нацистского пропагандиста. Будучи яростным антисемитом и приближенным Гитлера, Розенберг отдал приказ о конфискации библиотеки Спинозы. И именно Розенберг приказал, чтобы эти книги были спасены, а не сожжены. В 1945 году на Нюрнбергском процессе Розенберг был приговорен к смерти через повешение наряду с другими одиннадцатью высокопоставленными нацистами.
Я начал писать чередующиеся главы – о жизни Спинозы в XVII веке и о жизни Розенберга в XIX веке – и создал вымышленную связь между этими двумя персонажами. Однако вскоре стало слишком хлопотно то и дело переключаться туда-сюда между двумя эпохами, и я решил вначале написать всю историю Спинозы, потом историю Розенберга, а затем, наконец, переплести эти две истории, по мере необходимости отшлифовав их и отполировав, чтобы они идеально прилегали друг к другу.
Создание повествований, действие которых происходит в двух разных столетиях, требовало множества исследований, и «Проблема Спинозы» отняла больше времени, чем любая другая опубликованная мною книга (за исключением «Экзистенциальной психотерапии»). Но я никогда не считал ее работой: напротив, я был воодушевлен и каждое утро жаждал приступить к чтению и сочинению. Я прочел – не без труда – главные произведения Спинозы, комментарии к этим произведениям и множество биографий, а потом, чтобы раскрыть оставшиеся тайны, обратился за советом к ученым, специалистам по Спинозе – Ребекке Гольдштейн и Стивену Надлеру.
Еще больше времени я потратил на изучение зарождения и развития нацистской партии и роли, которую сыграл в этом Альфред Розенберг. Хотя Гитлер уважал способности Розенберга и назначал его на важные посты, он явно предпочитал общество Йозефа Геббельса и Германа Геринга. Ходили слухи, что как-то раз Гитлер швырнул главный труд Розенберга, «Миф двадцатого столетия», через всю комнату с криком: «Кто вообще способен это понять?!»
Розенберг настолько терзался из-за того, что Гитлер любил его меньше других, что не раз обращался за психологической помощью, и я использовал в романе один из подлинных психиатрических отчетов о его обследовании.
В отличие от других моих романов, «Проблема Спинозы» – роман не учебный, но психотерапия все равно играет в нем важную роль: внутренний мир каждого из двух моих главных героев обнажается в непрерывных дискуссиях с доверенными лицами. Спиноза откровенно беседует с Франко, своим другом, который временами берет на себя роль кого-то вроде психотерапевта, а Розенберг проводит несколько сеансов психотерапии с вымышленным персонажем, психиатром Фридрихом Пфистером. В действительности и Франко, и Пфистер – единственные важные персонажи, которых я выдумал: все прочие – исторические фигуры.
К сожалению, «Проблема Спинозы» оказалась малопривлекательной для американских читателей, зато нашла благодарную аудиторию за границей: во Франции роману была присуждена премия Prix des Lecteurs за 2014 год. В 2016 году я получил письмо от Ханса ван Вейнгардена, голландского коллеги, в котором он сообщал мне, что изображение Спинозы, сделанное при его жизни, только что было обнаружено в картине Беренда Граата, датированной 1666 годом.
Вглядываясь в одухотворенные глаза Спинозы, я безмерно сожалел, что не видел этой картины до того, как сел писать роман. Наверное, я ощущал бы еще бо́льшую личную связь со своим героем – как это случалось прежде, когда я увидел портреты Ницше, Брейера, Фрейда, Лу Саломе и Шопенгауэра.
Не так давно Манфред Вальтер прислал мне свою научную статью 2015 года, озаглавленную «Присутствие Спинозы в Германии в эпоху нацизма». Он описывает гигантское влияние Спинозы не только на Гете, но и на таких выдающихся немецких философов, как Фихте, Гёльдерлин, Гердер, Шеллинг и Гегель. Если бы я знал все эти факты, когда писал роман, они подкрепили бы мой тезис о том, что Спиноза действительно был серьезной проблемой для нацистской антиеврейской кампании.
Мой следующий проект, «Все мы творения на день», не требовал многотрудного изучения материала. Я просто совершил набег – в последний раз – на свою папку «идей для творчества». Работа над книгой состояла в том, что я читал и перечитывал клинические случаи из этой папки, пока какой-нибудь из них не начинал вибрировать энергией, и тогда я строил вокруг него свой рассказ.
Многие из этих рассказов посвящены единичным консультациям; многие описывают пожилых пациентов, разбирающихся с вопросами заключительной части жизни, такими как выход на пенсию, старение и конфронтация со смертью. Как и остальные мои книги (кроме «Проблемы Спинозы»), адресованы эти рассказы по-прежнему молодому психотерапевту, нуждающемуся в наставлении в искусстве психотерапии. Как всегда, я посылал своим пациентам чистовики рассказов и получал письменные разрешения на публикацию. Исключением стали два покойных к тому времени пациента, которые, я не сомневался, дали бы такое разрешение; я позаботился о том, чтобы еще более тщательно замаскировать их личности.
Заглавие «Все мы творения на день» взято из одного размышления Марка Аврелия: «Все мы творения на день: и кто помнит, и кого помнят». В титульном рассказе я описываю сеанс терапии, во время которого узнаю, что пациент утаил от меня важную информацию о себе из страха испортить мое благоприятное представление о нем. Исследуя его стремление утвердиться в моем сознании, стремление настолько сильное, что оно ставило под угрозу его собственную терапию, я думал о Марке Аврелии, чьи «Размышления» читал как раз в то время.
Я подошел к письменному столу, показал ему свой экземпляр «Размышлений» и предположил, что он, возможно, найдет эту книгу полезной, поскольку одно из размышлений подчеркивает быстротечную природу существования и идею о том, что каждый из нас – лишь однодневка. Мой рассказ содержит побочный сюжет с участием второго пациента, которому я тоже советую почитать Марка Аврелия.
Нередко бывает так, что в период, когда я с наслаждением читаю труды какого-нибудь выдающегося мыслителя, на терапевтической сессии происходит что-то такое, что побуждает меня рекомендовать этого конкретного автора своему пациенту. В большинстве случаев эта рекомендация ни к чему не приводит, но в этой реальной истории (в «Творениях на день» нет вымышленных событий) рекомендованная книга пришлась по душе обоим пациентам. Забавно, что ни один из них не оценил именно ту мысль, которую я имел в виду, но они нашли у Марка Аврелия другие мудрые советы.
И в этом нет ничего необычного. Пациент и терапевт вместе совершают путешествие, и нередко пациент по пути замечает такие виды, которые ускользают от взгляда терапевта, и черпает в них поддержку.
Глава тридцать седьмаяФу! Текстовая терапия
Больше пятнадцати лет я вел группу супервизии практикующих психотерапевтов в Сан-Франциско. На третьем году работы мы приняли нового члена, женщину-аналитика, перебравшуюся в Сан-Франциско после длительной работы на востоке страны. Первым случаем, представленным ей на группе, был пациент, живущий в Нью-Йорке, с которым она продолжала проводить сеансы по телефону.
Телефонная терапия! Я негодовал! О каком достойном лечении можно говорить, даже не видя пациента? Разве терапевт не упускает при этом все нюансы: неловкие взгляды, выражения лица, улыбки, кивки, рукопожатия при расставании – абсолютно необходимые для близости в терапевтических отношениях?
Я сказал ей:
– Удаленной терапией заниматься нельзя! Невозможно лечить человека, который не сидит у вас в кабинете.
Боже, каким я был самодовольным педантом! Она стояла на своем и утверждала, мол, терапия идет очень даже хорошо, не извольте беспокоиться. Я усомнился в этом и продолжал несколько месяцев подозрительно коситься на нее, пока не уступил, допустив, что она понимает, что делает.
Мое мнение насчет дистанционной терапии изменилось еще круче шесть лет назад, когда я получил электронное письмо от пациентки, умолявшей о помощи и просившей вести с ней терапию по Скайпу. Она жила на краю света, и там на ближайшие пять сотен миль не было ни одного терапевта. На самом деле она намеренно решила уехать в такой медвежий угол из-за чудовищно болезненного разрыва личных отношений. Она была в настолько уязвимом состоянии, что если бы даже у нее была возможность приходить ко мне или к какому-то другому терапевту на очные сессии, полагаю, она не стала бы этого делать.
Я никогда прежде не проводил терапию по Скайпу и, учитывая все мои сомнения по поводу такого формата, мешкал в нерешительности. Но поскольку никакого иного варианта помочь этой женщине не существовало, я, наконец, решил принять ее на видеотерапию (но не говорить об этом никому из коллег).
Больше года мы с ней каждую неделю встречались посредством Скайпа. Когда ее лицо возникало на экране моего компьютера, я ощущал близость с ней, и очень скоро тысячи миль, разделявшие нас, словно испарились. Под конец нашего проведенного вместе года она сильно продвинулась в терапии, а у меня после нее появилось множество пациентов в таких далеких от меня местах, как Южная Африка, Турция, Австралия, Германия, Италия и Великобритания.
Теперь я полагаю, что между моей терапией «вживую» и по видео разница невелика. Однако я стараюсь осмотрительно выбирать пациентов. Я не использую это средство связи для тяжелобольных пациентов, которым необходимо медикаментозное лечение, а возможно, и госпитализация.
Три года назад, когда я впервые услышал о текстовой терапии, в которой терапевты и клиенты общаются исключительно посредством сообщений, я снова отшатнулся в отвращении. ТЕКСТОВАЯ ТЕРАПИЯ! ФУ! Извращение, дегуманизация, пародия на терапевтический процесс! Дело зашло слишком далеко! Я не хотел иметь с этим ничего общего и вновь включил на всю катушку режим педанта.
Затем мне позвонил Орен Франк, создатель «Токспейс», крупнейшей платформы для текстовой терапии онлайн. Он сказал, что теперь его компания организует терапевтические группы, которые встречаются посредством текстовых сообщений, и попросил проконсультировать его терапевтов.