Единственным помещением без окон была ванная, так что каждое утро до полудня я писал в ванной комнате, пользуясь только светом своего компьютера. Это были первые симптомы дистрофии Фукса – болезни роговицы, которая станет для меня источником дискомфорта и проблем со зрением на много лет. При этом расстройстве происходит уменьшение числа эпителиальных клеток роговицы, которые перерабатывают жидкость, накапливающуюся за ночь, когда веки сомкнуты. Роговица становится утолщенной и вздутой, что ухудшает зрение. Когда утром глаза открываются, жидкость из роговицы постепенно испаряется, и в течение дня зрение медленно улучшается.
Работа над романом шла так хорошо, что я остался бы на Сейшелах и дольше, проводив Мэрилин в Париж, но мне необходимо было побывать у офтальмолога. В Париже я узнал, что единственная для меня возможность – пересадка роговицы, процедура, которую я отложил до нашего возвращения в Стэнфорд.
Мы сняли неподалеку от Люксембургского сада квартиру с превосходными ставнями. Они позволяли мне писать в темноте на протяжении следующих двух месяцев, пока я не закончил книгу. Я отослал рукопись своему агенту, Ноксу Бургеру, который представлял издателям «Палача любви». Он тут же отверг ее со словами: «Я не смогу продать этот роман: в нем же ничего не происходит!»
Чтобы улучшить мои навыки в написании сюжетов, он предложил мне почитать рукопись «Красной площади» – нового романа одного из писателей, с которыми он сотрудничал, Мартина Круза Смита. В поисках другого агента я отослал рукопись Оуэну Ластеру из литературного агентства «Уильям Морис», и он сразу же ее принял и продал «Бейсик Букс». Этот издательский дом занимался нехудожественной литературой и лишь один раз за всю свою историю опубликовал роман (это был «Врачующий желание» Аллена Уилиса).
Я рядом с башней из бесплатных экземпляров «Когда Ницше плакал», Вена, 2009 г.
После публикации в «Нью-Йорк таймс» появилась короткая уничижительная рецензия, в которой «Когда Ницше плакал» был назван «усыпляющим романчиком». Но после в других газетах и журналах появился ряд в высшей степени позитивных рецензий, а пару месяцев спустя роману «Когда Ницше плакал» калифорнийским Клубом Содружества была присуждена золотая медаль – как лучшему беллетристическому произведению года.
Угадаете, кому досталась вторая премия? «Красной площади» Мартина Круза Смита! Мэрилин не замедлила известить о награде как рецензента «Нью-Йорк таймс», так и моего бывшего агента, Нокса Бургера.
Ялом с женой, Мэрилин, и собственным портретом на торжественном ужине в венской ратуше, 2009 г.
Продажи «Когда Ницше плакал» в Соединенных Штатах были неплохи, но мизерны в сравнении с его популярностью в других странах. Со временем роман был переведен на двадцать семь языков. Больше всего книг было продано в Германии, а самое большое число читателей романа на душу населения оказалось в Греции.
В 2009 году мэр Вены избрал его книгой года. Каждый год венский мэр выбирает книгу, которую затем печатают тиражом сто тысяч экземпляров и бесплатно раздают жителям Вены, оставляя стопки книг в аптеках, булочных, школах и на ежегодной книжной ярмарке. Мы с Мэрилин на несколько дней полетели в Вену для публичных презентаций, одна из них состоялась в Музее Фрейда. Там, в комнате, некогда служившей Фрейду гостиной, я провел открытое обсуждение романа с одним австрийским философом.
Кульминацией этой недели стал большой званый вечер для нескольких сотен гостей, который состоялся в городской ратуше под председательством мэра. После моей речи перед собравшимися был подан ужин, а завершилось мероприятие венским вальсом. Поскольку танцую я плохо, Мэрилин вальсировала с нашим добрым другом Гансом Штейнером, стэнфордским психиатром. Урожденный венец, ради такого случая он прилетел в Вену вместе с женой Джудит. Для всех нас это было незабываемое переживание.
Через два года после выхода книги, когда я ездил с публичными выступлениями в Мюнхен и Берлин, ко мне обратился немецкий режиссер с идеей снять документальный фильм, основанный на моих поездках в разные города Германии, в которых некогда жил Ницше. Мы вместе побывали на родине Ницше, в Рёккене, в том доме, где он провел детство, и в церкви, где проповедовал его отец.
Рядом с церковью находится могила самого Ницше, а также могилы его сестры и родителей. Ходят слухи, что по требованию сестры Ницше, Элизабет, его тело было перенесено на нынешнее место, чтобы она сама могла лежать между матерью и отцом.
В школе городка Пфорта, где Ницше учился, пожилой директор сообщил мне, что, хоть Ницше и блистал в классических предметах, первым учеником в своем классе он не был.
В веймарском доме Элизабет, превращенном в музей, я увидел официальные документы, оформленные при госпитализации Ницше в Йене незадолго до его смерти; диагноз недвусмысленно указывал – «паретический сифилис». На стене музея висела фотография Гитлера, вручающего Элизабет букет белых роз. Пару дней спустя в архиве Ницше в Веймаре я с огромным удовольствием подержал в руках один из первых черновиков «Так говорил Заратустра», написанный собственной рукой Ницше.
Несколькими годами позже режиссер Пинхас Перри снял фильм по роману «Когда Ницше плакал». Хотя это было малобюджетное кино, Ницше в нем замечательно сыграл Арманд Ассанте, актер, известный по комическим фильмам. Из разговора с Ассанте я узнал, что из всех своих шестидесяти ролей в кино он больше всего гордится ролью Ницше.
Один из величайших сюрпризов в моей жизни случился через одиннадцать лет после публикации романа, когда я получил письмо от исследовательницы Веймарского архива, с которой познакомился там во время одной из своих поездок в Германию. Она сообщила мне, что только что обнаружила датированное 1880 годом письмо Ницше от друга, который призывал философа проконсультироваться насчет его медицинских проблем у доктора Йозефа Брейера! Сестра Ницше, Элизабет, отвергла этот план под предлогом того, что он уже консультировался с несколькими другими именитыми врачами. Ницше называл сестру «дурой-антисемиткой», и вполне возможно, что она отвергла этот план из-за того, что Брейер был евреем.
Письмо к Ницше с предложением обратиться к Брейеру, как и два последующих на ту же тему, есть в английской аудиоверсии романа. Это ошеломительная находка подкрепила мою верность афоризму Андре Жида: «Вымысел – это история, которая могла бы случиться».
Глава тридцатая«Лжец на кушетке»
Побывав на седьмом небе со своим романом «Когда Ницше плакал», я был вынужден вернуться на землю, потому что мой учебник «Теория и практика групповой психотерапии» снова нуждался во внимании. Ему было уже десять лет, и требовалось обновить и освежить его, чтобы он мог и дальше конкурировать с другими учебниками.
Следующие полтора года я чувствовал себя впряженным в ярмо, день за днем изучая в библиотеке медицинской школы Стэнфорда проделанные за десятилетие исследования в области групповой терапии, добавляя в учебник релевантные новые сведения и – это было труднее всего – выбрасывая фрагменты старого материала.
А на задворках моего сознания постепенно формировался еще один роман. Во время велосипедных поездок и в тихие минуты перед сном я экспериментировал с сюжетами и персонажами – и вскоре начал работать над притчей, которую впоследствии назвал «Лжец на кушетке». Меня забавляла эта двусмысленность: в моей книге должно было много говориться и о лжи, и о психотерапии на кушетке[31].
Завершив период своего ученичества в написании романов, я выбросил тренировочные колесики и больше не суетился, прикидывая, как вписать персонажей и события в исторически достоверное время и место. В этом новом проекте я собирался доставить себе удовольствие, полностью сочинив сюжет, населенный придуманными персонажами. И, если только мир не более безумен, чем мне представлялось, должен был получиться такой вымысел, который не мог бы случиться ни при каких обстоятельствах.
Однако под прикрытием нереалистичных событий комического романа я намеревался исследовать серьезные и важные вопросы. Следует ли нам, как настаивали первые психоаналитики, скрывать свое истинное «я» и предлагать пациенту только интерпретации и «пустой экран»? Или, напротив, нам стоит быть открытыми и искренними, показывая пациентам наши подлинные чувства и переживания? А если так, то какие нас могут поджидать западни?
В профессиональной литературе я немало писал о первостепенной важности отношений в психотерапии. Преобразующей силой в терапии является не интеллектуальный инсайт, не интерпретация, не катарсис; изменения происходят благодаря глубокому, аутентичному взаимодействию между двумя людьми. Современная психоаналитическая мысль тоже постепенно приходит к выводу, что одной интерпретации недостаточно. Сейчас, когда я пишу эти слова, одна из наиболее широко цитируемых в последние годы психоаналитических статей носит заголовок «Неинтерпретативные механизмы в психоаналитической терапии: то самое «нечто большее», чем интерпретация».
Это «нечто большее», которое называют «моментами сейчас» или «моментами встречи», не слишком отличается от того, что мой вымышленный персонаж Эрнест в «Лжеце на кушетке» пытается описать в статье под названием «Пространство между пациентом и терапевтом: аутентичность в терапии».
В своей практике, как групповой, так и индивидуальной, я всегда стремлюсь к аутентичной встрече со своими пациентами. Я стараюсь быть активным, лично вовлеченным и часто фокусируюсь на «здесь и сейчас». Редко выдается сеанс, на котором я бы не спросил пациента о наших отношениях. Но насколько значительную часть себя следует раскрывать терапевту? Чрезвычайно важный вопрос об открытости терапевта, о котором идут жаркие споры в нашей сфере, в этом комическом романе анализируется, препарируется и доводится до абсурда.
Я только что, впервые за многие годы, перечитал «Лжеца на кушетке» и был поражен тем, как много я забыл. Во-первых, хотя сюжет его полностью вымышлен, в него вплетено немало реальных событий из моей жизни. Такой прием – не редкость; я слы