анхолия… Я больше не вижу никакого смысла жить, хоть бы даже и полгода, все переполнено, болезненно, противно. Я слишком от многого отказываюсь и слишком страдаю… Я больше не сделаю ничего хорошего, так к чему это всё!»
В 1882 году произошло катастрофическое для Ницше событие: окончились крахом его страстные, хотя и исключительно платонические, отношения с Лу Саломе – молодой русской красавицей, рожденной возбуждать страсть в великих мужчинах (ею увлекались и Фрейд, и Райнер Мария Рильке). Ницше и его друг Пауль Рэ были оба влюблены в Лу Саломе, и они втроем строили планы жить вместе в Париже. Но в 1882 году эти планы сорвались из-за того, что между Паулем и Лу возникли сексуальные отношения. Ницше был вне себя от горя и впал в великое отчаяние.
Таким образом, все указывало, что именно 1882 год должен стать временем действия моей книги: это был крайний упадок в жизни Ницше – период, когда он более всего нуждался в помощи. Кроме того, это был очень хорошо задокументированный год для всех моих главных персонажей: Ницше, Брейера, Фрейда (тогда студента-медика) и Лу Саломе.
Я всю свою жизнь читал романы и, можно сказать, ими жил, но совсем не имел опыта в сочинении чего-то подобного. Я ломал голову, как вставить мой вымышленный сюжет в 1882 год, не меняя исторических событий, и смог придумать только одно решение: расположить все действие романа в воображаемом тринадцатом месяце этого года. Возможно, я был чрезмерно осторожен: я отважился перейти в область вымысла, но отказывался рисковать. Я стол одной ногой в реальности и использовал исторических персонажей и события, вместо того чтобы изобретать собственных, – вплоть до заимствования некоторых диалогов Ницше из его писем. У меня было ощущение, будто я учусь ездить на велосипеде с боковыми колесами.
В конце концов я поставил мысленный эксперимент, который послужил краеугольным камнем для всей книги. Я сказал себе: представь, что бы случилось, если бы Фридрих Ницше был помещен в такой момент истории, когда он, с учетом его опубликованных работ, мог изобрести психотерапию, способную исцелить его самого.
Какая жалость, часто думал я, что невозможно перенести эту историю на десять лет позже и вообразить терапевтическую встречу между двумя непревзойденными гениями – философом Ницше и психоаналитиком Фрейдом! Но история оставалась несговорчива: в 1882 году Фрейд был еще юным студентом-медиком, и прославленным практиком ему предстояло стать только через десять лет. К тому времени Ницше уже страдал разрушительной болезнью мозга (вероятнее всего, третичного сифилиса), результатом которой стала тяжелая деменция на всю оставшуюся жизнь.
К кому в 1882 году Ницше мог обратиться за помощью? Мои исторические изыскания не добыли никаких имен практиков-терапевтов в Вене – или, если уж на то пошло, нигде в мире: всей области психотерапии еще только предстояло родиться. Как я уже упоминал ранее, мы часто считаем Фрейда отцом психоанализа, но он был гораздо бо́льшим: он был отцом психотерапии как таковой.
В итоге я решил «отправить» Ницше на консультацию к доктору Йозефу Брейеру, учителю и наставнику Фрейда. Он был выдающимся врачом, и его часто вызывали лечить видных современников, включая и членов королевских семейств, страдавших загадочными заболеваниями. Более того, в 1880 году Брейер разработал уникальную психологическую терапию, предтечу психоанализа, с целью помочь страдавшей истерией пациентке, известной как Анна О.
Брейер не рассказывал о своем инновационном методе лечения Анны О. никому, кроме своего студента Зигмунда Фрейда, который также был другом его семьи, и, возможно, еще кого-то из студентов-медиков. А отчет о лечении Анны он опубликовал лишь двенадцать лет спустя, в «Исследованиях истерии» – книге, которую написал совместно с Фрейдом.
Но как связать Брейера и Ницше? Я случайно наткнулся на один удобный исторический факт: в 1882 году брат Лу Саломе учился на первом курсе в медицинской школе, где преподавал Брейер. Я вообразил следующий сценарий: Лу Саломе, терзаясь чувством вины из-за той боли, которую она причинила Ницше, делится переживаниями с братом, а тот, вспоминая занятие, во время которого его учитель Брейер рассказывал о своем лечении Анны О., уговаривает сестру посоветоваться с Брейером. Более опытный романист без колебаний выдумал бы все эти события, но я держался своей мантры: «Вымысел – это история, которая могла бы случиться».
В конце концов первая часть замысла устоялась. Через посредничество Лу Саломе Ницше приходит на консультацию к Брейеру, чтобы тот помог ему справиться с физическими недугами. Брейер пытается найти способ заняться психологическим неблагополучием Ницше, но Ницше слишком горд и отказывается подчиняться авторитету. Брейер пробует все известные ему тактики, но безрезультатно, и лечение застревает на мертвой точке.
В этот момент, пытаясь не отклоняться от исторических характеров Ницше и Брейера, я загнал себя в угол и несколько дней не мог придумать, как двигаться дальше. Я знаю, что многие писатели вначале создают подробный план произведения, но я передаю эту работу своему бессознательному и позволяю персонажам и событиям органично развиваться на сцене моего разума, в то время как я просто записываю за ними и шлифую готовую работу. В этом случае развитие зашло в тупик.
Мы с Мэрилин слышали о Силуэте – чудесном, редко посещаемом острове неподалеку от Маэ, и отправились туда паромом на выходные. Вскоре после нашего прибытия разразилась тропическая буря с сильными ветрами и мощными ливнями, так что у меня не было иного выбора, кроме как сидеть в четырех стенах и писать. Именно там меня поразила молния вдохновения, которая разрешила проблему Ницше – Брейера.
Найденное решение настолько взволновало меня, что я выбежал наружу, под проливной дождь, чтобы найти Мэрилин. Наконец я отыскал ее в ресторане-баре отеля и, не сходя с места, прочел ей вслух последние несколько строк главы, в которой Брейер идет домой после того, как Ницше в очередной раз отверг попытки лечить его.
Он вслушивался в звуки ветра, своих шагов, хруст ледяного наста под ботинками. И внезапно он нашел тот способ, тот единственный способ! Он ускорил шаг. Всю дорогу до дома он повторял в такт скрипу снега под ногами: «Я знаю как! Я знаю как!»
Проснувшееся в Мэрилин любопытство – что же случится дальше – было превосходным знаком, и я продолжил читать развязку. Изобретательная идея Брейера состояла в том, чтобы лечить своего яростно противящегося пациента, поменявшись с ним ролями и попросив Ницше стать его терапевтом. Эта смена ролей – ключевая идея, вокруг которой вращается все последующее действие.
Годы спустя, когда я писал об этом романе эссе для сборника «Хрестоматия Ялома»[30], я задумался о происхождении той ключевой идеи. Возможно, она родилась из романа Германа Гессе «Игра в бисер», в котором есть история о двух целителях, молодом и старом, которые живут на разных концах континента. Молодой целитель заболевает, впадает в отчаяние и пускается в долгий путь, чтобы искать помощи у своего соперника Диона.
Однажды вечером, остановившись на привал в оазисе, молодой человек втягивается в разговор с другим путешественником, стариком, который оказывается самим Дионом, – тем самым человеком, к которому он шел! Дион приглашает молодого целителя к себе домой, где они вместе живут и работают долгие годы, вначале как ученик и учитель, затем как товарищи. Много лет спустя, когда Дион заболевает, он зовет к себе своего младшего товарища и говорит:
– Я должен открыть тебе великую тайну. Помнишь тот вечер, когда мы встретились и ты сказал мне, что идешь повидать меня?
– Да, да. Я никогда не забуду тот вечер и свою первую встречу с тобой.
– Так вот, – говорит Дион, – я тоже пребывал тогда в отчаянии и шел к тебе попросить о помощи!
Аналогичный обмен ролями происходит в «Чрезвычайной ситуации», малоизвестной неоконченной пьесе, написанной психиатром Гельмутом Кайзером и опубликованной в одном психиатрическом журнале в 1962 году. В этой пьесе женщина приходит к психотерапевту и умоляет помочь ее мужу, тоже психотерапевту, который пребывает в такой глубокой депрессии, что может покончить жизнь самоубийством.
– Конечно, я готов с ним встретиться. Попросите его позвонить, чтобы мы назначили время сеанса, – соглашается терапевт.
– В том-то и проблема! Мой муж отрицает, что он в депрессии, и отказывается прибегать к терапии.
– В таком случае, – говорит терапевт, – мне жаль, но я не вижу, каким образом я мог бы помочь.
– Вы могли бы встретиться с ним, притворившись пациентом, а потом найти способ помочь ему, – возражает женщина.
Увы, мы не узнаем, сработала ли эта стратегия, поскольку остальная часть пьесы так и не была написана.
Впоследствии мне пришло в голову, что я был свидетелем аналогичной ситуации в собственной жизни. Как-то раз я видел, как Дон Джексон, психиатр, отличающийся изобретательностью своего подхода, беседовал с больным хронической шизофренией. Пациент был одет в фиолетовые брюки и струящийся пурпурный халат. Он проводил свои дни в палате, величественно восседая на высоком кресле, и молча взирал как на сотрудников, так и на пациентов, словно они были его подданными.
Доктор Джексон пару минут наблюдал это царственное поведение пациента, затем рухнул перед ним на колени, склонил голову до земли и вручил этому человеку ключи от палаты со словами: «Ваше величество, это вы, а не я, должны ими владеть».
Пациент ошарашенно уставился на ключи и коленопреклоненного психиатра и произнес первые за много дней слова: «Мистер, один из нас определенно спятил».
Ближе к концу нашего пребывания на Сейшелах я стал замечать ухудшение зрения вкупе с очень болезненной реакцией на утренний свет. Местный врач дал мне какой-то бальзам, который уменьшал боль, но светобоязнь не проходила, и вскоре мне уже приходилось оставаться в темноте примерно до полудня, после чего свет становился более терпимым.