Иностранцы, живущие в Катаре, реагируют на такое отвратительное вождение или постоянными жалобами, или приспосабливаются. Лиза, как я выяснил позже, пошла по второму пути.
Она не сбрасывала скорость, когда маневрировала на своей «Ауди» ко входу в отель. Я вышел из «гробницы» на жару. Я моментально вспотел, и это было замечательно. Физиологическое подтверждение тому, что я все еще жив.
Лиза была рада новому лицу. Доха, несмотря на богатство, все еще остается небольшим городом, страдающем от клаустрофобии, которой подвержены все небольшие города.
— Заметили ли вы что-то в Дохе интересное? — спросила Лиза, разгоняя «Ауди» до опасной скорости.
— Вы имеете в виду, кроме абсурдного количества денег, удушающей жары и плохих водителей?
— Нет, 7-Eleven, — сказала она загадочно. — Подумайте об этом. Где все 7-Eleven?
Она была права. В Дохе полно Starbucks и дизайнерских бутиков одежды, но нет ни одного 7-Eleven или любого другого магазина товаров для удобств, который можно найти в большинстве зажиточных стран. У Лизы была теория. Доха не нуждалась в ширпотребе и магазинах для удобств. Обслуга, а каждый катарец имеет как минимум одного такого человека, ходит за покупками, и никого не интересует их удобство.
Или возьмем случай профессора, другого иностранца, который преподавал бизнес и законы окружающей среды. Однажды он рассказал своим студентам об отелях, которые начали использовать экологическое моющее средство для стирки. Его рассказ встретил недоумение. Студенты не только не поняли, что означает «экологическое», они были в недоумении и от понятия «моющее средство». Они никогда не видели этот процесс, разве что слышали о нем. Стирка была полностью в сфере деятельности обслуги. Большинство людей, которые живут в Катаре, — обслуга, объяснила Лиза, практически въехав в бок спорткару. Существует определенная иерархия обслуги. В самой нижней части работники из Непала: краснокожие люди с телами пугала и сноровкой лазить по строительным лесам без страховки. Вы можете их видеть трудящимися на жутком полуденном солнцепеке, не замечая его палящие лучи, и это все же лучше, чем быть в Непале. Потом идут индийцы. Темнокожие, они водят такси и тоже не жалуются на свою судьбу. За ними филиппинцы, которые говорят по-английски, поэтому работают в отелях и ресторанах.
— Я тоже обслуга, — откровенничает Лиза, ускоряясь на красный свет. — Просто более высокий уровень обслуги.
Мы с Лизой приезжаем в ресторан. Меня все еще немного трясет от ее вождения, но я предпочитаю ничего не говорить. Мы вышли из ее машины с кондиционером в жару, вспотев за пару секунд, и затем вошли в сверхкондиционированный ресторан.
Жизнь в Катаре — это непрерывная череда кондиционеров, кратко прерываемая так называемыми некондиционируемыми интервалами, также известными как выход на улицу. Очень важно, чтобы эти интервалы сводились к абсолютному минимуму. Катарцы достигают этой цели с большой фантазией. Например, превращая любое посещение магазина в обслуживание в машине. Это достигается следующим образом. Катарец подъезжает к магазину и настойчиво сигналит. В течение секунды материализуется или пакистанец, или индиец, или шриланкиец, забирает заказ и удаляется в магазин. И возвращается через несколько минут с товаром. Вся процедура проходит без единого нарушения кондиционируемого пространства. Как минимум, для водителя-катарца.
Где-то я прочитал, что Катар — это на 98,09 % пустыня. Мне интересно, что занимает остальные 1,91 %? «Мерседесы», возможно. Песчаные дюны могут достигать высоты 200 футов и, вследствие непрекращающегося ветра, постоянно перемещаются. Катар, иными словами, постоянно меняется. Не удивительно, что люди тут не чувствуют своих корней. Земля (песок) постоянно двигается под их ногами.
Пустыни не считаются счастливыми местами. Мы говорим о культурных пустынях, пустынях душ. Пустыни — безлюдные места, жестокие и непрощающие. Хотя некоторые действительно прекрасные вещи иногда расцветают в пустыне. Две из самых великих религий в мире — ислам и иудаизм — берут свое начало в пустыне. Арабская литература, в частности, переполнена восхвалениями жизни в пустыне. Ибн Халдун, великий арабский мыслитель XIV века, описал с любовью жителей пустыни: «Жители пустыни, у которых нет зерна и смены сезонов, здоровее и имеют лучший характер, чем жители холмов, у которых есть все». Халдун полагал, что главный враг цивилизации не войны или голод, а влажность: «Когда сырость с ее парами оседает на мозг, разум и способность мыслить притупляются. Это ведет к глупости, небрежности и невоздержанности». Весьма точное описание жителей Нью-Йорка в жаркие дни в августе.
Во время ланча Лиза рассказывает о себе, намекая на свое нелегкое прошлое. Я подозреваю, что это алкоголь и наркотики, возможно, в тандеме, и, конечно, с избытком, но, кажется, грубо развивать эту мысль. Хотя я бы не удивился. Такие места, как Катар, привлекают людей, убегающих от чего-то: неудачный брак, судимость, несоответствующая электронная почта, отправленная всей компании, и прочие различные несчастья. Обычный здравый смысл говорит нам, что это не работает. Мы берем наш багаж с нами. Я не совсем уверен. Путешествие, в лучшем случае, превращает нас такими способами, которые не всегда очевидны, пока мы не вернемся домой. Иногда мы оставляем свой багаж позади, или, еще лучше, его ошибочно отправляют в Кливленд.
После ланча Лиза отвезла меня обратно в «гробницу». И меня сразу же окружил взвод прислуги в жакетах, справляющихся о том, каким был мой день и не могут ли они мне чем-то помочь. В точку. Я действительно хочу выписаться, и сделать это прямо сейчас. Я уверен, что на каком-то этапе моего жизненного пути, когда я, например, буду мертв, гробница покажется мне правильным и притягивающим местом, на самом деле. Но не сейчас. Еще нет. Я упаковал свои вещи и вручил одетому с иголочки человеку на ресепшене свою карту.
— Все ли вам понравилось? — спрашивает он, замечая, что я выезжаю на несколько дней раньше, чем планировалось.
— Более чем понравилось, — говорю я, — очень-очень понравилось.
Он смотрит слегка недоуменно на меня сквозь свою натренированную корпоративную улыбку. Несколькими минутами позже я въезжаю в другой отель. Не дешевка, но и не гробница. Никто не приветствует меня на входе. Неплохо для начала. Я замечаю, что краска на потолке начинает уже отшелушиваться. Небольшие трещины в стене. И волна облегчения охватывает меня.
В моем новом отеле все же есть одна потрясающая роскошь: бассейн с плавающим баром. Если и есть изобретение, которое заставляет вас больше наслаждаться жизнью и проводить весь свой досуг возле, чем плавающий бар, — я должен это узнать. Пока я по-собачьи плыл к этому бару, я прокручивал в голове версии о природе появления такой замечательной вещи. Я представлял, как на общем собрании молодой голос одного из работников отеля предлагает: «И мы могли бы запустить бар прямо в бассейн, чтобы люди могли подплывать и заказывать напитки прямо в воде». Затем невыносимо неловкий момент, когда другие работники отеля таращатся на босса, который молчит продолжительное время, но, в конце концов, выдает: «Блестяще. Мне это нравится». Да, я уверен, все было именно так.
Я потягиваю «Корону», по пояс погружаясь в воду, которая прохладна до блаженства. Удивительно прохладна, учитывая, что на улице более 120 градусов по Фаренгейту. Но вода охлаждается до очень приятной температуры. Даже бассейны в Катаре оснащены кондиционерами.
Пока я наслаждаюсь купанием, в голову приходит мысль, что Катар кажется мне очень знакомым местом, что странно. Как будто я видел множество катарцев до этого. Неужели в прошлой жизни я был пустынным кочевником? Нет, это не так. Потом меня озаряет. Вся нация похожа на хороший терминал аэропорта: приятно кондиционированный, с множеством магазинов, с хорошим выбором еды и людьми со всего света. В пути, проездом. Если в английском есть два более приятных на слух слова, я хочу узнать их. Подвисший в моменте между приездом и отлетом, уже не тут, но еще не там, мой мозг замирает посреди дьюти-фри магазинов и объявлений вылетов и прилетов. В этот момент я приближаюсь к чему-то, что можно назвать спокойствием. Я часто представлял себе, что это такое — жить в мире Аэропорта. Не просто в аэропорту, умоляю вас, как Том Хэнкс в том фильме, но во множестве аэропортов. Я бы продолжал летать по всему миру, в состоянии подвешенности. Всегда прилетаю, но никогда не в конечную точку. Полет продолжается.
Но здесь, в этом зале отдыха национального аэропорта, моя фантазия не столь ярка. Люди, даже кочевники, должны иметь ощущение дома. Дом — не обязательно какое-то одно или несколько мест, или даже вообще не место. Но каждый дом обладает двумя необходимыми элементами: ощущением заселенности и, что важнее, историей. Как-то я узнавал у швейцарца, что удерживает вместе его страну, учитывая языковые отличия, не говоря об этнических. Он ответил без колебаний: история. Может ли история действительно быть столь значимой? Столь могущественной?
Пространство и время — два измерения, в котором мы, люди, живем, — очень переплетены между собой. «Посмотрите на место обитания человека, и вы поймете историю всего его племени», — пишет географ И-Фу Туан в своей книге «Пространство и Место». Мне кажется, что все места как машина времени. Они могут перенести вас на годы назад. Как пишет Ребекка Солнит в своей замечательной и лирической книге «Путеводитель, как заблудиться»: «Возможно, это правда, что вы не можете путешествовать во времени. Но вы можете вернуться к тем моментам любви, преступления, счастья и судьбоносных решений. В те места, которые остаются и которыми вы можете владеть — они не имеют над собой власти времени».
Именно поэтому мы чувствуем себя столь дезориентированными, даже раздраженными, когда эти эмоциональные связи из нашего прошлого подвергаются изменениям. Нам не нравится, когда наш родной город меняется. Даже в мелочах. Это неуютно. Игровая площадка должна была быть вот тут, я точно помню. Меняется что-то в ваших родных местах, и это отражается на нас. Никому такое не нравится.