, они, как правило, не сознают: если их детище будет пользоваться успехом, они окажутся в кабале на всю жизнь. Учебники необходимо пересматривать каждые несколько лет, особенно если в этой области появляются новые исследования и происходят перемены – а в случае групповой психотерапии именно так и было. Если учебник не редактировать, преподаватели будут искать более современное пособие для своих занятий.
Осенью 1987 года наше семейное гнездо опустело: мой младший сын Бен уехал учиться в Стэнфорд. После того как я отослал новую редакцию учебника издателю, мы с Мэрилин отпраздновали новообретенную свободу целым годом заграничных путешествий с двумя длительными остановками на Бали и в Париже – для занятий писательством.
Уже давно я подумывал написать книгу совершенно нового для себя типа. Всю свою жизнь я любил сюжеты и в свои профессиональные тексты нередко протаскивал контрабандой психотерапевтические истории – одни умещались в пару строк, другие растягивались на несколько страниц. За прошедшие годы многие читатели моего учебника по групповой психотерапии сообщали мне, что были готовы мириться с длинными страницами сухой теории, потому что знали, что впереди их ждет очередная история.
Так что в возрасте пятидесяти шести лет я решился на знаменательную перемену в своей жизни: я буду продолжать учить молодых психотерапевтов своими творческими работами, но возвышу повествование, выведя его на передний план и позволяя ему стать главным каналом для того, чему я хочу учить. Я чувствовал, что пришло время дать свободу моему внутреннему рассказчику.
Перед отъездом в Японию мне совершенно необходимо было освоить мой новоприобретенный гаджет – портативный компьютер. Так что мы арендовали на три недели домик в орегонском городке Эшланд, в который не раз приезжали ради его необыкновенного театрального фестиваля. По вечерам мы смотрели спектакли, но днем я усердно учился печатать на ноутбуке. Когда я почувствовал, что уверенно им пользуюсь, мы отбыли к своему первому пункту назначения – в Токио.
На том этапе я набирал текст одним пальцем. Все мои прежние книги и статьи были написаны от руки (или, как в одном случае, надиктованы). Но для того чтобы пользоваться этим новым компьютером, я должен был научиться печатать, и мне удалось добиться успеха благодаря необычному методу. Все время долгого перелета в Японию я играл в одну из первых видеоигр: мой космолет атаковали корабли пришельцев, палившие по нему ракетами в форме букв алфавита; атаки можно было отражать, нажимая соответствующую клавишу на клавиатуре. Это было необыкновенно эффективное обучение, и к тому времени, как самолет приземлился в Японии, я уже умел набирать текст.
После Токио мы полетели в Пекин, где встретились с четырьмя друзьями-американцами и, взяв гида, без которого в те годы нельзя было обойтись, отбыли в двухнедельный тур по Китаю. Мы осматривали Великую Китайскую стену, Запретный город и совершили речную экскурсию в Гуйлинь, где, открыв рты, восхищенно разглядывали высившиеся в отдалении горы, напоминавшие карандаши. И во всех этих поездках я продолжал размышлять о том, как буду писать собрание психотерапевтических рассказов.
Однажды в Шанхае мне немного нездоровилось из-за перемены погоды, и я не поехал с остальными на экскурсию, решив вместо этого отдохнуть. Из своего портфеля, битком набитого надиктованными заметками о сеансах, я наугад выбрал одну папку (из двадцати пяти) и перечитал отчеты о семидесяти пяти сеансах терапии, проведенных с Солом, шестидесятилетним исследователем-биохимиком.
В тот день, блуждая в одиночестве по неприметным переулкам Шанхая, я набрел на большую, красивую и давным-давно заброшенную католическую церковь. Войдя в нее сквозь незапертые двери, я бродил по проходам, пока мой взгляд не упал на исповедальню. Убедившись, что больше никого в храме нет, я сделал то, что мне всегда хотелось сделать: проскользнул внутрь и сел на место священника. Я думал о поколениях священников, которые принимали исповеди в этой каморке, и представлял, что они выслушивали, – столько раскаяния, столько стыда, столько вины!.. Я завидовал этим людям Божьим: я завидовал их праву объявлять страдальцу: «Ты прощен». Какая терапевтическая мощь! Мои собственные возможности в сравнении с ней казались ничтожными.
После того как я около часа просидел, погруженный в размышления, на этом древнем месте человека, наделенного властью, случилась замечательная вещь: я соскользнул в грезу наяву, во время которой мне явился целиком весь сюжет рассказа «Три нераспечатанных письма». Я внезапно узнал об этом рассказе все: мне стали понятны его герои, его развитие, кульминационные моменты. Мне отчаянно хотелось записать это, пока оно не испарилось, но у меня не было при себе ни бумаги, ни ручки (не забудьте, это было в доайфонную эру) – никакого способа запечатлеть свои мысли.
Обыскав церковь, я обнаружил в пустом книжном шкафу завалявшийся огрызок карандаша в дюйм длиной, но ни единого клочка бумаги, поэтому воспользовался единственным бумажным предметом, который оказался под рукой – чистыми страницами паспорта, на которых и нацарапал основные моменты. Это был первый рассказ из сборника, который я в итоге назвал «Палач любви».
Пару дней спустя мы попрощались с друзьями и Китаем и вылетели на Бали. Нам предстояло провести два месяца в экзотическом доме, который мы сняли. Там я и начал писать всерьез. У Мэрилин тоже был творческий проект, который в итоге оформился в книгу «Кровные сестры: Французская революция в воспоминаниях женщин». Хотя мы горячо любим наших четверых детей, свобода не могла нас не радовать: это был наш первый долгий совместный отпуск без детей за все время после медового месяца, который мы тридцать три года назад провели во Франции.
Наш балийский дом поражал воображение, ничего подобного мы в жизни не видели. Снаружи видна была только высокая стена, окружавшая обширный участок земли, заросший буйной тропической растительностью. В этом доме не было стен – только навесные ширмы, разделявшие и отгораживавшие отдельные помещения. Спальня располагалась на втором этаже, а ванная – в отдельном строении.
Наша первая ночь там была незабываемой: около полуночи на нас опустился рой летучих насекомых, их были миллионы. Мы настолько оторопели, что натянули простыни на головы. Я с тоской глядел на наши чемоданы, планируя с первыми же лучами солнца убраться отсюда как можно дальше и как можно быстрее. Но к восходу все стихло, все насекомые куда-то подевались, а слуги клялись и божились, что такой вылет роя спаривающихся термитов случается лишь один раз в году.
Птицы в радужных оперениях прыгали по затейливо переплетенным деревьям в саду и выводили непривычные мелодии. Аромат незнакомых цветов пьянил нас, и мы обнаружили в кухне запасы неизвестных нам плодов. Обслуга из шести человек жила в хижинах на территории поместья; они целыми днями убирали, готовили, возились в саду, играли на музыкальных инструментах и составляли украшения из цветов и фруктов для частых религиозных празднеств.
Бали, 1988 г.
Трехминутная прогулка – из задних ворот поместья по песчаной тропке, – и мы оказывались на великолепном пляже Кута, в те дни еще девственном и безлюдном. И все это обходилось нам в куда меньшую сумму, чем та, что мы получали за наш дом в Пало-Альто, сданный перед отъездом в аренду.
Написав «Три нераспечатанных письма» – рассказ о Соле – по заметкам, набросанным в паспорте, я проводил утренние часы на садовой скамейке, перебирая рабочие записи в поисках следующей истории. После полудня мы с Мэрилин часами бродили вдоль пляжа, и – почти неосязаемо – очередная история зарождалась и набирала силу, чтобы заставить меня отложить в сторону все заметки и посвятить себя целиком этому конкретному рассказу.
Начиная писать, я понятия не имел, куда история заведет меня и какую форму примет. Глядя, как она пускает корни и выбрасывает побеги, как побеги вскоре начинают переплетаться, я чувствовал себя почти что посторонним наблюдателем.
Я часто слышал от писателей, что истории пишут себя сами, но вплоть до этого момента не понимал, что это значит. Спустя два месяца я совершенно по-новому, более глубоко, оценил старый анекдот об английском романисте XIX века, Уильяме Теккерее, который Мэрилин рассказала мне много лет назад. Однажды вечером, когда Теккерей вышел из своего кабинета, жена спросила его, как идут дела с его книгой. Он ответил: «О, какой ужасный день! Пенденнис [один из его персонажей] выставил себя дураком, и я попросту не смог его остановить».
Вскоре я привык слушать, как мои персонажи беседуют друг с другом. Я все время подслушивал – даже завершив работу над текстом и шагая рука об руку с Мэрилин по одному из бесконечных, гладких как масло пляжей.
А потом у меня случился еще один творческий опыт – одно из пиковых переживаний моей жизни. В какой-то момент, глубоко погрузившись в очередной рассказ, я заметил, что мой ветреный разум заигрывает с другой историей, формирующейся за пределами моего непосредственного восприятия. Я воспринял это как сигнал, сверхъестественный знак от самого себя, указывающий, что история, которую я пишу, подходит к концу, а другая готовится родиться.
Теперь, когда все мои тексты существовали только в этом непривычном для меня компьютере, я все сильнее нервничал из-за того, что у меня не было при себе бумажных копий моей работы (устройств для резервного копирования – таких, как «Дропбокс» или «Тайм машин», – и флэш-накопителей еще не существовало). Увы, моему переносному принтеру фирмы «Кодак» не понравилось путешествовать и, проведя на Бали всего месяц, он испустил дух.
Встревоженный перспективой, что мои труды навсегда исчезнут в недрах компьютера, я обратился за помощью. Оказалось, что на Бали существует ровно один принтер – в компьютерной школе Денпасара, столицы острова. В один прекрасный день я привез свой компьютер в эту школу, дождался окончания занятий и то ли мольбами, то ли взяткой – не помню, чем именно, возможно, и тем и другим – убедил учителя распечатать драгоценную копию завершенной на тот момент работы.